Твои верные друзья - Борис Рябинин

— Это не «собачки», а эрдели, на следующий раз просьба выражаться точнее... Культурная публика, вот и молчат!

Конечно, я знал эрделей. Теоретически. Из книг, на картинках. Но живых, в натуре, до этого не видал. У нас в городе их не было.

Я отошел смущенный и раздосадованный. «Культурная публика»... Вот уж сказал! А что же мой Джери, выходит, некультурный пес? А все другие собаки — тоже?!

И тем не менее эрдели заинтересовали меня. Я продолжал наблюдать за ними, все более удивляясь их поведению.

В то время, как все другие живые экспонаты выставки рвались с привязей, шумели, лаяли, выли, рычали, бесновались, всеми способами протестуя против того, что их привезли сюда и поместили в эту разношерстную незнакомую компанию, — в это самое время ни один из эрделей не издавал ни звука. Эрдели относились ко всей этой шумихе совершенно равнодушно, точно она их не касалась. Они спокойно лежали, выставив вперед бородатые рыжие мордочки. Только умные карие глаза внимательно следили из-под нависших бровей за всем происходящим, да упруго подтянутые под себя лапы свидетельствовали о том, что любой из них каждую минуту готов вскочить и в случае нужды дать отпор всякому, кто вздумает их задирать.

Во всем остальном они были такие же точно собаки, как и все другие: так же лизали своих хозяев, так же радовались их приходу, виляли коротким рыжим обрубком, изображающим хвост, в минуту особого возбуждения даже лаяли отрывистым приятным контральто... Любопытство взяло верх, и я вновь подошел к тому же эрделисту.

Он был вовсе не так уж суров и насмешлив, как показался мне в первый раз, даже, наоборот, оказался очень милым и любезным человеком. Это был начальник одного из питомников эрдель-терьеров, и он с большой охотой стал говорить о них. Мое незнание было вполне простительно, так как эрделей в то время у нас было еще немного и разводились они главным образом лишь в государственных питомниках. Любители же знали эту собаку очень мало[18].

Осмелившись погладить по курчавой черно-рыжей спине, я с удивлением обнаружил, что внешность эрделей весьма обманчива. С виду они походили на мягких плюшевых медведок; в действительности шерсть их жестка, как щетина. Мой новый знакомый объяснил, что благодаря такой псовине эрдель-терьер лучше многих пород защищен от невзгод жизни, приближаясь в этом отношении к кавказским и южнорусским овчаркам, шуба которых толста, как войлок.

Он объяснил также, что эрдель-терьер храбр и вынослив, способен удивительно ориентироваться в незнакомой местности, пробегать без отдыха громадные расстояния с поразительной быстротой, переплывать широкие озера и бурные реки, а благодаря своим сравнительно небольшим размерам и скромной окраске шерсти может быть незаметен и, следовательно, мало уязвим. От него я узнал, что терьеров на белом свете великое множество, что-то около семидесяти пород; эрдель-терьер среди них самый сильный и крупный.

Если верить моему новому знакомому, то лучше эрдель-терьера в мире собаки нет. Но так уж устроены все «собачники»: для каждого порода его собаки — самая лучшая. А эрделисты самые фанатичные из всех.

От эрделей меня отвлекли лишь начавшиеся ринги. Однако и во время рингов я еще несколько раз прибегал в крайний павильон, чтобы навестить своего нового знакомого и его питомца, носившего кличку — Риппер, или, как уменьшительно звал его хозяин, Рип. Риппер был одной из знаменитейших собак Советского Союза, но я тогда этого не знал.

Рингов в Москве было несколько, сразу просматривалось несколько пород, и скоро наступил черед и моего Джери. С трепетным чувством провел я его за веревочное ограждение, встал на указанное мне место и двинулся по кругу. На сердце у меня было неспокойно. Первые шаги на московской выставке ознаменовались для моего питомца серьезными осложнениями.

Началось с того, что Джери долго не допускали на ринг. После приключения в подмосковном питомнике, когда Джери грыз железные прутья и поранил себе губы, у него вокруг пасти образовалась короста; она, естественно, возбудила подозрение врача: не экзема ли, или, быть может, какая другая накожная болезнь? Больных собак на ринг не допускают, чтобы не заразить других, да и сами они считаются «не в форме», даже если болезнь не заразная. Не в форме оказался и мой Джери. Помимо губ, у него был сильно поранен бок; повязку я перед рингом снял, но рану не скроешь, — она запеклась, вокруг нее большим неприятным желтым пятном расплылся иод. Но что делать? Ведь не за тем же ехал Джери, чтобы посидеть в питомнике и с тем вернуться домой!

