Лунный камень мадам Ленорман - Екатерина Лесина

– Ты его спровоцировала!

– Чем?

– Не знаю. – Софья Ильинична пошла красными пятнами, которые проступали сквозь толстый слой пудры. – Ты спровоцировала его! И мальчик получил глубокую травму. Моральную.

Жаль, что не физическую!

Машка вовремя прикусила язык. Все же прямых конфликтов следовало избегать.

– И ты завтра же… нет, сегодня оставишь этот дом!

– Боюсь, Мефодий Архипович придерживается иного мнения, – не без удовольствия заметила Машка и добавила: – А платит мне именно он, поэтому исполнять я буду его распоряжения.

На мгновение ей показалось, что гостья ее ударит. Но Софья Ильинична сделала глубокий вдох и, сцепив руки на груди, точно опасаясь не удержаться от пощечины, произнесла:

– Я подам на тебя в суд.

– В таком случае вы получите встречный иск. Мефодий Архипович не откажется выступить свидетелем в мою пользу.

Это было блефом, но Софья Ильинична поверила. Она стояла, раскачиваясь, и тонкие каблуки ее туфель тоже качались, грозя обломиться. Как эти шпильки вообще выдерживают вес ее тела?

– Девочка, – тон стал мягким, сладким, словно патока. И Машка насторожилась. А Софья Ильинична, изобразив улыбку – видно было, что куда сильней ей хочется вцепиться Машке в волосы, – произнесла: – Я хочу уберечь тебя от ошибки.

– Не волнуйтесь, – Машка улыбнулась в ответ, чувствуя странный, несвойственный ей прежде азарт. А Галка считала сестру мямлей, не способной дать отпор. – Я понимаю, насколько двусмысленной выглядит ситуация, и не желаю повторения сегодняшнего… инцидента. И поэтому на наших с Григорием занятиях будет присутствовать Мефодий Архипович.

Подбородки Софьи Ильиничны дрогнули.

– Девочка, – еще мягче произнесла она и взяла Машку за руку. Пальцы Софьи Ильиничны были горячими и влажными. – Я беспокоюсь не столько за Гришеньку… с Гришенькой я имела очень строгую беседу. Он понял, что поступил неверно…

Строгую? Матушка погрозила Гришеньке пальчиком, а он, желая поскорей отделаться от назойливого ее внимания, сделал вид, что проникся и раскаялся?

– И готов извиниться. Он очень молод и наивен. Он неверно истолковал… твое к нему внимание. Гришеньке внимания не хватает.

Гришеньке не хватает розог, но это мнение Машка тоже оставила при себе. К тому же она сомневалась, что в этом возрасте розги еще помогут.

– Но тебе следует уехать.

– Почему?

Количество странностей растет. Если им не нужен репетитор, то почему Софья Ильинична настаивала на его приезде? А теперь столь же старательно выпроваживает Машку прочь?

– Понимаешь, – гостья мялась и поглаживала Машкину руку, прикосновения были не слишком приятны, но Машка терпела. – Дело не в тебе… и не в Гришеньке… дело в Мефодии…

Она потянула Машку за собой, заставила сесть на низкий диванчик и сама присела рядом.

– Видишь ли, Машенька, он – опасный человек… я понимаю, что ты – молодая девочка… наверное, из не очень богатой семьи. Прости, конечно, если лезу не в свое дело, но по тебе заметно. Дешевый костюмчик, обувь опять же… у Греты наметанный глаз. И я ей верю.

Машка сжала кулаки и кивнула. Надо слушать. Вдруг да услышит что-то и в самом деле интересное?

– И тут он… не старый, вполне себе симпатичный, а еще и при деньгах. Внимание повышенное уделяет…

То есть они опасаются, что наследство, доставшееся Мефодию, придется делить еще и с Машкой?

– Конечно, влюбиться легко. Или не влюбиться, но счесть, что этакий ухажер, уж извини, выгоден. Между нами, девочками, я согласна, что женщина должна выбирать мужчину не только за внешность.

Софья Ильинична подмигнула.

– Но он тобой поиграет и бросит… поверь, я знаю, каково это – стать игрушкой богатого мужчины. Кирилл… – она громко всхлипнула, прижав ладошку к обширной груди. – Кирилл в свое время мне золотые горы обещал, а вместо этого…

Горы? Скорее уж статус законной супруги, который Грета не пожелала уступать. К слову, почему? Если ею подписан брачный контракт, то развод мог состояться безо всякого ущерба для Кирилла. И если брак не удался, то непонятно, отчего он медлил. Разве что… ну да, тогда пришлось бы исполнять обещание, данное любовнице, хотя бы ради сына.

– Я не собираюсь заводить романов, – строго сказала Машка. – Ни с кем.

