Моралите - Барри Ансуорт

Между нами воцарилось краткое молчание. Как тогда, когда Мартин в первый раз предложил сделать Игру из убийства, на нас словно опустилось безмолвие, в котором легкие звуки слышались громче: шорохи мелких тварей в соломе, дыхание пса, уснувшего поперек ног Тобиаса. Затем Прыгун наклонился вперед в луч света.

— Пропали? — сказал он. — Как так пропали?

— Исчезли, — сказал Стивен, его речь утратила четкость, к опьянению добавилась усталость. Он поднял ладони в жесте призыва, но изобразил его плохо, неуклюже.

— Про них говорил нищий, — сказал я. — Мы сочли это блужданиями его ума.

— Одного нашли, — сказал Мартин. — Одного убили и забрали его кошель. Времени мало. Мы должны придумать, как представить это, как показать, что она невинна.

Он не хотел, чтобы нас уводили в сторону, он хотел, чтобы мы думали только об одном мальчике, одной Игре, он хотел, чтобы мы помогли ему спасти девушку. И сила его желания воздействовала на нас, как и извращенность желания, которое он испытывал к ней, которое овладело им, будто недуг.

И потому мы заговорили о том, как можно будет это сделать. Времени оставалось мало и для разговоров, и для упражнений. Было решено начать, как и раньше, до того места, когда женщина, которую по-прежнему изображал Соломинка, сменит свою маску на демонскую. И тут, когда вина женщины кажется уже несомненной, вмешается Истина, остановит происходящее и будет расспрашивать играющих, а они будут отвечать, как придет на ум, но с тем, чтобы их ответы указывали на бенедиктинца. После чего, все еще в присутствии Истины, Мартин как Монах и Прыгун как Томас Уэллс покажут в пантомиме, что произошло на самом деле. Я и Тобиас будем исполнять прежние роли. Таким образом, для роли Истины оставался только Стивен, и у некоторых из нас родились сомнения, хотя вовсе не потому, что он был пьян. Как я понял, он часто играл свои роли пьяным: Бога-Отца, Персидского Царя, Папу — его величавый вид не терпел никакого ущерба и даже становился величавее. И он сохранял в памяти свои слова. Но вот его ум полагали недостаточно быстрым, был ли он пьян или трезв, и возникли опасения, что он запутается в своих речах. Однако он громогласно утверждал, что это ему по силам, а другого выбора не было, ибо Тобиасу недоставало нужной осанки.

— Сделаем что сможем, — сказал Мартин. — Завтра мы будем играть лучше, учась на своих…

— Завтра нас здесь не будет. — Голос Стивена в тесноте сарая прозвучал особенно громко. — Завтра в это время мы будем уже далеко на пути в Дарем.

— Слишком опасно, — сказал Тобиас. — Духовник Лорда, управляющий Лорда… если его убила не девушка, тот, кто убил, где-то рядом. И у меня такое чувство, что он под покровительством… — Он поглядел прямо на Мартина, и вновь в его взгляде было что-то похожее на жалость. — Мы ведь не намеревались спасать девушку, ты один забрал это в голову.

— Да, ты один, Мартин. — Как всегда, Соломинка поддался нашему общему чувству. — Ты всегда забываешь о нас, когда чего-то хочешь, — сказал он. — Тут нам грозит опасность. Ножом по сухожилию — вжик! — и с нами покончено. Я знаю, так произошло, когда один лорд позавидовал комедиантам другого.

— Мы не можем спасти девушку, — сказал я. — Нам это не по силам. Но судья, который приехал в город, может, он намерен проверить это дело.

— С какой стати? — От ярости, что ему противоречат, вся краска исчезла с лица Мартина. — Какое ему дело до простых людей?

— Тем не менее больше ей уповать не на что.

Прыгун, миротворец, заговорил следующим, и говорил он за нас всех.

— Мы хотим покинуть этот город, — сказал он Мартину мягко. — Мы ведь не собирались сюда сворачивать и свернули только ради Брендана, а потом остались без денег. После нынешнего вечера денег у нас будет много, куда больше, чем мы когда-нибудь собирали за единый раз. Нам достаточно, Мартин. Мы боимся. Каждая нить затягивает нас все глубже в паутину дьявола. Мы боимся, — повторил он. — И я бы убрался отсюда сразу после представления, если бы не темнота и снег.

— Да, тогда бы нам не пришлось еще раз платить жопомордому хозяину за сарай, — сказал Стивен.

Так в конце концов мы и порешили, проголосовав все, кроме Мартина, за то, чтобы покинуть город сразу после представления; светя факелами, добраться до леса, и под его покровом как-то пережить до рассвета. Мартину тоже пришлось согласиться, хотя лицо его было горестным. А взял бы он свое согласие назад или нет, этого нам так и не пришлось узнать.

