Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Добрый день, товарищ Гурьева. — И продолжал говорить буровикам: — Я видел сломанный черенок у совковой лопаты. Не знаю, кто сломал, но чтобы черенок сегодня был поставлен новый. Проверю. Идите.
Буровики угрюмо потянулись к выходу. Глядя на их медлительность, в которой сквозила подавленность, даже какая-то непонятная обреченность, Галина возмутилась: «Ну и ну… Словно барин своим работникам приказывает. И угрожает:«Проверю…» Стараясь не выдать волнения, Галина попросила:
— Подождите минутку, ребята… — Буровики остановились и нерешительно затоптались у порога. Галина улыбнулась, кивнув им головой, и продолжала:
— Хочу познакомиться с вами. Я новый начальник участка — инженер Галина Александровна Гурьева… Не спешите, пожалуйста… — И обратилась к Анохину: — Мне можно позвонить по телефону?
— Можно, — буркнул Анохин, и густые кустистые брови его сошлись над переносьем.
Галина вызвала 82-ю. Ответил Горшков. Даже на расстоянии Галина почувствовала в его голосе полнейшую растерянность.
— Антон Иванович, — как можно ласковее спросила она, — как ваши успехи?
— Плохо, Галина Александровна… Плохо, стало быть… Долот не дали. Перерасход, говорят, у вас. Вот так, стало быть…
— А чем же думаешь бурить?
Горшков помолчал и тихо ответил:
— Не знаю, начальник…
Галина неслышно вздохнула и, подумав, сказала:
— Продолжайте работу по нашему плану. Я сама привезу долота.
Галина повернулась к буровикам. Те выжидающе стояли у порога.
— Слышали разговор, ребята? — обратилась к ним Галина.
— Слышали, — ответил кто-то неуверенно. — А при чем тут мы?
— У Горшкова нет долот, какие вам привезли. Сможете вы поделиться?
Наступило молчание.
— Что ж вы молчите?
— Вы забываете о мастере, — сказал Анохин, не глядя на Галину.
— Я спрашиваю и вас, мастер. Я спрашиваю всех.
Анохин ответил ей в тон:
— Так вот, как мастер, я отвечаю: ни одно долото с моей буровой неиспользованным не уйдет.
— Но я видела у вас на мостках такие же долота и… — Галина хотела сказать про склад, но почему-то промолчала.
— Это не имеет значения. Запас кармана не тяготит. — И, повысив голос, обратился к молчавшим буровикам. — Вы слышали мой приказ? Можете идти.
Галина больно закусила губу. Буровики виновато посмотрели на нее и вышли.
— Я не понимаю ваших действий, Анохин, — сказала она, когда захлопнулась дверь.
— А я не понимаю ваших, — ответил мастер. — Вы человек новый, еще не знаете наших условий.
Галина села за стол напротив Анохина.
— Вас, кажется, Василием Митрофановичем зовут?
— Совершенно верно.
— Так вот, Василий Митрофанович, давайте условимся сразу: я буду уважать вас как мастера, а вы меня как начальника участка, то есть как вашего непосредственного начальника, — согласны?
— Согласен.
— Так вот, я вам приказываю, я подчеркиваю, приказываю отправить все эти долота на восемьдесят вторую. Идите и распорядитесь, чтобы не пришлось грузить долота снова, — людей нужно уважать, Василий Митрофанович.
Длинное худое лицо Анохина судорожно сморщилось, собралось у глаз, у крыльев носа, около уголков толстогубого большого рта в мелкие складочки.
— Этого приказа я не могу выполнить.
— Почему? Вы не привыкли подчиняться? Но подчиняются же вам рабочие.
Анохин усмехнулся:
— Пусть-ка попробуют не подчиниться. Они знают, что я не умею бросать слова на ветер.
— Беспрекословное выполнение разумного приказа — это очень хорошо, Василий Митрофанович. Но когда приказ становится для человека палкой-погонялкой, то это дикость, произвол, если не хуже… Впрочем, об этом мы поговорим с вами поподробнее в минуту досуга, если вы не будете возражать, а сейчас идите и выполняйте приказ.
Анохин быстро взглянул в лицо Галины и тут же опустил глаза, прикрыв их своими мохнатыми бровями.
— Хорошо, — сказал он, подумав. — Я не знаю, к какой категории вы относите свой приказ — к разумному или к палке-погонялке, — но я подчиняюсь. Однако, — он тихо хлопнул ладонью по столу, — однако я вынужден буду написать докладную главному инженеру…
Галина поняла намек, вспыхнула. Сдержавшись, холодно бросила:
— Это ваше право.
— Прекрасно. — Анохин поднялся, шурша плащом, и вышел.
Через несколько минут Галина увидела в окно, как машина отошла от буровой и, переваливаясь на неровностях дороги, словно огромная утка, скрылась из глаз. Галина с теплотой подумала: «Вот старичок мой обрадуется!..» — и тут же посерьезнела: Анохин возвращался. Шел он, сутуло горбясь, длинный, нескладный, но непреклонный. Эта непреклонность чувствовалась и в том, как он держал руки за спиной, и в выдвинутом вперед упрямом подбородке.
Глава шестая
1
Пока заменили долото и опустили его на забой, ушло много времени. Все были мрачны и подавлены. Саша Смирнов, сошедший с полатей, не глядя на товарищей, направился к желобам и принялся за их очистку от шлама. Альмухаметов морщил лоб, крутил головой и зачем-то цокал языком. Миша Рыбкин насвистывал грустную мелодию песни о неразделенной любви и смотрел в зимнее бесцветное небо. Клюев же, неразговорчивый от природы, вдруг начал разговаривать сам с собой — о чем, догадаться было нетрудно, хотя ни слова из-за шума работающих дизелей нельзя было разобрать.
Но, пожалуй, острее всех переживал неудачу Саша Смирнов. Шаркая лопатой о дно желоба и выбрасывая за борт слежавшиеся пласты выбуренной породы, он с тоской думал о последствиях дела с тридцать третьей. Думал о том, что теперь он конченный в глазах буровиков человек, что репутация его как верхового — рухнула, и что они, его товарищи, будут с этого дня относиться к нему с недоверием. Было одиноко и нудно на душе. И опять вспомнилась Людочка, жена, о которой он думал все эти дни, и невыносимо захотелось забросить подальше в снег тяжелую лопату, махнуть на все рукой и убежать из этой холодной неприютной степи домой. Людочка поймет его, она сразу все поймет и не осудит… Ну, хорошо, рассуждая здраво, можно ли считать его виновным в том, что случилось? Ведь даже сам Перепелкин каждый раз ругался до пены у рта, когда очередь доходила до этой свечи…
И все-таки Саша не мог отделаться от гнетущей мысли, что рекорд был сорван только потому, что он, верховой, не справился со свечой, упустил ее… Все мог бы простить себе Саша, но этого — нет, никогда! Да и другие не простят ему такой «слабости». Жидковат еще, скажут, для верхового, жидковат, браток. И страшнее этих снисходительных слов нельзя придумать…
Бросив лопату, он, не смея поднять глаза, спустился по мосткам из буровой и по узкой тропинке отправился в барак.
От барака навстречу ему широкими шагами поднимался мастер. Саша не видел его.
— Ты куда, Сашок? — окликнул Алексей Смирнова.
Саша вздрогнул от неожиданности и остановился.
— Чего молчишь? Или язык на буровой оставил?
Хотелось
