Генералиссимус князь Суворов - Александр Петрушевский

При своих основных взглядах на военное дело и при громадном опыте, Суворов лучше всякого другого понимал что прекрасно составленные планы кампаний могут оказаться исполнимыми только частию, а иногда и совершенно измениться, потому что им будет противодействовать неприятель, которого силы и способы с верностью определить нельзя, и который имеет свои собственные намерения и цели. Суворов всегда принимал к соображению случай на войне, а потому отвергал всякие законченные планы действий, где все предусматривается и предрешается. Он признавал практически - возможными только самые общие предначертания, предоставляя все остальное указанию обстоятельств, и в этом смысле постоянно говорил и писал, ссылаясь на Юлия Цезаря. Он имел сильное нерасположение к планам писанным, тщательно разработанным, да еще коллегиальным образом; и действительно такие планы, составляя секрет многих, редко остаются в тайне и попадают обыкновенно в руки неприятеля. Будучи знатоком истории, особенно военной, и изучив в совершенстве войны XVIII столетия, Суворов не мог не видеть, что несчастная мания - все предвидеть, все комбинировать на бумаге и направлять каждый шаг главнокомандующего из кабинета, - дорого обходилась Австрии уже несколько десятков лет, и только одна эта держава, по непонятной слепоте, не замечала фальши в своей системе. "В кабинете врут, а в поле бьют", постоянно говаривал Суворов про подобные тенденции.

Таким его взглядам вовсе не противоречат составленные им — заметка о войне в Финляндии и план действий в Турции (Прилож. II и III). Первая указывает лучший способ противодействия неприятелю, в связи с системою возводимых укреплений. Второй состоит из мелочных исчислений наших морских сил, из общих соображений о ходе операций и из исследования неизвестной части театра войны; число кампаний определяется от 2 до 4. Примером того, в каких общих чертах Суворов признавал единственно-практичными планы кампаний, может служить Приложение VIII.

При всем том может быть сделано замечание, что правительство государства, которое столько лет подряд несло громадные жертвы и терпело военные неудачи, не могло продолжать войну без обозначения её ближайших целей, вверившись слепо одному лицу, вдобавок иностранцу. Может быть указано, что Суворову следовало понять свое положение и, в интересах самого дела, не обрекать робкое, обескураженное правительство на роль не только бездейственную, но и лишенную контроля. Иначе говоря, отказавшись от предъявления подробного плана кампании, в духе гофкригсрата, не должен ли был русский полководец изложить письменно, или хоть словесно, свои соображения в самых общих чертах? Ведь сложилось же у него в голове общее направление предстоявших действий; отчего же ему было не поделиться своими мыслями с гофкригсратом? Утвердительный ответ едва ли был бы верен. Конечно Суворов составил себе общее предположение, но сообщение его гофкригсрату ни к чему не привело бы. Из разговора Суворова с королем-претендентом Людовиком мы видели, что он рассчитывал выгнать Французов из Италии и затем, в настоящем или будущем году, внести войну в пределы Франции. Из слов Суворова, записанных в Кончанске Прево-де-Люмианом, мы познакомились с планом действий против Франции, который Суворов считал соответствующим обстоятельствам. Разве что-нибудь подобное могло удовлетворить Венский кабинет? Конечно нет. Всякий план Суворова показался бы ему во-первых слишком смелым и рискованным. Затем, при том анализе, которым только и существовал гофкригсрат и который приложим лишь к обстоятельно выработанным проектам военных операций, — планы общие представлялись неуловимыми для взвешивания, измеривания и прикидывания к масштабу; они непременно требовали разработки, ибо тогда только подходили под уровень критики. Окажи Суворов уступчивость, сделай первый шаг, — от него потребовали бы и второго, и третьего, а при некотором диалектическом искусстве, подобное требование явилось бы вполне естественным и логичным. Между тем второго и третьего шагов Суворов сам не знал, отлагая их до знакомства с делом на месте. Ему пришлось бы или погрузиться в бесплодные измышления, противоречившие характеру его военного дарования, или пуститься в препирательство и споры и на этого рода арене понести несомненное поражение, в чем он сознавался еще под Фокшанами. А конечным результатом было бы составление гофкригсратом собственного законченного, округленного проекта, к чему попытка уже и была сделана относительно начала кампании до Адды.

Вот по каким причинам Суворов должен был отказаться и отказался от изложения своих намерений. Может быть следовало ему сделать это несколько иначе, при помощи более мягких приемов, не обижая самолюбий. Но таков он был искони и переделать себя не мог, да вероятно и не хотел. Если он в этом смысле проступился, то еще более провинились австрийские властные люди, стоявшие у дела. Русский император не навязывал Австрии Суворова; она сама признала его якорем своего спасения, сделала своим фельдмаршалом, обещала широкие полномочия. При таких исключительных условиях можно было не обращать особенного внимания на формы, на внешность, а заботиться об одной сущности. Но ничто так не живуче, как дурные традиции, и ничто так не чувствительно, как самолюбие, особенно если под ним нет ничего или есть очень малое.

Суворову было больше нечего делать в Вене. Здесь успел написать его портрет "первый венский живописец" Крейцингер, по протекции одного из близких, за что и отблагодарил протектора портретом с его собственной особы. Портрет Суворова остался в Вене как бы на память; оригинал в нее более не возвращался. Выезд в армию назначен был на 24 число; накануне была назначена императором отпускная аудиенция. Суворов, кончивший переговоры с Венским кабинетом ничем, дал только в одном частном обществе шутливое обещание - не следовать примеру других, не обращаться с Французами так деликатно как с дамами, ибо он уже стар для подобных любезностей. Но он жестоко ошибся, полагая, что выедет из Вены с пустыми руками, т.е. с полной волей. На прощальной аудиенции император Франц принял его по прежнему весьма благосклонно и снова заявил ему полную свою доверенность, но при этом вручил инструкцию с изложением главнейших указаний для первоначального хода кампании. 11

После вступительных комплиментов, в которых между прочим значились и "великие, испытанные дарования" Суворова, инструкция гласила, что целью первых наступательных действий должно быть прикрытие австрийских владений и постепенное удаление от них опасности неприятельского вторжения. Для этого надлежит обратить усилия в Ломбардию и в страну по левому берегу р. По; достигнутые успехи оградят южный Тироль от неприятеля, освободят от Французов полуденную Италию и дадут возможность усилить союзную армию в Италии частью тирольских войск. Согласно с этим, Суворов должен был отрядить часть войск в Полезину и в низовья По, для наблюдения за неприятелем со стороны Феррары, а с главными силами двинуться к Минчио, перейти ее, овладеть Пескьерою и потом или осадить Мантую, или блокировать ее, продолжая наступление к рекам Олио и Адде. Предположения свои о дальнейших затем действиях Суворов обязан был сообщить императору. Наконец, чтобы внимание его, Суворова, не было отвлекаемо от главных военных соображений заботами о предметах побочных, поручено генералу Меласу вести с гофкригсратом переписку о продовольствии и других потребностях 12.