Она исчезла - Анна и Сергей Литвиновы

— Хочешь знать, что происходит, мой дорогой? Хотя на самом деле я и сама могу только догадываться. Но теперь ты имеешь право знать хотя бы внешнюю канву.

Ты и без того узнал за последнюю пару дней обо мне очень многое. Наверное, слишком многое.

И с первым мужем моим, Паисием, снова увиделся. А еще с кем? Через кого ты меня нашел? Через возлюбленного моего нынешнего, Пана, сиречь Клима Панюшкина?

Или через бедненького Мишу Маруздина?

— Да слишком много вокруг тебя мужиков в последнее время роится! Не успеваю считать.

— Не ревнуй меня, золотце мое, не ревнуй. Тем более к прошлому. Ты ведь всегда знал и знаешь, что я люблю и любила только тебя. А эти связи… С Паисием у нас вообще ничего не было…

— Кроме того, что ты замужем за ним побывала.

— И тем не менее. А остальные — тот же Минька или Пан… Они ведь появились после того как ты извел меня своим поведением и девками бесконечными. Думаешь, приятно было узнавать об их существовании? Надеюсь, теперь ты что-нибудь похожее чувствуешь. Хотя я не злорадствую, конечно. И не делай вид, что тебе все равно.

Мне и впрямь было не все равно, поэтому я только скривил гримасу и промолчал. А чего она ждала? Брошусь к ней в ноги с криком: «Вернись ко мне, Риммочка! Я тебе все прощу, а сам никогда-никогда ни на одну тетку не посмотрю»? Так вот не будет этого никогда — хотя, конечно, я по Римке скучал, как ни по кому, и очень хотел, чтоб мы снова были вместе.

— Ну, — протянула моя бывшая девушка, — поскольку ты и сам обо мне многое узнал, я тебе, Пашенька, пожалуй, расскажу остальное.

Я специально выбрал (по бумажной карте) маршрут с юга Подмосковья на запад области без заезда на ЦКАД или МКАД. На этих трассах слишком много камер и встречаются патрули.

Мы неслись по второстепенной подмосковной извилистой дороге мимо спящих селений, беленьких церквей, лесопосадок и полей, мостов и речушек, утопающих в тумане. Ночь лежала над всем Подмосковьем, всей Россией. В багажнике под поликом у нас лежали два бандитских пистолета — и это само по себе тянуло на преступление, равно как и изъятие улик с места происшествия.

Поэтому на одном из мостов я остановился. Врубил аварийку. Достал из-под пола в багажнике бандитские пистолеты. Надел перчатки и протер стволы тряпкой. А затем швырнул в воду.

Ни одна машина мимо нас не проехала ни в попутном, ни в противоположном направлении. Ну и слава богу.

Времена давно наступили такие, что веры в Закон и надежды на то, что он тебя защитит, ни у кого не было. Каждый спасал сам себя и берег собственных близких. И «мелочи», вроде похищения пистолетов-улик, а потом их уничтожения, меня теперь мало волновали. Выжить бы самому да Римку сохранить.

— Я родилась и выросла в Ростове-на-Дону, девчонкой была оторви да брось — ты разве по мне не почувствовал? С парнями на мотиках гоняла, на Левбердон в «ночное» уезжала, тех учителей, что мне вредили, со свету сживала.

Папаша мамахен мою бросил, ушел к молодухе. Жил в центре города в частном секторе. Я у него порой бывала, он мне бражки втихаря наливал, деньжат подкидывал.

А маманя на двух работах корячилась, все говорила: «Вот ты в институт поступишь, съедешь от меня, тогда и буду свою личную жизнь устраивать». В те времена ей годков было почти как мне сейчас — они с отцом меня рано родили. И нынче я ее хорошо понимаю.

«Я тебе не мешаю прямо сейчас судьбу налаживать», — буркала я.

«В двушке малогабаритной вместе с боровом каким да тобой ютиться? Подожду».

Таким образом, само собой разумелось, что я по окончании одиннадцатого класса из нашей квартиры на первом этаже хрущевки на Коммунистическом проспекте должна свалить.

А я не сомневалась — куда, только никому об этом не говорила. Очень стремным выглядело избранное направление, и шансы расценивались даже мною как ноль целых ноль десятых и одна маленькая тысячная. Не говоря о том, что бы сказала маманя и другие взрослые.

Короче, я хотела поступить на актерское, причем в Петербург. В институт, который раньше назывался ЛГИТМиК, сейчас именуется РГИСИ, а в мои времена — Академией театрального искусства. Ты спросишь: почему Питер? Не Москва? Ведь в Белокаменной театральных явно больше: и Щука, и Щепка, и ВГИК, и ГИТИС.

Но я очень Питер полюбила. И заочно, и воочию. После девятого класса нас туда с классом повезли, и я реально в город втюрилась как никогда ни в одного мужчину. Не в Эрмитаж втрескалась, не в Русский музей, Кунсткамеру и всю эту пыльную муру, а в улицы, площади, каналы, речки, людей.

Ну где, в каком городе старичок в пижаме и тапочках в два часа ночи будет выгуливать по Литейному проспекту болонку? Где мужик средних лет, подкатывая к даме, станет говорить (я сама подслушала в Летнем саду): «Счастье не в том, чтобы иметь все, что тебе хочется, а иметь действительно необходимое»? Где вообще в России люди — в частном разговоре, не философском трактате! — о счастье могут говорить?

Еще мне нравилось, как там люди распивают пиво и вино, сидя прямо на гранитных ступеньках набережных, а темная суровая Нева плещется у их ног. У некоторых эстетов имеются даже столики специальные, чтобы повесить их на решетку набережной где-нибудь на Мойке, а на них выставить бокалы и закусочки. Нравилось мне, и как народ в центре в ясный летний день загорает, не выходя из квартиры — просто выставляет на солнце разные части тела. А девчонки в жару ходят по улицам чуть не голые, ловят лучи, и на пляже у Петропавловки стоят, а сами бледные-бледные, похожие на ростки картошки из подвала.

Мне говорили: «Это тебе с погодой повезло! А представь, каково здесь зимой! Когда светает в десять, в четыре темнеет, сугробы, сосули и ледяной ветер с Балтики свищет!» Я отмахивалась: переживем!

Тем более мы в ту поездку и в Москву заехали. Так она мне, в сравнении с городом трех революций, совсем не показалась: суетная, дерганая, разлапистая. И это — как называется, когда разные стили в архитектуре и в жизни безо всякого порядка и гармонии смешиваются? Во-во, эклектичная.

А Северная столица