Московит-2 - Борис Давыдов

Анжела сама призналась, что чуть не провалила нас, когда читала «лекцию» в наспех оборудованной купальне на берегу Тетерева. У меня не повернулся язык выбранить ее: она и так держалась просто замечательно, с блеском сыграла свою роль! Даже удержался от хохота, хоть это уже граничило с подвигом: настолько явственно представилась картина с голой лекторшей и такой же аудиторией. Правда, все-таки издал сдавленный смешок, услышав про вопрос полячки, касающийся «пана Тампакса», но тут же взял себя в руки.

– Умница! Все хорошо, что хорошо кончается! – похвалил я женушку. – Но впредь постарайся все-таки быть внимательнее, следи за каждым словом и жестом.

– Постараюсь, – кивнула Анжела. – Хотя тут и притворяться-то не перед кем. Одна Агнуся да еще пара служанок.

В ее голосе отчетливо слышался… Нет, не упрек. И не возмущение. Тем более не назревающий предвестник скандала. А точнее… Ну, только женщины могут вложить в едва различимую интонацию всю гамму чувств, типа: «Мне чего-то не хватает, и я сама не знаю, чего именно, точнее знаю, конечно, но специально не скажу, если любишь – сам догадаешься, а если не догадаешься, значит, зря я не послушалась мамочку».

Возникшую проблему надо решать сразу же, без задержек, – это правило я выучил накрепко. И хоть дел было полно, а погода стояла жаркая…

Вскоре Анжела и думать забыла про скуку, отсутствие женского общества и прочие неудобства. Судя по едва различимым звукам, которые доносились с половины дома, занятой семейством моего первого помощника, у Тадеуша возникли примерно такие же сложности. И он также рьяно взялся за их решение, дабы выбить ненужные и несвоевременные мысли из головы прекрасной Агнешки. Кстати, мне только показалось, что красавица брюнетка как-то странно смотрит на меня и торопливо отводит взгляд, будто… Стоп, Андрюха! Этак ты вообразишь, что все бабы Речи Посполитой, начиная с Гризельды, готовы тебе отдаться! Скромнее надо быть.

– Дай Езус всяческого благополучия и долгих лет жизни наставнице супруги пана Анджея! – смущенно понизив голос, сказал Тадеуш, когда через некоторое время мы пошли в «цитадель» наблюдать за ходом подготовительных работ.

– Какой наставнице? – удивился я. И чуть не поперхнулся, услышав ответ простодушного поляка:

– Пани Камасутре!

Изрядно удивленные и смущенные паны советники уставились друг на друга, словно боясь поверить тому, что услышали. Потом перевели взгляд на духовника князя, пытаясь уловить признаки насмешки на его лице.

– Я лишь повторил то, что услышал от пани Катарины! – пояснил иезуит. – Но готов поклясться: она ничего не выдумала и не шутила.

– Матка Бозка! – вздохнул пан Груховский, машинально посмотрев на собственную грудь, а потом опустив взор немного ниже. – Московиты рехнулись, як Бога кохам, рехнулись! Езус лишил их разума. Чтобы знатные пани, хоть и схизматички, разгуливали почти в одеянии Евы… Создателю впору снова насылать серный и огненный дождь! Только уже не на Содом с Гоморрой, а на Москву!

– Ну, не совсем… э-э-э… – прокряхтел покрасневший Качиньский. – Если пани Катарина правильно поняла московитянку и если его мосць ничего не напутал… Самые… э-э-э… места все же прикрыты. К тому же не разгуливают, а наверняка находятся в приватном помещении, за надежной оградой… Прости, Езус! – Советник торопливо осенил себя крестным знамением. Судя по выражению лица и заметавшимся блудливым глазкам, перед мысленным взором княжеского советника вставали картины – одна другой слаще и греховнее.

– Московитянку необходимо любой ценой уничтожить! – решительно заявил Груховский. – Или в крайнем случае добиться ее удаления. Страшно подумать, какие мысли она сумеет внушить нашим женам и дочерям! Падение нравов и так бьет все пределы, а если добавить ее слова… Не удивлюсь, если вскоре и наши женщины захотят… э-э-э… принимать солнечные ванны в таком срамном виде!

– Должен признаться: мне уже задавали подобные вопросы на исповеди, – тяжело вздохнул иезуит. – Не грешно ли, дескать, обнажать тело ради того, чтобы кожа стала гладкой и шелковистой, без единого прыщика… Тьфу!

– Уж не ясновельможная ли княгиня Гризельда?! – ахнул Груховский, изменившись в лице.

