Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Какая у Вас удивительная память, Петр Ильич, как Вы детально верно определили, где находится Zasenberg; это именно то место. Здесь мой Саша увлекается морем, у него вообще страсть к мореплаванию.

Мое здоровье и Юлино лучше; я думаю, что нам полезнее в лесу жить. Юля, Соня, Милочка, Коля, Саша и Влад[ислав] Альб[ертович] все шлют Вам их задушевные поклоны и глубочайшее почтение. Влад[ислав] Альб[ертович] в восторге от Вашего позволения писать Вам. До свидания, милый, несравненный друг. Не забывайте всегда и везде горячо и неизменно Вас любящую

Н. ф.-Мекк.

272. Мекк - Чайковскому

Arcachon,

31 июля 1880 г.

Милый, бесценный друг! Только что два часа сряду писала письма и телеграммы, но все-таки хочу написать Вам хотя два слова, чтобы еще повторить мою безграничную благодарность за дорогие письма Ваши, которыми Вы так балуете меня это время. Невозможно и передать Вам, как я счастлива, получая их. Вчера опять получила Ваше письмо с последнею отметкою 24 июля. Очень мне грустно думать, что Вы уже больше не в Симаках, что любимец мой Браилов не освещен более Вашим присутствием....

Какою поразительною жаждою познаний обладаете Вы, Петр Ильич. Я, право, преклоняюсь, уничтожаюсь перед этим. Вы учитесь по-английски, чтобы читать в оригинале Шекспира и прочих авторов. Владея так многими языками, обладая таким многосторонним образованием, Вам все еще мало, Вы хотите знать еще больше, и все Вам дается. Что за богатая натура у Вас, и при этом что за богатое сердце! Я знавала в своей жизни людей весьма способных и деятельных, но все они были люди без сердца, влюбленные только в себя, заносчивые эгоисты.... А Вы, мой бесподобный друг, такого человека, как Вы, я знаю только одного и то Вас.

У нас стоит великолепная погода уже несколько дней сряду. На днях мы прокатимся в Биариц. До свидания, мой несравненный. Всем сердцем Ваша

Н. ф.-Мекк.

273. Чайковский - Мекк

1880 г. июля 31-августа-2. Каменка.

Каменка.

31 июля.

Милый, дорогой друг! Невесело провожу я первые часы по возвращении из Симаков в Каменку. Мне приятно было увидеться со своими. Я не мог не быть тронутым радостью, которую им доставило мое возвращение. Но как мне грустно, как мне тяжело зато ощущать себя в жидовском местечке, вдыхать отравленный и распаленный жарою воздух, быть лишенным купанья и всего того, что в таком изобилии давали мне Симаки! Мне грустно до слез, и хуже всего, что нужно скрывать это, дабы не было заметно моим милым сожителям. Конечно, через несколько дней привычка возьмет свое, и слишком еще живое воспоминание о Симаках побледнеет, но мне грустно, грустно, грустно. Вы, может быть, спросите меня, друг мой, что заставляет меня добровольно лишать себя нескольких дней или недель наслаждения? Но, во-первых, Анатолия здесь ожидают с часу на час, и я не могу быть причиной тяжелого огорчения, которое он испытал бы, если б, приехавши, не нашел меня здесь. Во-вторых, Вы и представить себе не можете, с каким нетерпением меня здесь ожидали и как я был нужен. Племянницы затеяли спектакль. Они без меня не хотели ни выбирать пьес, ни вообще чего-либо предпринимать к устройству его, да и кроме того я сделался какою-то необходимостью для их летней жизни. Без меня они и в лес не ездят и музыкой не занимаются, ну, словом, скучают, и уж как они меня ждали, как торопили скорее возвратиться.

Я страдаю не только за себя, но и за них. Они обречены на постоянную жизнь в глуши, и нужно же было судьбе устроить, чтобы эта глушь была до такой степени лишена всякой прелести. Жаль мне их!

Алексей мой впал в уныние и чуть не плачет. Нужно потерпеть и забыть немножко Симаки, а там опять привыкнешь к здешней грустной обстановке и найдешь средство даже и в Каменке найти природу и возможность наслаждаться ею.

