Долг ведьмы (СИ) - Шагапова Альбина Рафаиловна

Затем мы выходим на берег, и Молибден даёт теоретический материал. Сегодня, он рассказывает о цветах ауры.

— Преобладание красного цвета в ауре, свидетельствует о физической силе и живучести её обладателя. Недостаток красных всполохов, говорит о снижении иммунитета, усталости и слабости. Преобладание оранжевого указывает на эмоциональность и чувственность человека. Жёлтый — на чувство собственного достоинства, интеллект, властность. Зелёный цвет — гармония, любовь и преданность, голубой- вдохновение, высокий творческий потенциал, синий — сильная интуиция, а фиолетовый — указывает на высокую духовность человека.

— А какого цвета моя аура? — спрашиваю чуть слышно, отчего-то, в, розовато-рыжем свете заката, не хочется говорить громко, не хочется нарушать ту гармонию, воцарившуюся в природе перед наступлением тьмы.

И Молибден меня понимает, отвечает так же тихо:

— Зелёная с голубыми искрами. Очень красиво, тебе бы понравилось. Но, к сожалению, мы свою ауру увидеть не можем, только чужую. Потому, целители способны вылечить всех, кроме себя. Чтобы вылечить, убить, прочесть память, в общем, оказать любое магическое воздействие на объект, мы должны прорваться сквозь защиту ауры. И если процесс исцеления не вызывает особых сложностей, так, как мы видим прорехи, проникаем сквозь них и работаем, а потом эти самые прорехи в ауре латаем, то убийство или чтение памяти, связаны с преодолением определённых препятствий. Сегодня, ты попробуешь войти в мою память и просмотреть несколько моментов из моего прошлого.

— Да чего я там не видела? — смеюсь, а в области сердца лопается ментоловый шарик, впрыскивая в вены бодрящую прохладу. Его воспоминания! Кусочек его жизни! Для меня! И плевать, что вчера он то же самое мог показывать Милане, а сегодня днём — Светлане. Главное, что происходит здесь и сейчас. А здесь и сейчас мы вдвоём, на берегу, полыхающего закатным огнём моря, отгороженные от всех стеной скал, окутанные ароматом морской соли, нагретого за день камня и свежести вечернего бриза.

Беру в руки блокнот и карандаш, Рисую силуэт Молибдена, другой, свободной рукой тянусь к ауре учителя, тут же попадаю в мощный поток золотистого сияния.

— Чужая аура может оказаться слишком сильной, гораздо сильнее твоей, — всплывают в мыслях наставления учителя. — Она способна либо притянуть тебя, либо сжечь. Если сожжёт — твоё сознание сгорит, и ты сойдёшь с ума. Если- притянет, ты попадёшь в полную зависимость от объекта и тоже сойдёшь с ума. Как только попала в энергетическое поле — начинай действовать, ищи брешь, или наиболее тонкое место, где ты сможешь её нарисовать.

Аура Молибдена ровная, целая, и, кажется, в ней нет ни прорех, ни истончений. А сила поля манит, ластится, обдаёт живительным, невероятно ласковым теплом, предлагая умиротворённо закрыть глаза, расслабиться и слиться с окружившим золотом.

Кажется, здесь, на уровне ключиц, поле чуть светлее, не такое яркое. Жаль портить красоту, нарушать гармонию, но я заставляю себя вывести на своём листе бумаги чёрную дыру. Так, защитный барьер преодолён. Рисую, уже более подробно и тщательно лицо Молибдена, голову, слишком аккуратные для мужчины, ушные раковины, светлые волосы, затянутые в хвост.

Новогодний бал. Все нарядные, весёлые. Звучит красивая медленная музыка, на полу, потолке и стенах зала дрожат отражения множество разноцветных огоньков гирлянды. В центре зала наряженная ёлка, тут и там кружатся парочки. Он не пригласил её на танец, ни разу. Весь вечер кружился с другими девчонками, с Ленкой- раскладушкой, Зойкой — недавалкой и даже с Валькой- неряхой. Ох и разговоров будет в спальне перед сном! Ещё бы! Сам Молибден с ними танцевал, вечер удался. А вот Мелкую пригласить на танец так и не решился. Ведь она не из тех, кто расплывётся в глупой улыбочке и начнёт радостно щебетать какую-нибудь чушь. Посмотрит исподлобья, тут же превратится в ощетинившегося ежа и процедит сквозь зубы:

— Ты что, совсем дурак? Ногу мою видел?

