Смоленское направление. Кн. 3 - Алексей Борисов

— По всем приметам, море должно было быть спокойным. Как ты почуял, Лексей? — Спросил Соболёк.

— Уши зачесались, а это к дождю.

— А у меня, левая нога ныть начинает, — сказал Игнат, — Когда погода портится. Только за эти дни, наверное, подустал — вот и не почувствовал.

Буря утихла в два часа ночи, а утром, уже ничего не напоминало о грозной стихии. Подняв бизань, мы вновь вышли в море. Расчехлённые арбалеты прогревались на солнце, а Ваня натирал бархоткой рынду. 'Марта' шла в отошедший три года назад датчанам Колывань.

Не успел кеч пришвартоваться к причалу, как к нам стали сбегаться люди. Оно и понятно, подобных судов ещё не видели, тем более что подошли мы под парусом, двигаясь почти против ветра. Как потом выяснилось, местные решили, что их город навестил новый король Эрик, пару месяцев назад, взошедший на трон. Виной тому, были: красного цвета парус и сверкающая бронза 'Марты'. Встретившая нас стража, до самого конца не могла поверить, что короля с нами нет.

Вскоре, всё стало на свои места. Оплатив причальную пошлину, команда сошла на берег. Стурлассон, с тремя ушкуйниками остался сторожить кеч, встретив земляков. Кое-кому не давало покоя наличие монеток в кошельках, а женские взгляды были настолько красноречивы, что, не успев дойти до Домской церки, я остался один. Соболёк повёл ребят показывать достопримечательности в виде рынка, а глазеть на творения местных ремесленников, мне было не интересно.

— Что ж, посмотрим церковь и узнаем насчёт бани. — Решил я.

"Domus Dei" (Дом Бога), был по-своему красив. С каменным храмом Петра и Павла в Смоленске, конечно, не сравнить, но что можно было ожидать тут? Ровненькие бревенчатые стены, разметённые мётлами лужи у входа и попрошайка, в недавно выстиранной монашеской рясе. Завидив меня, человек с маленьким бочонком в руках поднялся со ступеньки и юркнул в дверь церкви.

Зайдя внутрь, я заметил этого монаха, зажигающего свечи возле алтаря. Просто так, без наличия прихожан, палить воск, было не принято. Служитель культа, опознав во мне иноземца, виновато улыбнулся и кивнул головой в сторону бочонка, поставленного возле массивной каменной чаши на высокой стойке. Поняв его намёк, я улыбнулся в ответ и подошёл к рекомендованному мне месту. Освящённая вода капала с узкого желобка, вделанного в плиту песчаника, украшенного янтарём прямо в вогнутую поверхность чаши, и видимо, стекала через крохотное отверстие, так как уровень жидкости оставался неизменным. Обмакнув в воду руку, я перекрестился, достал из кошелька 'белку' и опустил в бочонок.

Смотреть больше было не на что. Пожалуй, чаша и плита с янтарём, являлись самыми запоминающимися предметами. Не молиться же я пришёл. Выйдя из церкви и обойдя её вокруг, тайно снимая на камеру, я вновь столкнулся с монахом, успевшим за это время погасить свечи и устроиться на ступеньке.

— Святой отец, — обратился я к нему, — Подскажите, где здесь можно помыться?

— Везде, где есть вода.

Ммда, какой вопрос, такой и ответ. Попробуем перефразировать иначе.

— Где мне найти баню?

— У причалов, с правой стороны стоит постоялый двор, там воды нагреют. Только истинный христианин туда не пойдёт. — Монах скривился, видимо вспомнил, что-то нехорошее. — Постой, а ты откуда такой взялся?

— Из южных земель.

— Понятно тогда, почему ты к освящённой воде сразу не подошёл. Недавно крестился?

— Да скоро сорок лет минует. Так как, насчёт бани?

— Знаешь, ты к купцам новгородским сходи, попробуй с ними договориться. У них возле озера изба построена, так они там на камни горячие воду льют, в дыму сидят, да вениками себя хлещут. Варвары, конечно, но спину я себе излечил. Главное, Господа славь не переставая.

Монах скромно покрутил между своими ладонями бочонок для пожертвований и дождавшись желаемого, что-то проборматал себе под нос.

Переться в сторону, где в моё время размещался Таллинский аэропорт, совсем не улыбалось. Во-первых — одному идти нельзя, надо хотя бы собрать компанию; во-вторых — искупаться можно и в море, погода ещё позволяла. Ну а в-третих — возле церковной площади, крутился мужичок, шедший за мной от самой пристани. Кто он такой и зачем следит, ещё предстояло выяснить.

