Харама - Рафаэль Ферлосио

— Но он уже умер, — сказал Фелипе.

— Конечно, причем давным-давно. Когда он купил этот участок, здесь еще ничего не было. Даже возле реки.

Петра пояснила:

— Сегодня утром мы обратили на эту усадьбу внимание, правда, Фелипе? Аллея до самой виллы, и какие деревья! Там должно быть просто чудесно, если судить по тому, что видно сквозь ограду.

— Да, там красиво, очень красиво. Теперь все принадлежит другим людям.

— А какая большая! Такая усадьба должна стоить кругленькую сумму, — сказал Оканья. — Раньше умели жить, а теперь строят черт-те что за домики.

Маурисио стоял возле их стола. В окно была видна Фаустина, возившаяся у плиты.

— Ну что это за дети?! Амадео! Сейчас же сюда! — крикнула Петра.

— В Бонанове, под Барселоной, — вступила в разговор невестка Оканьи, — есть очень хорошенькие виллы, построенные с большим вкусом, правда? Роскошные сады с фонтанами, выложенными изразцами, — не один миллион стоят. Они принадлежат людям, у которых есть… — И она пощелкала пальцами, словно пересчитывая банкноты.

— Ну да, — согласился Маурисио, — там много богачей.

Петра снова позвала:

— Дети! Петрита! Сейчас же идите сюда! — Она понизила голос: — Ох эти дети! Уже почти четыре часа!

Дети подошли.

— Давайте, садитесь за стол! Не слышали, что ли, как я вас звала? Надо же, заставлять старших ждать вас!

Фелиса, сидевшая рядом с матерью, глядела на младших с таким же укором, как мать. Хустина вступилась за детей:

— Они смотрели на крольчиху. Не ругайте их. В Мадриде такое не увидишь.

— Она беленькая, — оживилась Петрита, — а глаза у нее красные, понимаешь, мама?

— Помолчи, ешь, — ответила мать.

Ели жадно, с аппетитом. Дети тянули руки, хватали то одно, то другое и получали шлепки от матери.

— Просить надо! Языка, что ли, нет? Что за кавардак?!

Фелипе Оканья сказал:

— После дона Хуана Бельмонте другого такого тореро не было. Манолете — не то. Куда там!

— Да, вот это был тореро, — подтвердил Маурисио. — Казалось, будто он только голову и поворачивает: и когда выполнял веронику[15], и когда убивал быка, и когда принимал овации. Я даже думаю, что он быков укладывал на месте не шпагой, а движением головы.

— А как он умел дразнить быка плащом, — не спеша, аккуратно, не суетясь, будто просто работает, ну, как плотник за верстаком, парикмахер у своего кресла или там часовых дел мастер.

В разговор вступил брат Оканьи:

— Мне посчастливилось увидеть его в Касересе, на фестивале, лет восемь назад. Не забыть, как он работал пикой и потом прикончил быка шпагой, а какой под ним был конь! Чудо!

— Маурисио, — обратилась Петра к хозяину, — может, что-нибудь хотите? Попробуйте сладости.

— Спасибо, сеньора. Мы еще не обедали.

— Правду говорите?

— Я не ломаюсь. Потом — с удовольствием. — Он повернулся к Оканье: — А кто сегодня выступает на корриде в Лас-Вентасе? Ты не знаешь?

— Рафаэль Ортега, один, а быков шесть. Коррида в пользу кассы взаимопомощи.

— Ему тоже храбрости не занимать. Нынче мало кто так работает, да еще бесплатно, на такой-то корриде.

— Ортега — старой школы. Умеет провести быка мулетой так, что сразу представляешь себе тяжесть и силу этой горы. Простота и естественность Ортеги мне по душе больше, чем кривлянье других, которые получают вдвое больше.

Маурисио стоял, слегка наклонившись над столом и опираясь руками на спинки стульев, на которых сидели Петрита и Амадео.

— Этого тореро я не знаю, — сказал он. — Только читал о нем в газетах. Я уж, по крайней мере, года четыре на корриде не был.

Из кухни его позвала Фаустина. Послышался стук — и в сад вылетел кот. И снова голос из кухни:

— Брысь! Еще не хватало тебя здесь!

Кот улегся в углу сада, на куче сухих листьев.

— Что тебе? — громко спросил Маурисио.

— Идите обедать.

Хустина была в курятнике и вышла оттуда с яйцом в руке. Подходя к дому, отец спросил ее:

— Это от которой?

— От рябой. Сегодня четвертый день, как она не неслась.

Невестка Оканьи сказала мужу:

— Не налегай на тушеные овощи, Серхио, тебе же нельзя, потом плохо будет.

— Дай ты ему поесть, да и сама ешь, — вмешалась Петра. — За весь-то день. Нельзя же вечно думать о болезни.

— Слушай, если он не поостережется, ему ведь хуже будет.

