Наследники Че Гевары - Андрей Манчук

Поднимаясь наверх, мне думалось, что в этой стране почти невозможно скрыть правду — правду о том, чего стоят придуманные о ней мифы. Сидя на борту «тушки» в знакомом аэропорту, мы уже точно знали, что корейцы едят траву, а их летчики используют вместо приборов свет своих нагрудных значков. Вы не верите в это? Тогда вам наверняка стоит приоткрыть для себя жизнь Народной Кореи.

Столица Китая встретила нас пыльной бурей. Множество пекинцев ходили по улицам в марлевых повязках и респираторах. Вначале мы связывали это с птичьим гриппом, но очень быстро поняли — виной всему пыль. Пыльный шторм в этот апрельский день был самым сильным за последние годы. О нем написали даже российские газеты. Весенние ветра подняли в воздух огромные массы высушенной земли из пустыни Гоби и полей северного Китая, загубленных в период «интенсивного земледелия» 80-х годов. Перевалив Великую Стену, тонны летучей пыли обрушились на Пекин, щедро запорошив легендарную Тяньаньмэнь. Солнце над «Площадью небесного спокойствия» выглядело белым диском, прикрытым серой завесой. Мелкий песок забивался в нос и глаза, неприятно похрустывая на наших зубах. Во время церемонии спуска национального флага КНР вихрь бросил пыль в лицо одному из китайских гвардейцев. Солдат выпустил оружие и согнулся пополам на глазах у сотен зевак.

Глядя на это, вспоминалась фраза о «черном ветре» из политического лексикона хунвейбинов.

Прибыв в аэропорт, мы добирались в город на частном автомобиле — причем, нашего водителя охраняла сидевшая рядом жена. В другом, государственном такси ее функцию выполняла железная решетка, за которой был замурован китайский шофер. Приехав на Тяньаньмэнь, мы сразу почувствовали цепкую руку китайского криминала — в моем кармане, куда залезла рука местного вора. Среди толпы кучковались целые группы нелегальных валютчиков, очень похожих на наших менял из начала 90-х годов. Они собирались у входа в запретный Пурпурный город, под аркой с огромным портретом Председателя Мао. Зазывалы-гиды предлагали подняться наверх, к его рисованной голове — на трибуну-Ворот Небесного спокойствия, где некогда принимал миллионные парады основатель КНР. Разумеется, за отдельную плату. Похоже, что за отдельную плату в этой стране можно сделать почти все — что весьма сильно отличает ее от Народной Кореи.

Огромная площадь была забита провинциального вида китайцами в ватниках и демисезонных куртках, прибывших в столицу из разных уголков огромной страны. Их совершенно не заботила пыль, которая, по всей видимости, отпугнула большинство иностранных туристов, ударив по прибылям местных торгашей. Обосновавшись в центре площади, у величественного обелиска Народным героям, они хватали нас за одежду, настойчиво предлагая репринтные издания Цитатника Мао. И быстро разбегались при появлении милиционеров, одетых на европейский полицейский манер. К поясу стражей порядка пристегнуты портативные огнетушители — чтобы спасать жизни уйгуров и тибетских монахов. Они нередко сжигают себя здесь, на самой большой площади мира.

Грандиозный ансамбль Тяньаньмэнь, на просторах которой свободно размещается миллион человек, включает в себя Дом народных собраний, где работает высший законодательный орган КНР, а также Музей Революции и Мавзолей, именуемый «Мао Чжуси цзинянь тан» — Дом памяти Председателя Мао. Напротив Ворот Небесного спокойствия развевается многометровое полотнище красного флага. Все это теряется на фоне огромного пространства площади — Тяньаньмэнь действительно напоминает собой перевернутое небо. По существу, это зеркало новейшей истории Поднебесной. 1 октября 1949 года Мао провозгласил здесь создание Китайской Народной республики — новой, самой населенной социалистической страны планеты. Сорок лет назад, в шестьдесят шестом, на площади прошли восемь парадов хунвейбинов, знаменующих начало Культурной революции — тогда здесь маршировали 11 миллионов китайских коммунистов. Десять лет спустя, в апреле 1976-го, столкновения после смерти Чжоу Энь-лая возвестили начало контрреволюционных перемен. Наконец, в июне 1989 года Тяньаньмэнь стала ареной кровавой битвы между войсками и либеральной студенческой молодежью. Номенклатура сумела подавить этот путч — но лишь для тою, чтобы самостоятельно перевести Китай на рыночные рельсы капитализма.