Поблагодарив монаха, я направился обратно к пристани. Пройдя метров сто скорым шагом, чуть не сшиб женщину с коромыслом на плече, и как назло, с пустыми деревянными вёдрами. Кадки покачивались на вёрёвках, прикреплённые к выемкам на концах изогнутой палки, а ехидная ухмылочка тётки вывела меня из себя. Чертыхнувшись шёпотом, я поспешил дальше, зато шпионивший мужичок, встретивший туже тётку, не нашёл ничего лучше, как высказать свои мысли по поводу приметы — громко. Видимо, лишённая доли внимания женщина, только этого и ждала. Красоту оборотов местной речи я не понимал, но судя по темпераменту, с которой шла перепалка, слова и выражения не выбирали и вскоре, кто-то выплеснул помои на улицу, забрызгав ругающихся. Если б на моём затылке были глаза, я бы увидил, как тётка нахлобучила на голову мужичка ведро, когда тот попытался оттолкнуть её с дороги, прижав свои лапы к роскошной груди женщины, и задержал их, немного дольше, чем было необходимо для толчка.

— Лапать он меня собрался, стручок поганый! — Донеслось до меня.

Скорее всего, любитель женских прелестей полноправным горожанином не был. Ибо за тётку вступились несколько выскочивших из домов людей, и ругань перешла в драку, вернее в избиение.

Прихвостень боярина Строгана, Витёк, опознавший меня и ушкуйника Агапа, ещё по походу на Копорье, свалился в канаву и только скулил, прикрывая руками уязвимые места своего тела. С минуту его ещё пинали, а затем, решив, что наказали уже достаточно, люди стали расходиться. Тётка подобрала своё ведро, смачно плюнула в сторону поверженного Витька, и как ни в чём не бывало, продолжила свой путь.

Возле постоялого двора, к которому я добрался без проишествий, меня поджидал Соболёк с мешком в ногах.

— Подсвинка прикупил. — Сообщил он. — Пищит знатно, то, что надо.

— А как это влияет на качество мяса? — Спросил я.

— Лексей, мы ж мимо островов пойдём, а если туман? Без свина никак нельзя. Я думал, ты знаешь. — Удивился моему вопросу Соболёк. — Серебро своё потратил.

О наличии средневекового средства оповещения на воде, я как-то не подумал. Поросёнок действительно подходил для этой цели, как нельзя лучше. Мало того, что это животное безошибочно плывёт к берегу в случае кораблекрушения, так ещё по нескольку часов может визжать не переставая. Гастрономические особенности нового члена экипажа, даже не рассматривались. Пятачку повесели на шею колокольчик, и прикупили вместительную корзину из прутьев, в которой он уснул. Присматривать за поросёнком стал Ваня. Как он объяснил, животного надо кормить пять-шесть раз в сутки, пока он маленький. В Лужках, свиней вообще привязывали к верёвке и пасли как коров, на судне же, откармливать животное не имело смысла.

На палубе кеча, Снорри рассказал мне о земляках, скупавших здесь шкурки бобров, а также о новгородских купцах, регулярно грабивших, по мнению свеев, местных промысловиков. Дело было в том, что весной, с Ладоги пришла ладья. Двое купцов выгрузили шесть сотен капканов, связались с охотниками и раздали в счёт будущих поставок железные новоделы. После этого, житья свеям не стало. Местные несут шкурки только новгородцам, игнорируя 'честных' покупателей и если бы не один сознательный приказчик, то смело можно было собирать манатки, и отчаливать от негостеприимного берега Колывани. Опознав в ушкуйниках русских, свейские предприниматели решили, что экспансия на пушной рынок со стороны Новгорода набирает новые витки и вышли на пристань, дабы посмотреть, с кем им ещё придётся столкнуться.

— А ведь это, наверняка купцы Пахома Ильича! Он мне ещё в Новгороде говорил, что собирается заняться закупкой бобровой струи*. Вот молодец. Снорри, пойдём, навестим купцов, да заодно привет Ильичу передадим.

(Бобровая струя — секрет, выделяемый из особых желез речных бобров; плотная бурая масса, обладающая мускусным запахом с дегтярным оттенком. Струя бобра применяется как антиспазматическое и успокаивающее средство в медицине).*

На Востоке, где о существовании 'Виагры' ещё слыхом не слыхивали, за один грамм бесценного порошка, приготовленного из бобровой струи, давали золота, на которое можно было купить корову. Крупная особь бобра могла поделиться почти тремястами граммами. Воистину, Пахом Ильич разрабатовал золотую жилу. Тех, кто знал, как готовить снадобья и порошки, после крещения огнём и мечом, остались единицы. Выжившие неохотно делились секретами, и часто, охотники при поимке бобра забирали только дорогой мех, оставляя сокровище валяться на земле.

— Сходить-то можно, — флегматично ответил Стурласон, — Да только нет их сейчас тут. Уехали куда-то.