Моралите - Барри Ансуорт

— Мы могли бы кое-чему поучиться у этого малого, — сказал он. — Посмотри, как он говорит и движется и выдерживает паузы. Он заворожил людей, убеждая их, что они могут купить бессмертие за два пенса.

В его голосе звучало особое возбуждение — более, чем в самих словах.

— Раз уж мы встретились, — сказал он, — можешь пойти со мной.

— Пойти с тобой куда?

— Мы идем повидать ту женщину, — сказал он. — Мы идем в тюрьму, Никлас. Пошли, уже пора. Зазвонили колокола.

И пока мы шли назад через рыночную площадь, он мне объяснил. Тюрьму охраняют, сменяясь, надзиратель и два тюремщика. С тем, чей черед наступил теперь, Мартин поговорил, и за шиллинг тот впустит одного человека, позволит ему войти в темницу и поговорить с женщиной, но только в своем присутствии. И никому ничего про это не скажет.

— На это последнее обещание мы можем положиться, — сказал Мартин. — Проговориться для него значит потерять место. И не только.

— Шиллинг? — сказал я. — Недельное жалованье тюремщика. Из общего кошелька?

— Да-да, шиллинг, — сказал он нетерпеливо, внезапно рассердившись. — Сейчас не время считать пенни. Что мне надо было сделать? Разыскать вас всех и обсудить расходы?

Он остановился на краю площади и обернулся ко мне.

— Разве мы не пришли к общему согласию? — сказал он. — Мы сидели кружком, и каждый мог сказать свое. Разве мы не согласились, не соединили наши сердца в общей гармонии показать смерть мальчика в Правдивой Игре?

Я кивнул, но он напрасно утверждал, будто меж нами было разумное согласие. Бесспорно, мы согласились: будто вошли в каменный мешок и не нашли там двери, ведущей наружу.

— Шиллинг этот потрачен хорошо, — сказал он. — Мы выслушаем рассказ девушки о том, что произошло.

Стена тюрьмы со стороны улицы была глухой. В проулке за углом были ступеньки, ведущие к тяжелой двери. Над ней в камне был вырезан герб: лежащий леопард и три горлицы над ним по диагонали. Мы ударили в дверь железным молотком, постучали, и вскоре в зарешеченном оконце в двери возникла безобразная харя тюремщика. Увидев Мартина, он улыбнулся и открыл нам дверь.

Мы прошли по коридору и пересекли внутренний дворик с пустыми конюшнями по одну сторону и солнечными часами посередке. Потом опять коридоры и под конец лестница, ведущая вниз к подземным темницам, где держали узников. Из тьмы, когда мы проходили мимо, донесся голос и лязг цепей.

— Кого тут содержат? — спросил я тюремщика в ужасе от сырости и мрака этого места.

Он поднял фонарь и ухмыльнулся нам, открыв гнилые пеньки зубов.

— Гости лорда де Гиза, — сказал он. — Это его дом. Эти двое ушли с его земли без дозволения. Самое милое дело теперь, но сэр Ричард стоит за закон. Никому не спастись, коли он учинил ему вред. Эти двое попросили прибавки к плате, а когда по праву лорда им было отказано, они ушли с его земли работать на хозяина, который предложил плату повыше. Он послал вооруженную стражу вернуть их.

— А землевладелец, к которому они ушли? Тот, который положил им плату, какую они просили, он как?

Тюремщик остановился в конце коридора и сплюнул на каменную плиту.

— А что он мог поделать? — сказал он с презрением. — Старик без наследников, сто акров земли, управляющий, десяток дружинников… Его проучили — подожгли его лес, чтоб знал, как красть рабочие руки.

— И тебе это кажется справедливым?

Тюремщик снова сплюнул и поглядел на меня нехорошим взглядом. Дюжий детина со шрамами от старых ран на лице. Только мысль о шиллинге понуждала его обходиться с нами учтиво. Его-то он сейчас и потребовал, протягивая руку.

— Где женщина? — спросил Мартин.

— Она тут. — Тюремщик указал большим пальцем в конец коридора, где по краю каменных плит пола брезжил слабый свет. — В последней темнице. Приказали дать ей светильник… — Его пальцы сомкнулись на шиллинге. — Ну а теперь можешь поговорить с ней, — сказал он и ухмыльнулся. — Ты дорого заплатил за радость послушать свое кукареканье.

Он прошел вперед и отпер дверь тяжелым ключом со своего пояса.

— Ты, — сказал он мне, — ты останешься снаружи, здесь, со мной. Мне заплатил он, и слово я дал ему. Можешь, если хочешь, смотреть в дверь вот отсюда.

