Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни - Пётр Петрович Африкантов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одним словом – был в большой семье прадеда достаток. А раз был достаток, то и хотелось Иллариону Африкантычу вольную получить и переехать в Малую Крюковку. Хотел то он хотел, да всё у него с барином это дело не решалось, потому, как со справным мужиком какому барину расставаться хочется, убыток один. Барыня, вроде не против, а барин ни в какую. Илларион же нет-нет, да к барину с таким вопросом и подступит, дескать, денег поднакопил, вольную бы, а барин всё отговорки находит, или возьмёт да сумму выкупа и увеличит. И вроде тоже прав – «не добрал, мол, Ларя, вот доберёшь, тогда и приходи, не откажу». Помнёт в руках шапку прадед, да и домой – плетью обуха не перешибёшь. Жена его, Анфиса, пока муж в сенцах топчется, уже знает, что опять Ларя с отказной пришёл, больно уж сердито за дверью лаптями стучит, не спешит в дом заходить.
Только тут, надо сказать, заковыка была не в одной Илларионовой справности. Чтоб всю историю понять, надо обязательно к ней ещё и другую приложить.
Зимой приехал к барыне на каникулы племянник то ли с Москвы, то ли из Казани, он в университете учился. Сам барин был заядлый охотник и племяша жены к этому делу пристрастил. Барыня всегда была противницей этого рискового занятия и вся душой изойдёт, пока глава семейства с охоты возвратится. Места наши зверем богаты; лесов, перелесков и оврагов, заросших деревьями и кустарником, не счесть, есть где зверю водиться. Прадед мой и его предки, тоже все охотниками были, так уж видно на роду написано. Я тоже немало с ружьишком походил – это от моего отца Пётра Андрияновича передалось, и его отец Андриян Илларионович с ружьём не расставался, а уж прадед Илларион был из заядлых, самый заядлый.
Снега в тот год много выпало, Илларион на лыжи да в поле, со своей шомполкой, за ним гончий кабель увязался, Гармаем звали, разноглазый: один глаз голубой, а другой карий. Гонец был – таких сейчас нет и будут ли, не знаю, сутками гонял. Бывало до того за зайцем ходит, что упадёт в сугроб и лежит как мёртвый. Его тогда, по словам моего отца, прадедушка Ларя в собственную шубейку завернёт, чтоб не простудился и домой на руках несёт, вот какая была собака. На неё все охотники в округе завидовали, а барин в первую голову. В последний раз, когда Ларя пришёл к барину вольную просить, так тот прямо и сказал: «Будет тебе вольная, коли гончака отдашь». Ларя насупился, ничего не сказал, ушёл и больше уже вольную не просил. Дворовые барина Анфисе про тот разговор сказали, та к мужу, дескать, отдай, раз просит, иначе не видать нам вольной, а Ларя на неё так посмотрел, что она больше об этом и не заикалась, вот, что значит для охотника хорошая собака.
Так вот, идёт Илларион на лыжах, он их сам сделал из липы, в стороне Гармай по полю рыскает, следы ищет, а низиной барин с племяшом идут без ружей, на сворке четырёх борзяков держат, они с одними собаками охотились и ружей с собой на охоту не брали. У барина борзые были что надо – пара одногнездников, по волку травленых. Одногнездники тем хороши, что друг друга хорошо понимают и друг за друга жизнь готовы отдать, а у спаренных собак из разных гнёзд, хоть и сведённых щенками, такой солидарности всё же нет. По волку, из читателей, что охотники, подтвердят, собачья сплочённость – первое дело, иначе и охоты не будет, и собак не досчитаешься, волк – зверь серьёзный. Но, всё, же ближе к делу.
Барин, значит, на сворке борзяков Дымку и Тумана ведёт, а племянник двух молодых, ещё не натасканных и по волку не травленых. Все борзые – ростом чисто телята, особенно Туман.
Увидел барин Иллариона, машет, к себе зовёт. Илларион подошёл, собаки Гармая не трогают, знают. «Давай с нами, – говорит барин,– Гармай из под земли зайца достанет, а уж от моих легавых он не уйдёт». Иллариону барину неудобно отказывать, пошли вместе. Прошли не больше километра, как Гармай с поля с поджатым хвостом летит и хозяину в ноги. «Волчёк рядом,– говорит прадед, – не далее как в том распадке, ветерок оттуда тянет, вот Гармай и учуял. Прошли ещё немного, борзяки стали с поводков рваться, тоже учуяли. А как на взгорок поднялись – тут и волки, да не один, а целых три, пара молодых и вожак, крупный зверина, матёрый, телёнка дерут. Молодые волки, как людей с собаками увидали, сразу еду бросили и по распадку уходить стали, а старый, даже ухом не повёл, ест и внимания не обращает. Ближе подошли – не уходит, как грыз телячью ногу, так и грызёт. Прадед стал шомполку с плеча снимать, а барин остановил: «Мы его собаками возьмём» и спустил Дымку и Тумана со сворок. Одногнездники сразу волка с ног сбили, охотники подошли – собаки рядом с мёртвым зверем лежат, языки высунули, на барина поглядывают, благодарности ждут. Только радоваться было рано. Матёрый оказался не так уж прост, и не мёртвый он был совсем, в себя пришёл, да как хватит Тумана за ногу, так шкуру до коленного сустава одним хватом и спустил. Туман завизжал от боли, крутнулся и лёг, всё – не работник. На волка сука набросилась, она помельче Тумана была, только куда там, зверь есть зверь.
Волка один борзяк не берёт. Дымка с волком на снегу вьюнами вьются, а прадед в это время шомполку на готове держит, но не стреляет, боится в собаку попасть; молодые и не травленые борзяки в драку не вступили. Дымка одна повозилась с волком, повозилась и бросила, волк намётом уходить стал. В это время прадед вдогон из ружья волка выцелил, нажал на курок – осечка, а тут каждая секунда на счету, ещё раз – опять осечка. Ружьё это ему барин почти за так отдал, когда себе новое купил. У него их три было. Когда ружья не было, Илларион зверя силками ловил.
После третьего взвода курка – ружьё выстрелило, только волк уже далековато был, однако после выстрела споткнулся, видно зацепило, но всё, же выправился и уходить стал. Посмотрели охотники то место, где серый споткнулся – кровь, значит ранен. Племянник барина берёт у Иллариона