Фелисита смотрела попеременно то на тетку, то на мать, словно силясь понять, кто же из них прав. Хуанито манил кота, сложив пальцы щепотью: «Кис-с, кис-с!»

— Дай ему вот это, — предложила Петрита и протянула кусочек мяса.

Но кот не тронулся с места. Оканья сказал жене:

— Надо, по крайней мере, попросить у Маурисио по стакану вина и по чашечке кофе. Чтоб ему был хоть какой-то доход, раз уж мы пришли сюда есть.

— Как знаешь. Он так любезен, что скорей всего денег не возьмет.

— Почему не возьмет? С чего это?!

— Ну, ты оказывал ему столько услуг!..

— И он мне немало их оказал, еще чего не хватало! Если будет отказываться, уж как-нибудь запихаю ему. Мне и так стыдно, что мы даже вино с собой привезли, а не берем у него.

— Так ты же ничего не сказал… — оправдывалась жена. — А теперь мне такое заявляешь.

Белый кролик подошел к решетке и встал на задние лапки, опершись передними о сетку и показывая брюшко.

— Глядите, глядите, как он стоит! — крикнул Хуанито.

Все обернулись.

— Какой хорошенький! — сказала девочка. — Какой хорошенький!

— В кастрюле они еще лучше, — засмеялся брат Оканьи.

Петра напустилась на него:

— Да ты что? Зачем такое говоришь ребенку, который восхищается зверьком? Нет, доченька, нет. Дядя твой злюка. Никто этого кролика убивать не собирается. На будущий год, как приедем, привезем ему листьев салата и ты сама его покормишь. Хорошо, доченька?

— Да, мама, — отвечала Петрита, не отрывая глаз от кролика.

— Завтра обедать будем в саду, — сказал Маурисио. — Тут такая жара от плиты, что, пока ешь, сам изжаришься.

Фаустина не ответила. Она что-то мешала в кастрюле.

— Но каков Оканья! Как он понимает жизнь! — продолжал Маурисио, указывая ложкой на окно, из которого виден был столик, занятый гостями. — Ему ничего не жаль. Если и отложит пару бумажек, так только для того чтобы поехать, вот как сегодня, провести воскресенье с семьей за городом. — Он медленно тянул суп. — И понимаешь, в воскресенье, когда такси нарасхват весь божий день, когда дают целое дуро на чай те, кто едет на стадион или на корриду. Он всем этим жертвует и в ус себе не дует.

— А почему они не приезжают на неделе? — возразила Хусти. — Меньше потерял бы.

— Наверно, из-за брата. Тот свободен только по воскресеньям. Щедрый и веселый человек, он всегда такой. Вот так и надо жить. Иначе получается, как с тем, который потерял двадцать килограммов, пока бегал, искал аптеку, где можно взвеситься.

— Ну, уж если такой порядок тебе нравится, — поджала губы Фаустина, — почему бы тебе не сделать то же самое, начиная с завтрашнего дня? Закрой кафе и живи сладкой жизнью. А? Что ж ты этого не делаешь?

Из зала кто-то позвал Маурисио.

— А что ты думаешь? Мне часто хочется такое сотворить! Только чтоб тебя не слышать… Поди спроси, что там хотят. Скажи, я обедаю.

Фаустина вышла. Маурисио не донес ложку до рта и посмотрел на дочь. Потом опустил глаза и спросил:

— В котором часу придет твой жених?

— Думаю, в полпятого, в пять. Смотря на чем поедет: на рейсовом автобусе или на поезде.

— Вы пойдете в кино?

— Наверно.

Маурисио, помолчав, поглядел в сад через открытое окно; невестка Оканьи смеялась…

— Поди положи второе.

Хустина поднялась. Встал следом за ней и отец.

— А на какой сеанс вы пойдете?

— Ох, отец! Что это вы все выспрашиваете? Пойдем уж в какое-нибудь кино — какая разница? И как я могу знать заранее? — Тут она переменила тон. — Наверно, вы что-то хотите узнать, так зачем подбираетесь с этими вопросиками? Со мной так не надо.

— Я, дочка? Да нет. Хочу знать, что ты будешь делать.

Из сада опять донесся смех.

— Что вы делаете по воскресеньям?

— А то вы не знаете! Ну что мы можем делать? Нет, вы хотите спросить не о том.

— Ну ладно, тогда скажи, что это за новость, что тебе уже зазорно помогать отцу обслуживать посетителей? Откуда это пошло?

— Что? Кто это вам сказал?

— Твоя мать сегодня утром. И, мол, Маноло не нравится, что ты обслуживаешь гостей. Ему это кажется не очень приличным или еще что-то там такое. И она на его стороне.

— Ох уж эта мама! Вот в чем дело! Эта новость для меня как снег на голову. Хорошенькое дельце!

— Так ты не знала? Значит… Скажи-ка правду.

— Я и говорю правду, отец.

— Хорошо, дочка, больше ни слова. А ты с этим согласна?