Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сашка диктовала четко, ничем не выдавая своего страха, хотя каждая произнесенная ею фраза приближала ту, из-за которой они, собственно, и собрались.
– Дальше я сама помню, – перебила Ирина, – пишу: «подсудимый: У меня нет жены; судья: У вас еще будет возможность…».
– Стоп, – сказал Евгений Михайлович, – сейчас разберемся и продолжим. Стороны, видимо, понимают, что в интересах узника и страдальца следует говорить правду и только правду. Итак, скажи-ка мне, Саша: что говорил тебе Игорь Львович о браке?
За стеною закряхтел и начал подхныкивать Колька.
– Не тяни, Полежаева, спать хочется, – снова зевнула Ирина Васильевна. – Пойду-ка я пока свой вещдок проверю.
В доме ее был мир и сонный покой.
– Говорил, когда в последний раз виделись, недели за две до ареста, чтоб, как осудят, заявление о браке подала. Еще говорил, что с Ирой им оформляться нельзя по каким-то там причинам и не собирались они никогда. Всё. Я пообещала, понимаешь? Иначе, честное слово, говорить бы было не о чем.
Ирина стояла в дверях, держа под мышкой обделанного Кольку.
– А от меня он на допрос уходил, откуда и свинтили, если помнишь, – светски небрежно заметила она. – Переночевал и пошел. А перед уходом велел…
– Велел что? – не обращая внимания на Колькино хныканье, спросил Уборин. – Игорь ваш – м…к, крутила, но не сумасшедший – это точно. Он что, за многоженство хотел пострадать, за права братьев-мусульман, что ли?
– Велел оформлять брак, – твердо сказала Ирина, удаляясь в ванную.
– А про Сашку что говорил? Что их договор отменяется? Возвращает ей слово, а?
Вымытый и укутанный в полотенце сонный младенец был чудо как хорош.
– Ничего про Сашку не говорил – не до нее было.
– Так, – злобно сказал Евгений Михайлович. – Придется мне еще со старым Милдой повидаться.
– А мне кажется, – перебила Сашка, – что вы, Евгений Михайлович, хамите даме и вообще – полномочия превышаете.
– У меня, кстати, скоро свидание будет, общее, – улыбнулась Ирина Васильевна. – Так я переспрошу, кому что делать.
Она быстро уложила Кольку и вернулась на кухню.
– Да ладно, не надо, не переспрашивай, – беззаботно протянула Сашка, объявляя, видимо, безоговорочную капитуляцию. – Шел бы ты, Уборин, совсем светло стало. Где твоя невеста, в чем она одета, как ее зовут…
– Ухожу, голубушки, одолели, – согласился Уборин. – Еще потолкуем, Ирушка, время будет, – по обыкновению ласково попрощался он.
Голубушки вернулись на кухню и сели допивать холодный чай.
– А что это с прокурором случилось? – спросила Сашка. – Ты заметила?
Глаза Ирины стали круглыми и ярко-зелеными, как у кошки.
– Заметила, – сказала она. – Это я его слегка покачала.
– Как?
– Да так – от двери к дальней стене. Простенько. Не то чтоб умею, но люблю; не всегда, правда, выходит – только по вдохновению.
Помутневший кирпичного цвета чай в конце второй бессонной ночи шел тяжело, Сашка справилась с тошнотой, отхлебнула еще и вяло призналась:
– А я его от окна к скамье подсудимых качала.
– А я-то думала: что это его все по кругу мотает? – рассмеялась Ирина. – Не везет Рылевскому, что ни баба, то ведьма, а?
От ее хохота Колька проснулся и заплакал горько, громко, всерьез.
Продолжать записи не было никаких сил.
5 сентября 1982 года
– Ну запиши, – отмахнулся Валентин Николаевич. – Что там еще? «Вехи»? Ну, запиши. Не влияет.
Он отодвинул рукопись и приказал:
– Ты мне протокол давай. Тот, со станции. Нормально работали?
– Пойдем подышим, не возражаете? – предложил плоскорожий.
Они миновали темные сени и спустились во внутренний двор.
– Ориентируешься, – похвалил майор, присаживаясь на низкую колоду. – Ну, что там было?
– Умора, – с удовольствием начал капитан. – Поезд в полпятого приходит – тьма еще полная, со звездами – и одну минуту стоит; люди сначала вещи бросают, а потом сами прыгают – иначе никак.
Я заранее посмотрел, где чего, ребят грамотно расставил. Ну, вагон знали, конечно. Она рюкзак сбросила, а ребята подхватили, он и до земли не долетел, прямо им в руки. Представляешь, звука-то нет, как в вату рюкзак ушел, а вокруг нее четверо стоят, и видать, что не колхозники. Она думала, видно, это гоп-стоп такой местный, и говорит спокойно: рюкзак, что ль, поднести хотите, ребята, – убивает, стало быть, грабителей выдержкой, – ну пошли, мне – вон туда. Мои стоят молча, как приросли. Она опять завела: бросьте, мол, не разбогатеете. А я сзади стою, угораю. Давайте, мол, поделимся, говорит, я бумажки свои заберу, остальное – вам. И сигареты достает. Тут я ей огня вежливо подношу. Нет, говорю, Александра Юрьевна, бумажки, как вы изволите выражаться, как раз-то нам и нужны, а остальное отдадим, не сомневайтесь.
Плоскорожий захохотал.
– В общем, попалась, сука. Молчит, курит. Тут я и подбавил: «Как это у вас говорится, Александра Юрьевна? Капитан, капитан, никогда тебе не стать майором, так?»
– А тебя, может, и повысят за это дело, – заметил Первушин. – Неплохо, в общем, вы развлеклись, позавидуешь. А я тут с этим алкашом чуть со скуки не сдох. У деда мы жили, по соседству, охотники, с понтом. Нас – двое, а они разбегутся, перетусуются, рубят не рубят, не поймешь, все лесничество перепоили к матери; поди знай, по грибы они пошли или автоматы в лесу закапывать. А то еще клюкву собирать тут подрядились, на болотах их пасти – смерть: сверху льет, снизу хлюпает, нигде не спрячешься. Это первый день без дождя сегодня, – добавил майор, – а так с утра до вечера, как медведь ужаленный, под дождем бегаешь, в темноте уж в избу придешь – пожрать бы да спать, – хрен-то. Бондаренко твой бутылочку у деда откупит да его ж и пригласит. Я лежу, за обоями мыши бегают, дрянью какой-то изо всех углов несет, а эти двое тут же за столом сеансы[35] друг другу пересказывают. Дед-то маньяк прям по этой части – все Бондаренке показывал, как лежанку сложить, чтоб, значит, с бабой управляться проще было. Ну, тот и рад. Литр самогону уговорят, наутро перегар такой, что комар пьяный по избе зигзагом летает.
Майор выругался и замолчал. Мимо них по разболтанному деревянному настилу вели в сортир Дверкина.
– В общем, три ночи не спал, понимаешь, – пожаловался Первушин, глядя на полуоткрытую сортирную дверь. Тяжелый хмурый тип придерживал ее ногою, не давая Дверкину уединиться. – Пойдем. Я посижу почитаю, а ты пошустрей давай. Кроме топоров, думаю, у них здесь оружия нет. Занятно пишет Александра Юрьевна, сон разгоняет. Что еще, говоришь, у нее там было?
– «Посевы» свежие, ну и так еще, по мелочи. На десять пунктов с трудом натянули. Да, папка еще какая-то, там что-то непонятное. Сам