Глава двенадцатая

Мы снова решили представлять во дворе, потому что все нужное уже было там, и это сберегало время. Стивен пошел к воротам возвещать Правдивую Игру о Томасе Уэллсе, которая скоро начнется. И мы начали готовиться к ней.

На этот раз мы расставили столбы для занавеса пошире, чтобы для переодеваний места было побольше, и расположили его не в углу, а посередке, с факелами по обе стороны. Выходить из-за него мы решили справа и слева, так чтобы зрители не замечали нового участника, пока он не выйдет на свет. Мартин разметил площадку для Игры колышками и веревками, чтобы никто из зрителей не потеснил нас.

Все это придумал и устроил Мартин. И он подготавливал все нужное для Игры со страстью и увлечением, каких я еще у него не видел. Казалось, он ободрился после своего поражения при голосовании, и в его бодрости, знай мы это, таилась смертельная опасность для всех нас. Что Игру и жизнь вне ее он ясно не различал, мы знали; что он все еще надеялся спасти девушку, мы тоже знали, хотя и считали его надежду напрасной. Но никто из нас не знал, как далеко он зайдет, лишь бы спасти ее, не знал, что именно он намеревался говорить и делать в этот вечер, — даже те не знали, что странствовали с ним дольше других и знали крайности его натуры.

В этой новой Игре я опять был Добрым Советником. Как и раньше, я должен был дать наставления мальчику перед тем, как он отправился в дорогу, и я стоял наготове в сутане и в черной шляпе. Глядя в щелку, где смыкались сукна, я смотрел, как в ворота входят люди. Стивен все еще оповещал об Игре, а Маргарет собирала деньги, и слуга хозяина гостиницы стоял рядом, следя за каждым движением ее рук. Но и нам была польза от этого малого: он знал тех, у кого в гостинице было дело, и тех, кто только ссылался на дело, чтобы не платить за вход. Кроме того, он не впускал известных буянов и уже напившихся забулдыг, а Маргарет вряд ли с ними управилась бы.

Люди входили чинно. Но в воздухе ощущалось ожидание, причем не просто предвкушение Игры. Казалось, они сходятся на собрание, в котором каждый примет участие.

— Слишком что-то они тихие, — сказал Соломинка, уже в чепчике и подбитом платье матери мальчика.

Прыгун стоял рядом с ним в бурой куртке Томаса Уэллса.

— Они будто в церковь входят, — сказал он.

— Стивену пора бы подойти, — сказал я, — не то он не успеет переодеться для сцены в харчевне.

Нам всем было не по себе, хотя проявлялось это по-разному. Мартин вышел вперед произнести Пролог все еще в своей обычной одежде и без маски. Он сочинил новые слова, хотя и не сказал нам какие. Быть может, только теперь, когда они огласили двор, я полностью понял, на что мы решились.

Почтенные, обдумали мы сноваСвершение в лесу убийства злого.Казалось ясным всем вам, что оноТой женщиною было свершено…

Но передумывать было поздно, оставалось только продолжить Игру. Мы начали, как и раньше, с того, как мальчику доверили деньги и он ушел с ними. Однако на этот раз требовалось продлить мои наставления. Так указал Мартин.

— Теперь, когда на исход Игры брошено сомнение, — сказал он, — их любопытство разгорится только пуще, если заставить их подождать.

А потому Тобиасу в маске демона, держащему палку с привязанным к ее концу надутым бычьим пузырем, пришлось теперь присоединиться к нам. Томас Уэллс будет слушать меня, кивать и показывать, что мои слова его убедили. Но тут ко мне сзади подкрадется демон, ударит меня пузырем, и я брошусь в погоню за демоном, а тем временем женщина завершит свою пантомиму наслаждений, и Томас Уэллс шагнет к ней, но тут его остановят новые мои увещевания. Движения и жесты оказались очень удачными и вызвали смех, что всегда приятно, ибо указывает на интерес зрителей, но и страшно, если смеются многие — тогда это море с буйными волнами. Комедианты плывут, качаясь на них вверх-вниз, и если теряют власть над ними, идут ко дну.

Смех звучал вблизи и вдали, будто к уху прижималась раковина. Я двигался перед людьми и пытался исполнять свою роль как мог лучше. Но в моих движениях я не был свободен и уверен — слишком мало времени оставалось для предварительных упражнений, и сочетать все в гармонии было непросто: слова увещеваний, которые я произносил, едва они приходили на ум, жест нежданного испуга при ударе пузырем, покачивание, поворот, расслабленный знак кистями — готовность дать сдачи, неуклюжая погоня. И все это следовало проделывать медленно, чтобы дать время Соломинке для пантомимы наслаждений.