Тайная история Владимира Набокова - Андреа Питцер

Слушания по этому делу взбудоражат русских эмигрантов, в какой бы точке земного шара те ни жили, и прикуют к себе взоры всего мира. А об участи, которая в конце концов постигнет обвиняемых, Набоков не забудет еще долгие сорок лет.

Судебный процесс по делу о «контрреволюционной деятельности» партии правых эсеров открылся в Москве 8 июня. Заседания проходили в Колонном зале Дома Союзов (некогда Благородного собрания), в бывшем бальном зале, описанном Пушкиным в «Евгении Онегине». Несколько десятилетий спустя Набоков упомянет о нем в комментариях к гениальному роману в стихах. Взмывающие ввысь колонны и хрустальные люстры служили напоминанием о потерянном мире, все стремительней уходящем в прошлое. Стол, водруженный на покрытую красным ковром сцену, был обращен к сотням стульев; золотые буквы на красном транспаранте сообщали, что народный суд стоит на страже народной революции.

Красноармейцы в дверях зала суда проверяли пропуска у заранее отобранной тысячи человек. Информацию о процессе, непрерывно поступавшую по телеграфу и от работавших на месте европейских корреспондентов, печатали на страницах национальных и русских эмигрантских газет по всему свету. Виднейшие социалисты мира приехали в Москву представлять интересы подсудимых.

Решение суда было оговорено с членами зарубежного крыла ПСР заранее. Лидерам II Интернационала надлежало забыть свою неприязнь к большевизму – за это двенадцати ключевым обвиняемым не вынесут смертных приговоров и позволят самостоятельно выбирать адвокатов.

Однако переговорщики не согласовали этих условий с Лениным, который в открытую попрекал их на страницах «Правды». В Европе возникла паника, впрочем, она улеглась, когда европейским адвокатам все-таки позволили вести защиту.

В первый же день один из ответчиков попытался оспорить правомочность суда. После нескольких часов прений, грозивших, по свидетельству одного из репортеров, повторить весь ход русской революции, обвинения все-таки были зачитаны. Члены трибунала открыто заявили, что судить беспристрастно врагов революции не могут, но их предвзятость не является препятствием, ибо она «служит интересам революции». Адвокатам и их подзащитным позволяли в определенных рамках критиковать действующую власть, но вызывать свидетелей не разрешали. Трибунал отказал им также в праве приобщать к делу доказательства.

Лишь на вторую неделю слушаний, осознав, что их присутствие бессмысленно, зарубежные адвокаты отказались поддерживать своим участием видимость честного суда. Они прекратили заниматься делом и на следующий день не явились на процесс. В новостях появились сообщения, что Вандервельде якобы убили, но на самом деле адвокатов просто задержали. Им не выдавали выездных виз и только после того, как они объявили голодовку, позволили покинуть Россию.

В пику адвокатам был организован «народный» протест. Толпа демонстрантов ворвалась в зал суда с требованием смертной казни для эсеров. Казалось, что с обвиняемыми разделаются на месте. Когда оставшиеся адвокаты пожаловались, что подобные оскорбления и обличительные тирады создают у суда предвзятое мнение об их подзащитных, то услышали в ответ, что рабочие не юристы и хорошим манерам не обучены. Председательствующий на процессе Георгий Пятаков еще раз повторил, что беспристрастным этот суд быть не может. Адвоката, упрекнувшего суд в предвзятости, бросили в тюрьму. Газетные заголовки по всему миру кричали о неизбежности смертной казни для подсудимых.

Эсеры, лишившись не только европейских, но и русских защитников, не сдавались. Тех, чья юность прошла по тюрьмам и каторгам, запугать было не так-то легко. Обвиняемого Абрама Гоца уже в 1907 году приговаривали к смерти, но затем смягчили наказание и отправили в сибирскую ссылку, из которой он освободился лишь после революции. Однако этот процесс отличался от прежних принципиально: здесь одни революционеры судили других.

Максим Горький обратился с письмом к Алексею Рыкову, прося передать его мнение Троцкому и другим вождям: «Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством, это будет убийство с заранее обдуманным намерением, гнусное убожество… Я тысячекратно указывал на бессмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране». На одном из последних заседаний, явно с целью получить предлог для смягчения приговора, обвиняемым предложили обратиться к суду о помиловании, отречься от партии и этим спасти себе жизнь. Ни один из двенадцати не попросил пощады.

А что же граждане Страны Советов? Волновало ли их происходящее? Если верить корреспонденту The New York Times Уолтеру Дюранти, освещавшему процесс 1922 года, то нет. Москвичи, писал Дюранти, устали от политики и думают только о делах насущных. Дюранти, который тогда уже слыл одним из авторитетнейших западных журналистов, работающих в столице РСФСР, высказал мнение, что власти, конечно, могут сгонять людей на митинги и устами демонстрантов требовать смертной казни, но в действительности до подсудимых никому нет дела: «Когда-то крестьяне шли под эсеровские знамена, потому что эсеры обещали им землю. Теперь, получив землю от большевиков, они хотят наслаждаться ее плодами в мире и достатке. Если Советы дадут им это, то могут расстрелять хоть тысячу революционных вождей – крестьянам все равно».

Но даже Дюранти, похоже, не все понимал до конца, поскольку члены судейской коллегии до последней минуты не могли прийти к единому мнению. Удаляясь на совещание перед вынесением вердикта, судьи задержались, чтобы еще раз спросить, не изменятся ли намерения арестованных по отношению к власти, если их освободят. Обвиняемые продолжали стоять на своем.

На последнем заседании двенадцати из тридцати четырех подсудимых вынесли смертный приговор. Решение суда передали во ВЦИК для окончательного рассмотрения. Там прозвучало предложение заменить смертную казнь вечной ссылкой. Троцкий и Сталин добивались, чтобы арестованные в письменной форме пообещали прекратить сопротивление властям и отмежевались от своей партии. Если подсудимые подпишут такой документ, им смягчат наказание, если нет, приговор приведут в исполнение.

В результате суд вынес компромиссное решение: смертный приговор остается в силе, но его исполнение «откладывается». Заключенные становятся заложниками. Если партия социалистов-революционеров предпримет какие-либо действия против Советов, арестантов немедленно казнят: «Первый подожженный завод, первое убийство из-за угла – и эсеры будут наказаны по закону».

Захват большевиками власти в 1917 году расколол революционеров, поставив под вопрос грядущую «мировую революцию». Поэма Блока «Двенадцать», в свое время возмутившая Набокова, нашла пародийное отражение в книге под названием «Двенадцать смертников», изданной в Берлине и той же осенью распространенной в Европе и Америке. Авторы подробно описывали предысторию и процесс над эсерами и осуждали большевиков, планировавших расправиться со своими братьями по революции.