– Кто же еще! – покачал головой духовник. – Только, панове, умоляю: никому ни полслова! Княжеский гнев все знают…

Часть III

Глава 25

Я со строгой придирчивостью, а также с затаенной гордостью оглядел плоды наших коллективных усилий: опытные образцы пушек, которым надлежало стать основой могучей конной артиллерии князя Вишневецкого. Изготовленные из лучших дубовых бревен, какие только удалось разыскать во всей округе, скрепленные тугими стальными кольцами, они были готовы к испытаниям.

Да, именно деревянные орудия, сравнительно небольшие и малокалиберные, но смертельно опасные при стрельбе картечью на ближние дистанции (чуть ли не в упор!) должны были обрушить на войско Хмельницкого целый шквал огня, выбить его конницу и внушить панический страх. Благодаря невиданной прежде многочисленности.

И не надо усмехаться или опасливо крутить пальцем у виска! Пушки из дерева использовались и в ту эпоху, и в более ранние времена. Причем даже в качестве осадных орудий! Конечно, к долгой стрельбе они были непригодны: либо канал ствола прогорал так, что использовать ядра или бомбы становилось невозможно, либо ствол просто разрывало ко всем чертям. Но несколько выстрелов каждая такая пушка вполне могла выдержать, а больше от нее и не требовалось.

Зато преимуществ! Дешевизна изготовления – раз. Практически неиссякаемый запас сырья – два.

– Ясновельможный пан первый советник прикажет приступать к испытаниям? – вытянувшись в струнку, спросил вахмистр Балмута.

– Приступайте! – кивнул я, направляясь в укрытие и потянув за рукав Тадеуша. Тот поначалу упирался, явно намереваясь продемонстрировать истинно польское презрение к опасности… Ох, шляхетский гонор, чтоб ему! Пришлось вполголоса пояснить, что это приказ. Лишь тогда молодой полковник, всем видом показывая, что вовсе не струсил, упаси Матка Бозка, а только вынужден подчиниться суровой необходимости, зашел вслед за мной под защиту высокой бревенчатой стенки, в которой были проделаны крохотные смотровые щели.

Балмута хорошо поставленным командным голосом стал отдавать распоряжения. «Орудийная прислуга», сорвавшись с места, кинулась заряжать пушки.

В первой «опытной партии» было пять совершенно одинаковых образцов. Задача стояла простейшая: определить, при какой величине заряда ствол разорвется. Чтобы, упаси боже, в реальном бою не допустить оплошности, могущей повлиять на его исход.

А заодно мне хотелось проверить правильность утверждения, касающегося будто бы малой эффективности одного вида оружия, которое было придумано нашим знаменитым соотечественником в середине XVIII века. Я тут ничем не рисковал: подтвердится, что критики были правы, – просто не будем изготавливать такие пушки. Выяснится, что ошибались, – нам же лучше… Останется только опытным путем установить, до какой дистанции действует положительный эффект.

Мои люди действовали настолько четко, дружно и слаженно, что я испытал законную гордость. Не зря старался! Хотя, конечно, тут и немалая заслуга Тадеуша.

В считаные секунды пушки были заряжены. Затем пришла очередь клиньев-упоров, надежно зафиксировавших орудийные стволы в коробчатых лафетах. Вот уже насыпан порох в запальники, затем туда же вставлены тонкие фитили, различающиеся по длине… Я специально отдал такое распоряжение, чтобы слишком сильный грохот пушечного залпа не перепугал женщин. Пусть уж стреляют поочередно, небольшая задержка не помешает.

– Запаливай! – рявкнул Балмута.

Щелкнули огнива, с негромким шипением разгорелись крохотные язычки пламени, бегущего по шнурам…

– В укрытие! – раздалась новая зычная команда.

В мгновение ока орудийная прислуга оказалась за точно такой же стеной из бревен, как мы с Тадеушем, чуть не затоптав по пути немолодого грузного вахмистра. Судя по выражению лица Балмуты, ему очень хотелось обложить подчиненных крепчайшим польским матом, но, видимо, постеснялся делать это в присутствии «ясновельможного пана первого советника».

Огонь почти добрался до запальника первой пушки. Я вдруг с удивлением осознал, что очень волнуюсь! Ну как мальчишка, впервые тайком взрывавший в лесу самодельную петарду или охотничий патрон, стянутый из отцовского сейфа…

Грохот, раздавшийся в практически замкнутом пространстве, показался даже громче, чем он был на самом деле. Пушка изрыгнула плотный сизо-серый дым, в толще которого отчетливо виднелся ярко-оранжевый конус пламени. Запахло едкой кислятиной. Из середины деревянного щита, выкрашенного белой краской и установленного прямо напротив дульного среза, в двадцати пяти шагах, так и брызнули тонкие щепы. Он наверняка упал бы, если бы не был надежно подперт бревнами, вкопанными в землю.