Отказаться от благодати (СИ) - Ангел Ксения

– Законы…

– Значительно устарели, – перебила я. – Как и те, негласные, запрещающие создавать альянсы с охотниками. Жить в одном доме с ясновидцами. Не стоит делать вид, что мир все тот же, к которому мы привыкли в детстве.

– В хаосе проще оправдаться, верно? – ядовито усмехнулся он. – И на фоне грехов Полины твои собственные кажутся мелкими, незначительными. А уж если Эрик ее простил, то тебя и подавно простить сможет.

– Меня? За что меня прощать?

– Ты чуть не сгубила скади. Думаешь, я забыл прошлую войну? Будь уверена, они не забыли тоже!

Роберт подался вперед, глаза его полыхали гневом, и мне показалось, он разрывается между желанием ударить меня и сбежать. Каждый раз в такие моменты я поражалась, откуда в человеке столько ненависти и как она в него помещается. Тамара была коротышкой, но в ней помещалось и того больше…

– Мне казалось, все было наоборот, – как можно спокойнее ответила я. – Это вы чуть меня не сгубили.

Некоторые воспоминания – палачи. Стоят с оголенным лезвием топора, готовые исполнить приговор.

Когда впервые охотники пришли сплоченной армией, я растерялась. Эрика не было рядом, он застрял в неведомых нам измерениях в поисках известных только ему истин, а быть правительницей я оказалась не готова. Были смерти – много смертей, племя скади уменьшилось наполовину. Мы испугались, и впервые я подумала о том, что убеждение драться до последнего в корне неверно. Какой толк в бессмысленных смертях, кому и что мы докажем, если весь мир уже склонил колени перед новой властью?

Когда я пошла договариваться с охотниками, Тамара впервые высказалась против меня открыто. А Роберт ей поддакивал. Был совет и голосование, и их вроде не поддержали… на первый взгляд. Я, помню, радовалась – успех, он ведь окрыляет. Дура! Знала бы тогда, чем все кончится, вела бы себя осторожнее.

И, возможно, не ступила бы на границу смерти.

Впрочем, такие уроки надолго запоминаются. Собственный опыт всегда объясняет предельно доходчиво.

– Это так похоже на тебя – свалить собственные ошибки на других, – снисходительно заметил Роберт.

– Ошибкой было доверять тебе. Больше я ее не повторю.

– Лучше доверять этому…

– Его зовут Влад, – улыбнулась я, с удовлетворением замечая, как меняется выражения лица Роба. Наверное, ему даже имя может причинить боль. Не зря же он по дому бродит по ночам, в то время, как жена спит в холодной кровати в полном одиночестве. – Это так похоже на тебя – путать зависть со справедливостью.

– Думаешь, я завидую ему?

– Уверена. Оттого и исходишься ядом. И там, в Лондоне тоже. Я ведь не к тебе шла за советом, ему звонила. Потому что он сильнее, опытнее…

– Ты – дура! – выплюнул Роб и стукнул ладонью по столешнице, задевая подставку для скрепок, отчего они жалобно звякнули. – Всегда ею была. Думала, что получишь его, если станешь во всем потакать? Ты не нужна ему! Ему никто не нужен, давно пора было понять. Хотя чему я удивляюсь, ты же женщина. И мозгов у вас…

Он осекся. Замолчал. Но мне и не нужно было, чтобы продолжал – иногда для понимания хватает и намека.

Я встала, оправила юбку. И документы аккуратно сложила на угол стола. Роберт дышал тяжело, порывисто. В глаза не смотрел. Стыдно стало? Плевать. Мне давно уже плевать и на него, и на то, что он думает. Жила только откликнулась тянущей болью. И не болью даже – воспоминанием о ней. О цепких, колючих щупальцах Мартина.

– Извини, я вел себя… грубо.

Виноватым он не выглядел, раскаивающимся тоже. И, наверное, я действительно была глупа, если думала, что однажды мы поймем друг друга.

– Спокойной ночи, Роберт.

Иногда не стоит воевать за комнату и лучше сразу капитулировать. Пусть Роб остается там в окружении книг в обнимку со своим одиночеством. Возможно, мои мечты быть с Владом никогда не сбудутся, но он у меня есть. Как друг. Роберт же рискует остаться один. Это ли не справедливое наказание за все, что он сделал?

