Русский агент Аненербе - Дмитрий Шмокин

Он вышел на улицу.

Ночной Берлин больше напоминал огромный город призрак, уличное освещение выключено, а свету из домов мешали вырваться светомаскировочные шторы, превращая здания в слепые каменные глыбы. Машин на дорогах было мало. Их автомобиль, пока они не добрались до дома дважды останавливали у постов со шлагбаумами для проверки документов.

На первом посту, у Бранденбургских ворот, их остановили эсэсовцы в плащах цвета мокрого асфальта.

— Документы, — потребовал унтершарфюрер, светя фонарём в лицо Лебедева. Его голос звучал, словно скрип ножа по металлу.

Лебедев молча протянул удостоверение с печатью Аненербе. Свет фонаря выхватил из темноты руну «Зиг» на обложке.

— Хайль Гитлер! — солдат щёлкнул каблуками, будто его дёрнули за нитку. — Проезжайте, гауптштурмфюрер.

Второй пост находился у моста через Шпрее. Здесь патруль состоял из юных солдат, их лица, ещё не знавшие бритвы, искажались от попыток казаться грозными.

Успешно минуя все препятствия, он добрался до дома и приказав Ланке подать машину на рассвете отпустил его. Эти проверки прошли быстро, без всяких проблем, но каждая из них держала его в сильнейшем напряжении, словно люди стоящие перед ним могли прочитать его мысли.

«И так будет каждый раз», — сказал он сам себе.

Дома его ждала Марта Шмидт. Это он ощутил сразу, как только вошел, в холле горел приглушенный света дом был наполнен невероятным ароматом печеных яблок и сдобы.

Марта выпорхнула из кухни и увидела Константина.

— О мой Франтишек! — проворковала она и бросилась к нему, обнимая и по-матерински ласково прижимая его к себе.

Лебедев, честно говоря, был рад ее приезду. Одиночество и окружающий враждебный мир его сознанию, действовали на него подавляюще и Марта была единственным человеком, который вызывал у него положительные эмоции.

Она отошла немного назад.

— Ох, мой Франтишек, не перестаю восхищаться. Какой же ты красавец в форме. Не сомневаюсь девушки от тебя без ума!

«Да я сам как бы…. В некотором замешательстве от своего вида… Застрелиться хочется», — вздохнул он про себя.

Наконец Марта выпустила его из своих объятий и велело скомандовала:

— Герр Тулле переодевайтесь мойте руки и за стол, вас ждет роскошный ужин. Уж ваша кормилица постаралась на славу. Расскажу вам, как дела в вашем доме и как дела у старого Вальтера, — она направилась на кухню, не переставая щебетать на все лады, — он же старый хитрый лис, знал, что война — это всегда большие проблемы с едой. Поэтому заранее позаботился. Развел кур, гусей, за домом вскопал еще один огород. А у своего приятеля с хутора выторговал корову. И с этим же другом в складчину на озере, за нашим домом, возвели запруду и развели рыбу. Так что не мы, ни его дочь с внуками голодными не останемся. Только жалуется бедняга, что сил не хватает, но скрипит и скрипит каждый день не покладая рук. А вечером еще пригубит рюмочку шнапса так начинает со мной заигрывать, старый кобель, — засмеялась она, — я и говорю ему, сил нет, а хороводы жениховские водить вокруг честной дамы нашлись! И ведь какой мужчина! Если бы не мой дорогой Франтишек, я осталась бы ему по хозяйству помогать.

Ужин она приготовила действительно роскошный. Запечённая рыба в густых сливках с луком, отварной картофель, посыпанный зеленью и обильно сдобренный сливочным маслом, а не вонючим маргарином, который выдавали всем простым немцам по карточкам. В небольшом соуснике ярко-жёлтый голландский соус. И на десерт яблочный пирог.

— Марта, я завтра утром уеду по делам, постараюсь вернуться к вечеру, но вполне возможно могу задержаться на пару дней, — сказал Лебедев.

— Ах, герр Тулле я теперь буду переживать, как только ты сядешь в машину, — одно меня успокаивает, этот Густав Ланке, конечно, пройдоха каких еще свет видывал, но видно парень не промах и шустрый, уж он точно под бомбу сам не попадет и тебя не подставит.

«О Господи, когда она уже успела с ним-то познакомиться⁈», — подумал Константин, уплетая яблочный пирог.

* * *

Константин Лебедев проснулся рано, рассвет только начался и на пустых улицах еще царил полумрак. Он лежал несколько минут бессмысленно уставившись в потолок. Сегодня он поедет в один из концлагерей самое зловещее место, какое только может придумать человек. Ему было трудно признаться в собственной слабости, но он испытывал некий страх — одно дело видеть, например тот же Освенцим, на экскурсии или на экране и совсем другое дело окунуться в ад, находясь в настоящей реальности. Почувствовать его кожей, вдохнуть его смрадный воздух, смотреть на людей сломленных и доведенных безжалостной системой до состояния забойных животных. Он вспомнил, что на одной из стен барака какой-то заключенный, которому посчастливилось остаться в живых, написал дрожащей рукой последние слова, прежде чем покинуть концлагерь: «Пусть теперь Бог, если он существует, вымаливает у меня прощения до конца своего существования».

Но деваться некуда — он сел на кровати, потом медленно встал, не торопясь оделся, сложил документы в портфель. Внизу, в столовой, Марта Шмидт уже ставила чашки. Лебедев спустился вниз, молча кивнул ей, и сел за стол.

«Господи, помоги мне… Спаси и сохрани…», — он обхватил голову руками.

Марта, обычно оживленно щебетавшая каждое утро, молча налила ему крепкий кофе и поставила тарелку с парой бутербродов и остатками яблочного пирога. Она не знала куда он едет, но каким-то сверхъестественным чутьем, почувствовала его состояние.

Выпив немного кофе и съев один бутерброд, он спустился к ожидавшей его служебной машине. Густав с бодрым видом открыл ему заднюю дверь. Константин, осмотрелся и невольно поёжился — несмотря на в целом теплую осень, утро выдалось промозглым и неприветливым — моросил мелкий дождь. Но город просыпался. Уже практически рассвело, хотя на улицах все еще непривычно пусто — большинство мужчин на фронте или на заводах, которые работали круглосуточно. Поэтому чаще встречались женщины в рабочей одежде, спешащие на те же фабрики и заводы, подростки из гитлерюгенда, да пожилые дворники, подметающие тротуары. С некоторых витрин магазинов, хозяева, на день снимали фанеру.

Водитель, молча кивнув сел за руль, и машина сразу тронулась в путь, шелестя мягкими шинами по утренним улицам Берлина, на север, в сторону Ораниенбурга. В голове у Лебедева постоянно крутились мысли о предстоящей работе в лагере. Чего уж таиться от самого себя, несмотря на то что он уже здесь больше двух месяцев, его «современное» сознание с трудом привыкает к реалиям