После долгих упрашиваний и доказательств удалось, наконец, уговорить врача пропустить Джери, но едва мы сделали несколько шагов на ринге, как судья остановил на доге свой всевидящий взгляд и, показывая на желтое пятно на его боку, строго спросил:

— Что это: дрался?

Пришлось объяснить. Судья сердито проворчал:

— В плохом виде вывели собаку. По делу, следовало бы вас удалить с ринга, ну да ладно...

Осмотр против ожидания продолжался недолго (впрочем, догов было и здесь немного), и спустя несколько минут я уже уводил Джери на его место. Перед тем, как отпустить меня с собакой с ринга, судья сказал:

— Оценку узнаете позднее.

Оказывается, здесь был другой порядок, чем у нас. На нашей выставке оценка сообщалась сразу же.

Во мне росло чувство тревоги. Я «переживал» за Джери, за желтое пятно и вообще за обиду, которую нанес нам судья, пригрозив удалить дога, но такое состояние продолжалось у меня недолго. То, что происходило вокруг, отнимало все внимание.

Выставка шумела, кричала, бурлила, лаяла; она цвела всеми цветами, призывала плакатами и лозунгами, развевающимися флагами; на стадион валом валили посетители — рабочие, интеллигенты, женщины, дети. Шли группами и в одиночку, шли целыми семьями, шла нарядная, пестрая говорливая московская толпа.

И подумать только, что давно ли у нас не было ни одного осоавиахимовца-собаковода, находились чудаки, смотревшие на собаку, как на «роскошь» или «забаву»! Всего десять лет прошло с того дня, когда — вскоре после окончания гражданской войны и интервенции — первый кружок энтузиастов положил начало организованной работе в этой области; и вот за столь сравнительно небольшой срок страна покрылась густой сетью клубов, привлекших к себе тысячи трудящихся, собаководство превратилось в необходимую отрасль хозяйства, к которому советская общественность проявляла горячий интерес[19].

Такие мысли приходили мне в голову, когда я бродил по выставке. Да, вероятно, не одному мне.

В канун открытия выставки мы побывали на Красной площади, сходили в Ленинский мавзолей; вечерами, когда выставка прекращала свою работу, подолгу бродили по столице. Москва тогда была еще не такой, какой мы знаем ее сейчас: еще не действовало метро, не было многих зданий, украшающих ее ныне, — но уже и не такой, какой помнят ее старые москвичи. Москва строилась, и эта стройка напоминала о той великой стройке, которая шла по всей стране и частью которой был и наш смотр.

Ринги продолжались два дня. На третий день были объявлены оценки и владельцам лучших собак выданы призы.

Приходилось ли вам, читатель, присутствовать на выставке при выдаче призов победителям? Раздача призов — самый торжественный момент.

Уже при открытии смотра на самом видном месте выставляются для всеобщего обозрения призы; публика ходит и гадает: кому достанется вон та красивая статуэтка из каслинского чугуна[20], кому — патефон, кому — часы? Дело не в ценности вещи, купить может всякий, а вот чтобы «заработала» ваша собака... попробуйте-ка, добейтесь этого! Невольно появятся и азарт, и горячее нетерпение, от которого вы словно горите на медленном огне!

И вот двухдневная процедура экспертизы закончилась, публика отхлынула от рингов. Но — ненадолго. Вернулась с совещания судейская коллегия, в центре самого большого ринга ставят стол, на него водружают призы, на середину выходит председатель выставочного комитета, в руках у него бумага, на которой все расписано. Самый дорогой приз достанется, конечно, тому, кто удостоился наивысшей оценки «отлично» («золотая медаль»), а может быть — даже звание чемпиона СССР; за ним пойдут все остальные.

И здесь вас охватывает самое большое волнение. Что «заработал» ваш пес, или вернее, что заработали вы? Потому что ведь это вы вложили в свою собаку столько труда, чтобы она стала самой лучшей... Помню, с каким трепетным чувством принял я на нашей выставке из рук начальника клуба приз Джери — награду собаководу за его труд. Раздача призов у нас продолжалась около двух часов.

Еще праздничнее выглядела эта процедура на Всесоюзной выставке. Но я не досмотрел ее до конца. Да, признаться, она меня и не касалась вовсе. В Москве мой Джери не удостоился приза. На ринге он получил только «удовлетворительно». И это явилось для меня большой неожиданностью и большим ударом.