Милиция плачет - Александр Георгиевич Шишов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока я дедуктивно исследовал прибывшего представителя кафедры, прелюдия к беседе закончилась, пошёл конкретный разговор.
— Мы уже обо всем на практике договорились, — услышал я голос Мурчика, — а в общежитии, так вообще, просят съехать на несколько праздничных дней.
— Так и есть, — подхватил Профессор, — в субботу комендант специально заходил и интересовался нашими планами.
— Бумагу только надо написать… заявление, — делая вид, что вспомнил детали разговора с комендантом, подхватил Шура.
Лицо руководителя практики разглаживалось и светлело с каждой услышанной фразой.
— Так пишите заявления, — оживился он, — я возражать не буду.
— Мы-то напишем, — с готовностью поддержал его Шура, — но, не заявления, а заявление — одно. Как сказал комендант, оно должно быть от имени руководства. Как хорошо, что вы вовремя приехали!
Улыбаясь, все доброжелательно и преданно смотрели на доцента, делая вид, что не замечают, как тот смутился, растерянно пробежал глазами по комнате и ещё быстрее заскользил пальцами по своей неподвижной обручалке.
— Без заявления нельзя, — очень рассудительно объяснял ему Профессор, — так у них тут принято. Всё в письменном виде.
— Все под контролем парткома, — почему-то решив окончательно добить руководителя практики, веско произнес Манюня.
Тяжело вздохнув и поняв, что мы с него не слезем, он достал из папки чистый лист бумаги и обреченно произнес:
— Диктуйте. Что писать? На чьё имя?
Совместными усилиями на имя коменданта общежития сотворилось замечательное по бюрократической терминологии, идеологически выдержанное заявление. Было тут и руководство ОТИХП в лице доцента такого-то, и за высокие показатели в написании дипломных работ, и ходатайствует, и гарантирует, и обязуется — всё, чем богата палитра казенных писем, содержание которых внимательно читают от начала до конца только в поисках крайних и виновных в случае ЧП.
— И закончить нужно так, — Мурчик поднял вверх указательный палец и сделал паузу, чтобы правильно произнести где-то услышанную фразу, — прошу в моей просьбе не отказать.
— Так только зэки на зоне пишут, — вставил всё время молчавший Миха и, отвечая на наши взгляды, с любопытством обращённые на него, добавил, по-блатному цыкнув через воображаемую фиксу, — мне сосед рассказывал. Откинулся и рассказывал.
Смехом завершившееся коллективное творчество было единолично подписано нашим уважаемым доцентом. Не давая ему опомниться, группа поддержки вызвалась препроводить его и рукопись с драгоценным автографом в кабинет коменданта.
Комендант ошалел, когда наша делегация ввалилась в его апартаменты, да ещё во главе с солидным, казённого вида, человеком. Поняв, правда, не с первого раза, что мы принесли официальное заявление, а не жалобу, комендант, пряча руки за спину, попытался по-отечески благословить нас на заслуженный отдых без всяких формальностей.
Однако Профессор, поражавший всегда своей рассудительностью, задал ему простой вопрос:
— А если с нами что-то случится, кто будет отвечать?
Доцент задумался, невольно глядя на листок в своей руке и соображая, что для него лично безопасней, — забрать заявление или оставить его коменданту. Опытный начальник общежития оказался расторопнее: он с радостью вцепился в подписанный лист, выхватил его из пальцев растерявшегося доцента и, бегло просмотрев, спрятал в ящик стола. Обескураженный руководитель практики чуть было не лишился чувств, представив, какую ответственность под нашим давлением он взвалил на себя. Мы же, выйдя из кабинета, принялись его горячо убеждать в нашей непогрешимости как в прошлом и, самое главное, в ближайшем будущем.
Испытывая коктейль чувств, состоящий из очень незначительной толики вины перед руководителем практики, обречённо бредшего следом за нами, и превосходящей массы бурлящего удовлетворения от успешно проведенной операции в условиях борьбы за выживание, мы на ходу обсуждали план действий по покупке билетов на Одессу. Ура, скоро Одесса. Хотелось кричать и радоваться, но эмоции свои нужно было интеллигентно сдерживать — обручальное кольцо обескураженного доцента, наконец-то сдвинулось с места и, медленно прокрутившись, быстро-быстро завращалось под усилием привычно сжимавших и ловко перебирающих его пальцев.
С билетами на поезд мы опоздали. В предварительной кассе уже не было никаких — ни плацкартных, ни в купе. Посоветовали прийти за час до отправления, попытать счастья, бывает, что остаётся невыбранной бронь.
Решили не медлить, а прямо с этого дня, сегодня же, пытаться уехать. Ждать было нечего, Харьков себя исчерпал, а каждый лишний день промедления только повышал наши шансы тупо остаться здесь, в общежитии, и бездарно встречать Новый год, когда со всеми всё решено и договорено.
Разделились на две группы, одни остались на вокзале вылавливать бронь, другие, вместе с руководителем практики, поехали в аэропорт.
В аэропорту людей было ещё больше, чем на вокзале. К кассам тянулись бесконечные, гудящие очереди, толчея, шум. До вылета нашего Як-40 оставалось час с небольшим, на чёрных табло светящимися точечками высвечивалась информация о начале регистрации.
Обошли очереди в кассы, надеясь найти брешь или кого-то из знакомых, — не помогло. Пытались культурно протиснуться к кассиру с вопросом, так оказывается, все с вопросами, и, сплоченно смыкая ряды, нервная очередь не оставляла ни миллиметра просвета для короткого предложения в вопросительной форме:
— Билеты на Одессу есть?
Мы разбрелись по залу, надеясь на какое-нибудь любое мало-мальское чудо. Манюня с доцентом остались возле регистрации, общая тема для разговора ограничивалась обсуждением отсутствия билетов и быстро себя исчерпала. От нечего делать они выжидательно посматривали по сторонам и чутко прислушивались к разговорам девушек в тёмно-синей униформе. В какой-то момент, когда мы уже оценивали возвращение на железнодорожный вокзал и шансы уехать на проходящем новосибирском поезде, как всегда опаздывающем на шесть-семь часов, громко, словно глас судьбы, прозвучал голос девушки с регистрации:
— Кто ещё на Одессу?
— Мы, — чистосердечно признался Манюня и застенчиво улыбнулся.
— Так чего стоим? Бегом на регистрацию, — возмутилась, поправляя вылезшую из-под пилотки прядь, строгая работница «Аэрофлота».
— Так билетов нет, — не уставая улыбаться, простодушно объяснил Манюня и беспомощно развел огромными ручищами.
Служительница небесного культа опустила голову, пробежалась глазами по списку и скороговоркой проговорила:
— В самолете пять свободных мест, бегом в кассу.
Это услышал не только Манюня. В поисках удачи мы все как один в этот момент спонтанно собрались возле руководителя и были невольными свидетелями судьбоносного диалога с самыми главными словами. За словом последовали дело и яростный, безапелляционный крик:
— Пропустите, немедленно пропустите, у нас бронь (третье волшебное заклинание), — все мы, кроме руководителя практики, сторожившего наши вещи, побежали к кассе, рассекая очередь наподобие тевтонской свиньи и выдавливая всех, кто попадался на пути.
Есть пять билетов. Неименных. Казалось бы, радость какая! Но нас семеро, вместе с доцентом…
— Будем тянуть жребий, — предложил Профессор и полез