С утра мавзолей Мао Цзэдуна окружали тысячи китайцев, напоминая о прежних очередях к ленинскому Мавзолею. К нам, иностранцам, подбегали предприимчивые пекинцы, предлагая задешево продать свое место в этом нескончаемом потоке людей. Среди тех, кто шел к Мао, было очень много молодежи. Милиция старательно проверяла нас портативными металлоискателями, деловито отбирая фотоаппараты. Рядом стояли службисты в штатском. Женщина в темных очках, одетая в длинный черный, наглухо запахнутый плащ, что-то кричала в мегафон — прямо в толпу. Ближе к входу в Мавзолей, как по команде, смолкли шутки и смех. Здесь продавали алые гвоздики и небольшие памятные буклетики — за один бумажный юань с изображением Председателя. Цветы покупали почти все китайцы, оставляя их в первой комнате Мавзолея — Северном зале, возле снежно белой статуи сидящего Мао. Он встречал гостей на фоне зеленоватого горного пейзажа, среди живых и искусственных цветов. Кипы алых гвоздик прекрасно оттеняли этот бело-зеленый колорит. Мы добавили к ним цветы от объединения «Че Гевара» и левых интернет-газет Украины.

Тело Председателя ждало нас в следующем зале, под колпаком из бронестекла. Интерьер комнаты выгодно отличался от мавзолея Ким Ир Сена, радуя лаконичностью и сдержанной простотой. Мао Цзэдун, одетый в любимый серый френч, был укрыт красным знаменем с золотыми молотом и серпом. На его бледном лице отпечаталась легкая улыбка.

А сразу за выходом из Мавзолея, прямо на его террасе, стояли десятки торговых раскладок — целый мини-базар, торгующий памятью Председателя Мао. Здесь были сотни самых разнообразных сувениров с его изображением — включая веера, зажигалки, ручки, консервные ножи и фляги для водки, бесчисленные и сплошь безвкусные картины, монументальные пресс-папье и англоязычные цитатники в металлических переплетах. Мы молча стояли среди зазывающих нас лавочников. Библейские сентенции о торговле в храме вряд смутили бы этих представителей постмаоистской буржуазии, выгодно продающих наследие своего старого врага. Он безуспешно пытался преодолеть их рыночную стихию.

На Тяньаньмэнь расположены сразу две одноименные станции метрополитена. Пекинское метро построено сравнительно недавно, при помощи французских специалистов. Это типичное метро капитализма — неглубокое, и без особых архитектурных красот. Впрочем, его различия с метрополитеном Народной Кореи отнюдь не сводились к художественным достоинствам. При первой попытке сфотографировать интерьеры одной из пекинских станций я был тут же задержан бдительным милиционером. Последовал целый допрос в крохотном подземном участке, после чего страж порядка лично удостоверился, что с цифрового фотоаппарата удалены снимки никому не нужных пластиковых колонн.

Вблизи площади находятся настоящие скопления оставленных пекинцами велосипедов и велосипедных такси. Вело- и мото-рикши — характерная черта улиц старого Пекина, многие которых являются огромными, забитыми людьми рынками. Стоя на тротуарах люди продают с рук все и вся — от спичек до тех же веломашин. Шесть лет назад, наблюдая китайцев, торгующих из окон поезда в глубине Сибири, я не мог даже представить себе подобный базарный размах. Обыкновенных рикш практически нет — услуги велотаксиста и без того стоят копейки, обесценивая ручной извоз. Маневренные машины легко возят в толпе товары для беспрестанного мелкого торга.

А в переходах у Тяньаньмэнь просят милостыню нищие, ободранные китайцы. Девочка-инвалид рисовала на брусчатке мелками, оставляя за собой длинную дорожку цветных иероглифов: «Я из деревни, из бедной семьи, у нас совсем нет денег… Когда крестьяне приезжают в город и работают, то вся страна богатеет… Я хочу поступить в университет, но на это нет средств… Прошу дать мне хоть немного денег…» Взрослые бросали ей мелочь, которую она ловко подгребала к себе костылем.

Древние ворота на южной стороне Тяньаньмэнь являются символическим входом в другой, настоящий Пекин. За фешенебельными отелями прилегающих к площади улиц, прямо в центре столицы начинаются настоящие трущобы. Узенькие улочки, низкие домики из досок и кирпича, заваленные всяческим мусором, сменяются пустырями, на которых разбросаны пластиковые манекены и остовы велосипедов. Тесные щели проходов ведут в микроскопические дворики — метр на метр забитого хламом пространства. Все вокруг зарисовано номерами рекламных телефонов. Дети — чистильщики обуви — пытаются чуть ли не насильно предложить нам свои услуги. Рядом, прямо на своих тележках, спят уличные грузчики, тогда как обыкновенные бомжи устраиваются на земле, подстелив грязные куртки. Местные торговки продают соевые сосиски и жареных лягушек. Последних, по-видимому, ловят здесь же — в сточных канавах из-под нужников, проложенных вдоль улицы, прямо под стенами халабуд. Старики на перекрестках азартно играют в китайские шахматы. Кое-где на стенах видны нравоучительные рисунки-граффити — о пользе труда и вреде супружеских измен. В этих трущобах, где часто заметна открытая нищета, можно встретить милицейские отделения и партийные комитеты, украшенные большими красными транспарантами. Возле одного из них красовался черный новенький лимузин — наглядный символ социального расслоения в этой псевдосоциалистической стране.