Книга сияния - Френсис Шервуд

— Он не похож на болвана. По всему видно, что он не глуп… — глаза Перл оценивающе блеснули за толстыми стеклами очков, оглядели черные волосы, ямочки на щеках. Если не брать в расчет, что парень чуть ли не вдвое выше рабби и гораздо смуглее… он чем-то напоминал ее Йегуду, когда ее муж был молодым и красивым.

— Быть может, он твой родственник?

— Очень дальний.

— А, понимаю…

Кажется, Перл кое-что заподозрила. Да и у какой женщины не возникло бы таких подозрений?

— Как его зовут?

— Йосель.

— Ты голоден, муж мой? Ты голоден, Йосель?

— Нет. Увидимся позже. А теперь до свидания.

И с этими словами рабби чуть ли не бегом покинул комнату.

— Здравствуй и до свидания, — сказала Перл. — Как это на него похоже. Ну ладно.

Она повернулась к Йоселю:

— Я приготовлю тебе гречневую кашу… — Жена раввина поставила на ноги девочку, которую все это время прижимала к себе. — Любишь гречневую кашу? Конечно, ты любишь гречневую кашу.

Котелок с водой уже кипел. Перл бросила туда немного гречневой крупы, щепотку соли. Достав из буфета несколько сушеных яблочных ломтиков, она покрошила их на мелкие кусочки и тоже бросила в котелок. Затем взяла деревянную миску и поставила ее на грубый стол. Рядом положила ложку.

— У него нет языка, бабушка, — сказала малышка Фейгеле, ибо, когда голем уселся на пол, она двумя руками раскрыла ему рот, ощупала зубы и вгляделась внутрь.

— Зато все остальное у тебя есть, верно? — Перл повернулась к гостю, глядя ему прямо в глаза.

Он кивнул.

— И ты еврей?

Йосель опять кивнул.

— Что ж, это очень важно. Давай-ка на минутку выйдем во внутренний двор. Фейгеле, будь хорошей девочкой и добудь бабушке маленький прутик.

Сказано — сделано.

Внутренний двор был очищен от снега. Перл взяла в руки прутик и написала: «Ты умеешь писать?» Затем она передала прутик Йоселю.

«Да», — написал он в ответ на немецком.

Она написала на иврите. Он ответил на иврите.

Она написала на чешском. Он ответил на чешском.

— Так-так, — сказала Перл. Затем она написала: «Откуда ты пришел?»

«Я вышел из праха и в прах я возвращусь».

— Понятно-понятно. Это очень интересно.

Когда они вернулись на теплую кухню, малышка Фейгеле спросила:

— А почему на нем такая забавная одежда, бабушка?

— Ох, конечно, с этим нужно что-то делать. Конские попоны лучше носить Освальду.

Вспомнив мула, Фейгеле рассмеялась. Перл дала Йоселю кусок пресного хлеба. Он повертел его в руке, внимательно изучая.

— Такую пищу ели израильтяне в ночь Песах, когда бежали из Египта. У нас не было времени ждать, пока подойдет тесто.

— Ты хочешь покормить его мацой, бабушка?

— Вот именно, Фейгеле.

Девочка пристроилась у Йоселя на коленях.

— Нам придется сходить к сапожнику. Зеев сделает тебе башмаки, а Рохель, его жена, сошьет тебе короткие брюки и превосходный камзол, свяжет славные чулки. Эта Рохель удивительно искусна с иголкой и ниткой. Если у тебя нет языка, чувствуешь ли ты вкус? Хотя ты можешь чувствовать запах. Тебе придется спать на полу — такой большой кровати у нас нет. Мы положим на пол солому. И нужна кипа… Господи, ведь твоя голова ничем не покрыта.

Перл подошла к полке у двери, оглядела множество лежащих там шапочек и выбрала одну, самую большую, синюю, с белыми буквами по всей кромке. На громадной голове Йоселя кипа казалась крошечным пятнышком.

— Скоро ты увидишь, что живем мы просто, но еды и одежды нам хватает. Все мои девочки выучились читать и писать. Раз в день я хожу на рынок. Ясное дело, раз мой муж раввин, сюда приходит много народу, так что скучно тебе не будет. Всегда что-нибудь происходит. Свадьбы, к примеру. Совсем недавно поженились Зеев и Рохель. Вытяни руки.

Одной рукой Перл подставила снизу тазик, а другой стала лить Йоселю на ладони воду из кувшина. Затем дала ему полотенце.

— А теперь, друг мой, давай воздадим хвалу Богу.

Они помолились. Перл стояла, Йосель молча сидел. Когда она подала ему кашу, Йосель подумал, что не чувствовал еще более восхитительного запаха. Мягкие крупинки гречи и кусочки яблока скользили по горлу и чудесно пристраивались в желудке.

— Ешь, ешь.

Йосель внимательно разглядывал пожилую женщину. Лицо — сморщенное, как повидавшая виды карта, проницательные глаза за стеклами очков, седые волосы под косынкой, жесткие как солома, и рот столь неугомонный, что Йосель задумался, не разговаривает ли она вслух по ночам, когда спит.

— Ты славный мальчик, — сказала Перл, когда они поели и возблагодарили Бога за трапезу.