2 августа.

Жары стоят нестерпимые. Все сухо, дыханье стеснено, даже ночью нельзя освежиться. У нас, несмотря на это, идут деятельные совещания насчет пьес для предполагаемого спектакля. Остановились на трехактной комедии “Лакомый кусочек” и тотчас же принялись за переписку ролей и распределение их.

Покаюсь Вам, что мне очень грустно так долго не иметь об Вас известий. Объясняю себе отсутствие писем тем, что Вы мне написали в Симаки, что письмо Ваше препровождено уже сюда, но еще не дошло до меня.

Начал заниматься перепиской дуэтов и романсов, но все еще не могу войти в колею своей обычной каменской жизни.

Будьте здоровы, милый, добрый друг!

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Не могу понять, отчего я в Симаках нисколько не страдал от зноя и духоты.

274. Чайковский - Мекк

[Каменка],

7 августа [1880 г.]

Вы, вероятно, очень удивитесь, милый друг мой, узнавши, что я ездил в Киев и лишь вчера вернулся. Вся моя поездка продолжалась двое суток. Причина ее та, что нужно было отыскать пьеску для нашего спектакля и что ради скорости требовалось кому-нибудь из нас туда съездить, а так как я свободнее всех, то на меня и возложено было это поручение, да, кстати, и множество других. Если б не сильнейшая жара, то поездка эта была бы очень приятна. Я очень люблю Киев и хотя не желал бы жить в нем, но всегда с удовольствием готов там провести два-три дня. Есть там места в Царском саду, где можно просиживать с невыразимым наслаждением целые часы, любуясь красотою видов. А какая прелесть Ботанический сад, Выдубецкий монастырь (близ Лавры), Кинь-грусть и множество других мест! К сожалению, я должен был целые дни бегать по магазинам и поэтому успел быть только в Царском саду и в Ботаническом. Вечера проводил в Шато-де-Флер и наслаждался музыкой!!! Положим, оркестр там маленький и по составу не первоклассный, но что значит быть надолго лишенным удовольствия слушать музыку! Когда я услышал, войдя в сад, звуки знаменитой интродукции, к “Робеpту”, то чуть не лишился чувств от силы впечатления, которое испытал. Впрочем, я вообще нахожусь теперь в периоде какой-то особенной восприимчивости к музыкальным впечатлениям. Пребывание в Симаках и преизобилие чудных, счастливых минут собеседования с матерью-природой наполнило все мое нравственное существо каким-то неопределенным и неодолимым влечением к красоте. И при всяком ощущении красоты в области искусства я едва в состоянии совладать с собой, чтобы не разрыдаться. О, милый симацкий уголок! Сколько радостей и восторгов я испытывал в нем! Как я люблю его!

Возвратившись в Каменку, нашел два письма Ваших и прочел их с невыразимым интересом и наслаждением. Переезд Ваш из Швейцарии во Францию-целая эпопея, составленная из всякого рода неожиданных приключений. Живо воображаю, как Вы измучились нравственно и физически от всего этого! Крапивную лихорадку Юлии Карловны я прямо приписываю испытанным ее треволнениям. У меня она часто бывала после сильных беспокойств и потрясений. Надеюсь, что в своей новой вилле Вы наконец найдете отдых и покой.

Мемуары Глинки изданы “Русской стариной” и достать их очень легко во всяком порядочном книжном магазине.

Позвольте Вам сказать откровенно, милый друг мой, что мне очень неприятна излишняя строгость, с которой отнесся гр. Сципио к очень невинной выходке юноши, вероятно, и не знавшего, что исключительное право на лодку принадлежало мне. Уверяю Вас, что я ни минуты не сердился и что всю эту неприятную кашу заварил мой Алексей Иванович от излишнего усердия. Выговора за произвол и самовольничание было бы достаточно. Хорошо, если выгнанный из фольварка не особенно нуждался в месте, а что если это был для него кусок хлеба?

Будьте здоровы, милый, беспредельно любимый друг!

Ваш П. Чайковский.

Всем Вашим кланяюсь и благодарю за память. Отныне буду снова писать Вам каждую среду.

275. Мекк - Чайковскому

Arcachon,