Он говорил так, будто обещал славное зрелище. На высоте головы в двери была заслонка. Мартин вошел внутрь, дверь за ним закрылась, а я смотрел сквозь приоткрытую заслонку. В скобу на стене был вставлен светильник с горящей свечой за стеклянным щитком, и он отбрасывал бледный свет. Темница была ниже уровня улицы, я слышал посвист ветра снаружи, а сквозь решетку высокого оконца влетали снежинки и медленно кружили, попадая в лучи светильника. Его огонек, хотя и укрытый щитком, колебался, и по стенам скользили тени. Мартин вошел обычным легким шагом.

— Я пришел как друг, — сказал он.

Дочка ткача зашевелилась у стены, я услышал позвякивание металла и увидел, что она прикована к стене за лодыжку, но цепь была длинной и позволяла ей ходить туда-сюда.

Я снова услышал голос Мартина, называющий его имя, а затем женщина издала звук, в котором не было ничего человеческого, и тут я понял (как, конечно, и Мартин), почему, зажимая шиллинг в кулаке, тюремщик ухмыльнулся: ее язык был не способен округлять слова.

Я увидел, как Мартин вздрогнул и замер.

— Ты можешь слышать, что я говорю тебе? — сказал он. В его голосе звучала доброта, но не жалостливость.

Она повернулась к нему, подняла голову, свет упал на ее плечи и на лицо и на темные космы ее волос. Глаза оставались в тени, но я увидел их блеск. Рот у нее был четко очерченным, но без грубоватости, а губы нежными даже в этой убогости, даже когда она снова издала странно-пронзительные звуки, которые только и могло рождать ее горло и которые сама она не слышала.

Я услышал, как захихикал тюремщик у моего плеча. И тут Мартин начал пантомиму, сначала змеиным знаком обрисовав тонзуру и брюхо, затем, загибая пальцы, обозначил деньги, затем сделал два быстрых шага, изгибаясь в движениях поисков и находки. Затем он принял позу вопроса: голова круто наклонена влево, правая рука у пояса, большой и указательный пальцы выставлены вперед. И все эти движения обезьянничала его горбатая тень на стене.

Ее ответные жесты были быстрыми — настолько, что я не всегда успевал их понять. Я увидел, как она покачала головой и сделала знак круга — не медленный, означающий вечность, но торопливый, повторяющийся, когда полукружия ладоней смыкаются сверху и снизу. Я не знал этого знака, и, возможно, комедианты им не пользовались. Затем она сделала несколько шажков от стены, и цепь зазвенела по каменным плитам пола. Она остановилась в ярде от него и резко ткнула в ладонь левой руки указательным пальцем правой, я счел это знаком, подтверждающим истинность сказанного.

Мартин сделал знак плотского соития, не краткого блуда, но указывающий также на нежное чувство — пальцы переплетены и подняты прямо. Теперь я подумал, что этим знаком пользуются только комедианты, так как она его не знала и дала это понять, нахмурясь и помахав пальцами. Мартин повторил знак, но на этот раз еще и сложил губы в поцелуе. Она сделала яростный жест отрицания, словно боковой удар ладонью, и я увидел, как сверкнули ее глаза. Может, ее отец и сказал правду, что она не причинит вреда самым негожим Божьим тварям, но в ней таилось пламя гнева. Оно было в движении ее тела, в том, как она внезапно выставила ладони перед собой, будто отталкивая что-то нечистое, выражая свое отвращение к Монаху.

Теперь они двигались вместе, не сближаясь, но делая шаги и повороты гармонично, будто в танце, передразниваемые собственными тенями, под аккомпанемент звона цепи и нечеловеческих звуков, вырывавшихся у нее. Пока она поворачивалась в этом танце, мне удалось рассмотреть ее пояснее, и была она густобровой, темноглазой, стройного сложения и с прямой осанкой — даже в неубранности среди грязи этого места она выглядела пригожей. Но я уже потерял нить их беседы, ибо слишком мало был осведомлен в языке знаков, и под конец передо мной было только обещанное тюремщиком зрелище: наклоны головы, движения рук, покачивание тела, замирание и пляска теней в этом колеблющемся свете.

Не понял я и завершения, во всяком случае — тогда. Женщина простерла руки, держа их рядом и показывая ему раскрытые ладони. Он шагнул вперед, взял ее руки в свои и поглядел на их ладони. Вот так они стояли рядом одно краткое мгновение, а затем он выпустил ее руки, отвернулся и пошел к нам, но неуверенно, как человек, долго смотревший на яркий свет и плохо видящий, куда ступает.

И он не сказал мне ни слова ни там, ни на пути назад в гостиницу. Я поглядывал на его лицо, но оно ничего не выражало. Остальные, кроме Стивена, вернулись во двор гостиницы раньше нас. Теперь уже стемнело, и над низкой грядой облаков висел месяц. Нам нужно было поговорить о том, что мы узнали, и обсудить изменения в нашей Игре, а времени оставалось немного. Мартин удивил нас, нарушив порядок и заговорив первым.