— Для мальчика он слишком большой, — заметила Фейгеле.

— Он знает, что я имею в виду, Фейгеле. А ты, юная дама, следи за своими манерами.

— Скажи, бабушка, а кто станет его женой?

Этот вопрос застал Перл врасплох.

— Женой?

— Ну, чтобы о нем заботиться.

— Я буду о нем заботиться, Фейгеле, мы все. Все, чего ему захочется, он будет получать от нас. В Йом-Кипур, в Песах, во все праздники. Так что не волнуйся за Йоселя.

Не успела Перл закончить, как у двери и за открытым окном раздался громкий шум. Целая толпа женщин собралась там, заглядывая внутрь.

— Он пришел от реки?

— Ох, Перл, и как только ты его не боишься?

— Он живой?

— Занимайтесь своими делами! — прикрикнула на них Перл, подходя к окну. — Вам что, делать нечего, кроме как глазеть, разинув рты? Неужели вы обычного голема узнать не способны? Он ходит как голем, нем как голем… так что вы себе решили? Сгиньте, надоеды!

С этими словами Перл захлопнула окно и закрыла дверь на засов.

«Боже милостивый!» — подумала затем жена раввина.

12

Трудно было сразу догадаться, что этому алхимику в свое время отрезали уши, — столь умело буйная копна рыжих волос прикрывала раны. К тому же этот плут, похоже, слышал не хуже любого другого человека и ловил каждое слово. Да, и если подумать, Эдвард Келли совершенно не выглядел подавленным или исполненным раскаяния. Напротив, вид у этого парня был лихой и нахальный, а большие, навыкате, глаза победно блестели. «Бог мой, — растерялся Рудольф, — в чьи руки я себя отдаю?»

По случаю прибытия алхимиков в зале собралось около тридцати членов совета. Писторий, исповедник Рудольфа; Кратон, его второй после Киракоса лекарь; толпа законников; Розенберг, бургграф Праги… и, понятное дело, сам Киракос — автор этой рискованной затеи, удивительный лекарь — вместе со своим угрюмым помощником, молчаливым русским парнем по имени Сергей. Вацлав, как всегда, стоял по правую руку от императора. День совещания был назначен с учетом заверений Браге — в этот день звезды должны были благоволить к императору. Поскольку никто не знал, когда в процессе совещания понадобятся услуги придворного астролога, Браге пришлось выбираться из постели и брести в зал в сопровождении карлика Йеппом. Заодно притащили и Йоханнеса Кеплера, такого же сонного. Увидев тощего как жердь математика, Рудольф подумал, что тому не худо бы хоть немного позаботиться о своем гардеробе. В грязном и потрепанном плаще Кеплер выглядел как огородное пугало. Возможно, стоит подбросить ему немного денег.

А вот Майзель, придворный банкир и единственный еврей, которого допускали к императору, разоделся так роскошно, что лучше и представить себе нельзя. Даже непременный желтый кружок на камзоле выглядел дорогим самоцветом. Во время встречи с Майзелем после возвращения из Венеции Рудольф не услышал ничего более серьезного, чем обычные просьбы о защите — что еще нужно евреям? А вот чем императору хотелось бы услышать, так это о том, на что еще способен раввин Йегуда. Однако как раз об этом Майзель помалкивал и лишь ссылался на Бога, как евреи всегда поступали в подобных случаях. Хорошо, заключил тогда Рудольф, раз евреи так близки к Богу, значит, могут обойтись без защиты императора.

Сейчас Майзель стоял рядом с другими придворными, на губах его играла какая-то странная улыбка. Она не выражала ни радости, ни благодушия, и Рудольфу почему-то страшно хотелось стереть с этой еврейской физиономии. Однако мэр Майзель слишком богат, чтобы делать его своим врагом. Одного этого достаточно, чтобы не арестовать раввина. Кроме того — кто знает? Может быть, можно будет использовать таланты раввина себе на благо. Хотя евреев Рудольф решительно не понимал. К примеру, откуда у Майзеля такое богатство? С Фуггерами все ясно. Серебро лежит в земле. Надо только его оттуда достать, продать, разбогатеть, а чем богаче ты становишься, тем быстрее богатеешь и так дальше. Все просто и ясно. Историю же Майзеля можно было назвать «от тряпья к бумаге». Ибо благодаря полотняному тряпью, измельченному, промытому водой, сжатому при помощи пресса в листы бумаги, на которых затем печатали текст, каждый мог иметь свой собственный календарь. Прежде пергамент делали из дорогих овечьих шкур, и ради одной книги приходилось забивать едва ли не целую отару. А еще у Майзеля была типография, благодаря которой Прага стала центром еврейского книгопечатания. Рудольф, однако, не слишком этим интересовался. Он просто не верил, что в основе богатства Майзеля лежало какое-то тряпье. На самом деле, какое это имеет значения? Главное, что у Майзеля надо постоянно «брать взаймы», пока он не отдаст все до последнего. А сейчас Майзель сам предложил Рудольфу все кроны, копейки, дублоны, франки, шиллинги, лиры и крузейро — все, чем можно заплатить за эликсир бессмертия.