Запах смерти - Джеффри Бартон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну кто я, спрашивается, такой, чтобы отказываться?
Я даже соорудил кофеек.
– Окампо-младший знал, что его мать и Нуньес думают снова зажечь, несмотря на судебный запрет. Знал он и то – этот избалованный гаденыш, – что бунгало матери стоит небольшого состояния. Северный Мейфэр, между прочим, внесен в Национальный реестр исторических мест. Он также знал, младшенький, что у матери в банке есть кое-какие сбережения, солидный пенсионный вклад и страховка жизни по линии работы. Так что, если Нуньес сядет за убийство, весь горшочек золота достанется сынуле.
– Но… прятаться под кроватью?
Киппи опрокинула в чашку пару украденных мной из «Макдоналдса» наперсточков со сливками.
– Окампо ушел с работы пораньше, припарковал «Субару» в паре кварталов и пролез в бунгало до того, как Никомейн вернулась с работы. Здесь он притаился под кроватью размером с лежбище в хозяйской спальне. Мать приходит домой, делает для себя и Нуньеса тайского лосося с имбирем. За ужином при свечах они немного выпивают, милуются и устраивают вибромассаж на кровати, фактически над головой у малыша.
– Брр.
– Прямо-таки «брр»?
– Ну а как еще…
– Действительно «брр», – согласилась Киппи.
– И где же был Нуньес, когда его жена погибла от ножа?
– Нуньес ведь и в самом деле алкоголик. Он допил оставшееся от ужина вино, догнался парой бокалов чего-то покрепче, а затем взялся за бренди, после чего вырубился на диване перед телевизором, пока жена прибиралась на кухне. Малышок же заблаговременно размельчил седативное – а именно ресторил, основанный на бензодиазепине[24] – и подсыпал в бренди, чтобы Нуньес не пришел в себя, если борьба как-то выйдет из-под контроля.
– Восхитительно.
– После содеянного юноша нежно подкладывает нож Нуньесу и делает ноги. Тот через пару часов очухивается, полуживой от одури, находит нож, плетется на кухню, видит там свою жену и делает звонок в полицию. Пьяный, дурной, чуть живой, в полном беспамятстве насчет того, что было.
– Как же кровь оказалась в багажнике этого мерзавца?
– В этом-то все и дело, Райд.
– Для тебя – Мейс.
– Мейс, в этом-то все и дело. В жадности и недалекости. Принеси он с собой магазинный пакет или прихвати его прямо здесь на кухне, сидел бы сейчас дома чистенький. А он снял с себя свой худи с капюшоном – внизу была майка, – сложил вдвое, и получился как бы сумарь. В него он запихивает свою маску и перчатки, несет к себе в «Субару» и кидает в багажник, а кровь матери начинает потихоньку просачиваться.
– Получается, мать жертвует всем, растит ребенка одна… А он в итоге вырастает в психованного засранца и подлеца, который убивает родную мать из-за того, что позарился на ее добро? – Я удрученно покачал головой. – Просто кошмар.
– А главную жуть хочешь услышать?
– Как, это еще не все?
– Детективу Триггсу он поплакался, что хотел бы вернуть все назад. Что капюшон и глухую маску надел, чтобы мать его не узнала – пусть бы думала в последние секунды жизни, что это какой-нибудь вор или грабитель. А она с каждым ударом ножа шептала его имя.
– Узнала, кто это.
– Видимо, по глазам сквозь маску.
Вира лежала у Киппи в ногах, отдыхая перед следующим раундом фрисби.
Дельта и Мэгги сидели по краям старенького кожаного дивана и смотрели перед собой; Сью посередке в легкой задумчивости. Каждый из троицы напоминал меня самого за просмотром воскресного матча «Беарз»[25] – не то что я сам, в своем театральном прикиде.
С собой Киппи привезла няшек и вкусняшек столько, что хватило бы по кругу на три раза, а потому в глазах Дельты и Мэгги стала своей в доску. А треть банки арахисового масла – подношение для Сью – сделало его верным другом и союзником.
За сливками я потянулся как раз в тот момент, когда Киппи брала пакетик с сахаром. Вышло неловко, и я отдернул руку.
Она посмотрела на меня с улыбкой:
– За мной, кстати, одно объясненьице.
– Насчет чего?
– Помнишь, как ты приглашал меня на кофе?
– Я? – Моему притворному изумлению не было предела. – Совершенно вылетело из головы.
Киппи снова улыбнулась.
– Хочу, чтобы ты знал: тот мой отказ – не что-то личное, – сказала она. – Просто я сторонюсь парней.
– Сторонишься парней? – произнес я, и тут меня печально осенило. – А, понял. Ну ладно.
– Да нет, я не лесбиянка, – поправила Киппи. – Хотя, может, так было бы даже лучше. Просто у меня не так давно завершился роман с грустным окончанием.
– Очень жаль все это слышать, – сказал я, хотя не очень опечалился, узнав об отсутствии у нее в настоящее время отношений.
– И под «грустным» я на самом деле имею в виду «дерьмово», – продолжила она. – Просто душераздирающе. Он реально сделал мне больно. Так что теперь у меня тайм-аут.
– Эмоциональное выгорание? Но он не причинил тебе конкретной, физической боли?
Киппи улыбнулась, хотя на этот раз не от души.
– Да уж лучше бы физически. Тогда его можно было бы пнуть, чтоб улетел в Мексиканский залив.
Помнится, после событий прошлого года – то есть в мою эпоху без Микки – я был с Душевной Болью на короткой ноге. Именно она, Душевная Боль, заставила меня оборудовать свободную комнату под спальню. С Душевной Болью мы планировали с нуля восстановить «Форд Мустанг» шестьдесят восьмого года выпуска. С ней же всерьез подумывали о создании гаражной группы. И просто для заметки: Душевная Боль не проходит никогда.
Спустя некоторое время я спросил:
– И надолго у тебя это добровольное изгнание?
– Не знаю. Думаю, я просто почувствую, когда можно будет спокойно вернуться в плавание.
– Что, все было настолько плохо?
– Тебе не терпится узнать, что же он такое сделал?
– Вообще-то не имею привычки соваться в чужие дела.
– Я тогда подумала, что нашла своего мужчину. Действительно так решила. Мы даже начали разговаривать так, будто отношения у нас всерьез и надолго. И вот как-то в воскресенье я выскользнула из постели, принять ванну. Он еще спал, поэтому я оставила дверь приоткрытой, на случай если он захочет присоединиться ко мне. И вот я лежу в этой ванне – типа марафон, кто кого перележит, – а он наконец просыпается. Просыпается и думает, что я ушла и вернулась к себе домой, поэтому спокойно звонит своей хрюшке-подружке, а я лежу в ванне и слушаю, как этот сукин сын бахвалится ей всем,