Говорят, счастье любой женщины – в детях. И это истинно так, ведь никто не говорил, что дети должны быть обязательно твоими. Когда-то я мечтала родить Владу сына. Не наследника, наследник у него уже был, и родила его человеческая женщина. Серая. Невзрачная. Обычно он предпочитал иного типа девушек, но темы Юли мы никогда не касались.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он не проявлял к ней интереса, только к мальчику. И воспитывал сам, как считал нужным. Мать не вмешивалась. Пыталась сначала, но после началась война, и ей пришлось надолго расстаться с сыном. Дима не был к ней привязан так, как к отцу. Возможно, потому что она никогда не смогла бы понять его, а может, Влад просто морально подавил мать мальчика…

Кто теперь скажет?

Я же мечтала о другом. Дом – небольшой, светлый. Компактный дворик, качели и скамейка под старой липой. Цветочные клумбы. Кофе с булочками по утрам. И обязательно смех – много детского смеха. Лучистые зеленые глаза. Почему-то я думала, что глаза наши дети унаследуют от отца.

Не сбылось. Юношеские мечты вообще редко сбываются. И детей мне боги не послали.

В утешение мне достался племянник – солнечный мальчик с беззубой улыбкой и глазами ясно-голубого цвета, с ямочкой на подбородке и хваткими пальчиками, которыми он сжимал все, что попадется в его ручонки. Алан часто был задумчив, и тогда на лбу у него собирались мелкие складочки.

В последнее время я редко с ним играла – работы навалилось столько, что часто не было сил даже душ принять, я просто приходила в спальню и падала на кровать. Но в детскую заходила всегда, пожелать спокойной ночи, прочесть сказку или рассказать историю, из которой годовалый малыш мало что поймет, но обязательно впитает – и легенды, и традиции, и законы, на которых пока еще держалась нестабильная наша жизнь.

Я не успела зайти до того, как он ляжет спать, и застала Алана мирно сопящим в своей кроватке. Но в тот день это нужно было мне. Злость на Роба разрасталась, затягивая внутренность сизой мутью бессилия и ярости. В детской эти чувства уходили, уступая место нежности, и я сидела на полу, сжимая маленькую ручонку, пока не начала клевать носом. Не заметила, как перевалило за полночь.

Тихо, стараясь не разбудить детей, которых с переездом в наш дом нескольких племен в комнате Алана стало семеро, я вышла и прикрыла за собой дверь.

В коридоре столкнулась с Эриком – он выходил из комнаты Влада, и это выглядело так неестественно, так странно, что я растерялась. Эрик же, видимо, решив, что лучшая защита – нападение, спросил строго:

– Что ты здесь делаешь?

Я? Я что делаю?

– Это и мой дом тоже вообще-то! Наверное, бестактно будет задавать тебе тот же вопрос. Я только надеюсь, Влад еще жив.

– Жив твой Влад, – поморщился Эрик, но на дверь посмотрел, будто уверенности в том не испытывал. – Что ему станется…

– От вас чего угодно можно ожидать.

Эрик вздохнул. И к стене прислонился, будто стоять ему было невыносимо трудно. Устал? Наверное, ведь уровень ответственности рос прямо пропорционально количеству жильцов в доме. И сам дом обиженно стонал, упрекая нерадивого хозяина. Дом пресытился шумом и суетой. Страхом, ползущим по плинтусам. Неповоротливый, застыл истуканом в пленке удушающей защиты. Боясь движением защиту эту нарушить…

– Идем, – сказал Эрик, спустя некоторое время, словно долго не решался, стоит ли говорить со мной о важном. Я привыкла. Несмотря на то, что он готовил меня к роли правительницы, относиться серьезно ко мне не получалось. То ли потому, что я его сестра, то ли потому, что женщина. Пример Роберта показал, как мало вообще женщины значат для мужчин.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мы спустились вниз, в полумрак опустевшей гостиной. Пересекли ее, перешагивая через бледные пятна лунного света, выплеснувшегося из окна через щели не задернутых штор. И нырнули в открытую темную пасть коридора.

От гостиной до лестницы, ведущей в подвал, ровно пятнадцать шагов. И потом двадцать ступеней вниз. Высокие своды, нависшие над головой. Узкие окна под ними почти не пропускают света, потому в помещение темно. Сыро. И тени стелются под ноги коврами.