Вот и танцевал со всеми, только не с ней. Выслушивал всяческий бред, какие-то детдомовские сплетни, хвалебные оды самому себе. А когда скользнул взглядом по её тоненькой фигурке в свете новогодних огней, облачённой в белое платье в дурацкий розовый цветочек, подаренное Илоне одной из воспитательниц, его словно огненной стрелой прошибло. Глаза Мелкой смотрели в упор, осуждающе, обиженно. Девчонка старалась не плакать, кусала нижнюю губу и даже смешно вздёрнула подбородок. Данька улыбнулся ей, чтобы подбодрить, чтобы дать понять, мол, сейчас подойдёт и пригласит, и больше никогда не оставит в одиночестве, но опоздал.

— Крокодил пупырчатый! — крикнула она во всё горло и быстро, как только это позволяла больная нога, направилась к выходу из зала, наверняка, надеясь услышать окрик или шум, догоняющих шагов. Он же, хлопает по плечу Санька, и оба парня отправляются в мужской туалет, где за бачком унитаза спрятана бутылка портвейна. Дешёвое пойло бежит по горлу, горькое, противное, но для них — детдомовских пацанов, и это кажется роскошью…

Чужая аура отбрасывает меня резко, и я отскакиваю, как мячик, падаю на гальку, роняю блокнот и карандаш.

— Хотела пройти дальше? — спрашивает Данила, сурово сдвинув брови, возвышаясь надо мной. — Никогда не делай этого, даже если очень любопытно, иначе, останешься в чужом сознании и будешь блуждать, пока твоё физическое тело не умрёт от обезвоживания и голода.

Хватаюсь за протянутую ладонь куратора, поднимаюсь с земли.

— А ты остальным показывал то же, что и мне? — почему-то мне очень важно знать ответ.

— Разумеется, нет, — смеётся Данила, заправляя выбившуюся из хвоста прядь мне за ухо. И от этого простого жеста, от мимолётного прикосновения пальцев, от осознания того, что увиденное было разделено со мной и только со мной, по венам устремляются холодящие и одновременно обжигающие ментоловые шарики. Сегодня шкатулка моих воспоминаний пополнится ещё на одно сокровище.

Глава 14

Можете считать меня дикаркой, но ванна, полная душистой пены, восхищала, восхищает и будет восхищать, так как до появления на острове, такая роскошь в моей жизни отсутствовала. В детском доме была тёмная баня, совершенно баней не пахнущая, а насквозь провонявшая кислым молоком, топившаяся по-чёрному, узкая, с гнилыми, покрытыми противной слизью полами. В училище — душевая с десятью кабинками и грубо-оструганными деревянными лавками, а на съёмной квартире… Нет, ванна конечно была, вот только сидеть в ней вовсе не хотелось по причине постоянного холода и сырости в помещении. Но здесь же, я не упускала возможности понежиться в тёплой воде с запахом клубники, или апельсина, или ананаса. Вот и этим утром я, по обыкновению, валяюсь в клубах клубничной пены, мечтаю об очередной встрече с Молибденом, и празднике «Всех студентов», который должен состояться через три дня. Однако, не забывая поглядывать на часы. Наслаждение- наслаждением, а пары и наказания за прогулы никто не отменял.

Шум, доносящийся из коридора, заставляет вынырнуть из блаженного состояния истомы. Крики ужаса, всхлипывания, причитания, надрывный вой. Неприятно, тревожно. Почему-то, по утрам все звуки и запахи ощущаешь острее и воспринимаешь болезненнее. А по спине уже бежит холодная струйка пота, сердце царапает коготок дурного предчувствия.

Набрасываю халат, выглядываю в коридор. Студенты, несколько преподавателей и Крабич. Как ему удаётся появляться в нужный момент?

— Не трогайте меня! Уйдите! Я больше так не могу! — Света воет, вырываясь из рук, волокущих её куда-то инквизиторов. Абсолютно голая, с облепившими лицо, мокрыми волосами, она окидывает и нас, и коридор, и молча стоящего Крабича горящим лютой ненавистью, взглядом.

— Это ж какой идиоткой надо быть, чтобы кончать с жизнью в воде, — совершенно спокойно произносит какая-то смуглая брюнетка, обращаясь к рядом стоящей подружке. — Лучше бы повесилась.

— Они всё равно не дали бы, — отвечает другая девушка. — Ой блин! Что же с ней будет-то?!