Генералиссимус князь Суворов - Александр Петрушевский

Продолжая путь из Кобрина, Суворов получил от Государя несколько рескриптов, "весьма милостивых и благоволительных"; около 9 числа перевалил в Бресте границу и 14 марта вечером приехал в Вену. Он остановился в доме русского посольства; посол, граф Разумовский, заранее распорядился, чтобы в комнатах фельдмаршала не было зеркал, бронзы и вообще никакой роскоши, и чтобы была приготовлена постель из сена 8.

На следующий день назначена была у императора аудиенция; Суворов поехал вместе с графом Разумовским. Толпы любопытных образовали собою шпалеры по всем улицам, от самого посольского дома до дворца; даже дворцовая лестница и смежные коридоры были полны зрителями. Везде гремели "виваты" императору Павлу и Суворову; на восторженные клики народа, Суворов отвечал виватами императору Францу. Прибыв во дворец, Суворов был приглашен к императору один, и полчаса пробыл с ним наедине; после него дана аудиенция Разумовскому; затем приняты офицеры, находившиеся в свите Суворова. Разговор Франца с Суворовым остался неизвестным даже в общих чертах; последний доносил Павлу I об аудиенции очень коротко и упомянул только об одной подробности, именно что Австрийский император очень недоволен медленным движением русских корпусов, почему приказано Розенбергу и Герману спешить. Да и этим донесением Суворов не поторопился, отправив его перед самым отъездом своим из Вены. Графу Разумовскому в аудиенции также ничего не высказано, кроме благодарности и соответствующих случаю любезностей. Суворов вернулся домой при тех же овациях народа; на другой день ездил представляться императрице, эрц-герцогам и французским принцессам, но по причине великого поста отказался быть на обеде у Разумовского, куда съехался весь высший круг Вены. Под тем же предлогом он не принял ни одного подобного приглашения от министров и других знатных лиц - отчего, во избежание отказа, не был приглашен к столу и императором. Есть известие, что находясь в Вене, Суворов виделся и беседовал с принцем де-Линем (отцом), с принцем Кобургским, с отставным генералом Карачаем, которого и уговорил поступить снова на службу в войска под его, Суворова, начальство; но затем больших приемов он не делал и обширного знакомства не водил.

Вообще он старался вести в Вене свой обычный образ жизни, вставал задолго до света, обедал в 8 часов утра. Один из его не многих выездов был в Шенбрунн, чтобы взглянуть на отделение Розенбергова корпуса, проходившее на театр войны. В этот день Вена почти опустела; все повалило в Шенбрунн, где встречал русскую колонну император Франц. Не будучи сюда приглашен, Суворов сидел в карете и смотрел оттуда на войска; Франц его заметил и предложил верховую лошадь; Суворов сел верхом и рядом с императором смотрел проходившие русские войска.

По словам очевидца-иностранца, вся Вена нравственно преобразилась с приездом Суворова. Об нем только и было речи; его оригинальность, жесты, слова разбирались в мельчайших подробностях, перетолковывались, извращались за пределы вероятного. "Радость, доверие и надежду" внушало присутствие Суворова всем, от последнего горожанина до высшего вельможи; казалось новая жизнь прихлынула широким потоком. Даже в императоре заметили перемену; удовольствие светилось в его глазах; он сделался весел, как не бывал дотоле. Да и было отчего: он получил в свое распоряжение вождя, доселе непобежденного; получил вспомогательные войска, сроднившиеся с победой. Последние нововведения нового царствования - полезные принесли свою долю пользы, - вредные не успели еще проникнуть глубоко. Русские войска все еще были войсками Рымника, Измаила, Праги; предводитель их оставался прежним Суворовым 9.

Сначала все шло хорошо, даже лучше, чем Суворов мог ожидать, так как было отменено прежнее предположение о поручении главного начальствования в Италии эрц-герцогу палатину под наблюдением и руководством Суворова, и решено отдать последнему союзную армию в качестве главнокомандующего. Это повлекло за собою новое для него повышение; чтобы подчинить ему, генералу иностранной службы, австрийские войска, признано нужным поставить его ступенью выше самых старших австрийских генералов итальянской армии, пожаловав чин фельдмаршала. Ему обещана была свобода действий на театре войны; об этом говорено и ему, и графу Разумовскому бароном Тугутом и самим императором, а Разумовский доносил в Петербург. Однако Венский кабинет все-таки желал, чтобы Суворов изложил ему свои предположения о плане предстоящей кампании; от этого требования и зародились несогласия и взаимное недоверие, Франц прислал для совещания с Суворовым некоторых членов гофкригсрата, а в другой раз одного генерала, хорошо знакомого с итальянским театром войны; Суворов отвечал, что решит дело на месте, по тамошним данным. После этого приехали 4 члена гофкригсрата с изготовленным планом кампании до р. Адды, прося его именем императора исправить или изменить проект, в чем он признает нужным. Суворов зачеркнул крестом записку и написал снизу, что начнет кампанию переходом через Адду, а кончит где Богу будет угодно. Он иногда разговаривал об этом предмете с Разумовским, передавая ему основные принципы своего военного искусства и особенности своей тактики, но это было совсем не то, что требовалось Венскому кабинету, и Разумовский справедливо доносил Государю, что не считал полезным передавать слова Суворова 10.

Последствием таких неудачных негоциаций должно было явиться нечто в роде холодности между Суворовым и Тугутом, который привык властвовать безраздельно и руководить самим гофкригсратом, хотя к военному делу не имел серьезной подготовки, а тем меньше дарования. Подобное вступление ничего хорошего впереди не обещало, потому что сталкивались руководитель с исполнителем, которые еще друг друга близко не знали и надеялись один другого сломить, не подозревая в своем противнике всего упорства и энергии, которыми он в действительности обладал. По-видимому в таком повороте виноват был более Суворов, чем Австрийское правительство, но это кажется только с первого взгляда. Суворов знал, что такое гофкригсрат и должен был сразу отучить его от всяких поползновений на руководительство. Это удивительное учреждение могло вырасти не на всякой почве; его можно объяснить только узким военным методизмом эпохи и принципиальною недоверчивостью правительства ко всему и ко всем. Только на этих основах и понятно существование придворного военного совета, составлявшего планы войн, походов и всякого рода военных действий, стоявшего на точном их исполнении, без изменений до получения на то разрешения, и строго каравшего ослушников. Заставить командующего генерала ходить на помочах, протянутых из столицы, иногда Бог знает на какое расстояние и при каких условиях, — значило делать его бессильным при малейшей перемене обстоятельств. Даровитому генералу подобная опека была невыносима, а обладающему такими особенностями как Суворов — совсем невозможна.