– Похвально, – Софья Ильинична расцвела улыбкой, и вполне искренней. – Девочка моя, не повторяй моих ошибок! Когда-то я думала, что Кирилл действительно меня любит. А он лишь хотел отомстить Грете. И с Мефодия вполне станется повторить… он ведь тоже был влюблен в Грету. Все это знают.

В этом доме, кажется, все знают буквально все. И Машке от этого совокупного знания становится слегка не по себе.

– И старая любовь не ржавеет. Я не удивлюсь, если окажется, что они с Гретой сговорились. В последнее время Кирилл…

Машка насторожилась.

В сговор с Гретой она не поверила, как и в то, что Мефодий причастен к смерти брата. Он искренне горевал о нем. И будь он причастен, разве стал бы раскапывать это дело, которое сочли несчастным случаем?

– Он мне сказал, что все-таки решился на развод…

Важная ли это информация?

– И если так, то Грета… – Софья Ильинична покосилась на дверь и заговорила тише: – Она могла… придумать что-то…

– Я слышала, – Машке прежде не приходилось добывать информацию, и она понятия не имела, что нужно сделать, чтобы собеседник разговорился, – что Кирилл в последнее время был очень странным. Может, его отравили?

Софья Ильинична вздрогнула и нахмурилась. А Машка поспешила добавить:

– Знаете, есть такие яды, которые не сразу убивают… или не яды, а таблетки… транквилизаторы. – Она спешно подбирала слова, и Софья Ильинична слушала. – И они воздействуют на психику… и человек меняется… если кто-то…

– Грета, – жестко оборвала Софья Ильинична. – Грета пьет таблетки. У нее нервы расшатаны. И депрессия. Так она всем говорила. Поперлась к врачу. Каждую неделю каталась, мол, ей надобно, чтобы в себя прийти.

Она жадно ухватилась за эту мысль. И Машка сделала себе заметку: рассказать Мефодию. Значит, у Греты случилась депрессия, которую она взялась лечить таблетками. И не для того ли депрессия случилась, чтобы доступ к этим самым таблеткам получить? Узнать бы, что именно ей прописали? И как эти лекарства воздействовали бы на человека здорового?

– Она это… – Софья Ильинична поднялась и неровным шагом – держаться на шпильках ей было сложно – направилась к двери. – Сначала отравила, потом утопила.

Она взялась за ручку и обернулась:

– Грета ему вечерний коктейль смешивала. По традиции. Передай Мефодию, что это она. Пусть вышвырнет тварь.

Вот так, Машка, разведчик из тебя никудышный. Выходит, она сразу поняла, откуда этот интерес и расспросы. И сказала лишь то, что хотела сказать. Но почему не напрямую?

Безумный дом! И люди такие же.

Машка, вздохнув, вытащила из шкафа джинсы и свитер. Мефодий уже наверняка заждался.

Он спустился в холл, пустота которого была гулкой, неуютной, и устроился в кресле. Поднял брошенный журнал, пролистал страницы.

– Блондиночку поджидаешь? – Грета ступала по лестнице осторожно, кончиками пальцев опираясь на широкие перила. Она странно покачивалась и, оказавшись на последней ступеньке, едва не упала. Во второй руке она держала стакан.

– Пьяна?

– Самую малость, – призналась она, осклабившись. – Капельку. Капелюшечку. Выпьешь со мной?

Вчера она тоже была не совсем трезва. А позавчера?

– Думаешь, что я спиваюсь? – Грета помахала стаканом в воздухе. – Как мамаша… как папаша… дурная наследственность, да?

– Нет.

– Думаешь, – она шатающейся походкой подошла к Мефодию и плюхнулась на колени. – Но ты вежливый… молчишь…

Она облизала губы. Не накрашена. Обычно Грета появлялась при полном параде, а тут…

– Ну, Феденька, скажи что-нибудь? Например, про мою дурную наследственность. Ваша матушка все мозги мне ею высверлила. Знаешь, она меня ненавидела.

– Ее давно уже нет.

– Нет, – согласилась Грета. – А ненависть осталась. Ненависть, она как сигаретный дым. Вроде и сигарета выкурена, и комнату проветрили, а дым все равно никуда не ушел, въелся в стены, в ковры… моя мамаша ковры любила. Я ей денег давала, немного, конечно. А она покупала очередной ковер. Ей думалось, что так оно богато будет. В конце концов вся квартира в коврах была. Только бухать она не прекратила.

– А ты?

Она дернула плечиком и сделала глоток, протянула стакан Мефодию:

– Хочешь?

– Нет.

– Блондиночку ждешь… пойдете гулять под ручку по дорожкам. Ты ей расскажешь жалостливую историйку… она всхлипнет… может, даже поплачет… вы обниметесь.

– Прекрати!

Грета только рассмеялась, и голос ее сделался хриплым, каркающим. Больным.

Как давно она прикладывается к бутылке? И почему вдруг перестала скрываться? Надоело? Или решила, что прятаться нет нужды? Небось самой себе она кажется неотразимой.