Бегущая зебра - Александр Лекаренко

— Я думала, ты любишь Советский Союз, — удивленно сказала Вальтро.

— Я люблю Советский Союз, я люблю женщин, — ухмыльнулся Жоржик, разливая в стаканы, — но даже стоя раком, я никогда не любил носить плетку в зубах.

— Ваша фамилия, случайно, не Мэнсон? — спросила Тельма.

— Это неудачная ирония, — Жоржик победно оскалился, — но уместная. Сам Мэнсон мухи не обидел, всю грязную работу сделало за него бабье, которое служило ему подстилкой.

— Я так и не поняла, на чьей вы стороне? — спросила Тельма.

— Ни на чьей, — Жоржик гордо выпятил грудь, покрытую белым пухом. — Я настоящий русский орел — двуглавый. Я люблю жизнь, а жизнь любит того, кто ее не боится, как женщина. Если вы боитесь женщину, она возьмет в руку плетку. Все скорбящие — это тайные мазохисты, все сосуды мировой скорби полны собственного дерьма, это пиздострадальцы, мечтающие о плетке, их давят свинцовые мерзости жизни, потому что они сами залазят под них, как черви под камень, прячась от жизни.

— Неправда ваша, — возразил Алик. — Есть объективные обстоятельства.

— Обстоятельства?! — Жоржик вздернул брови на залысый лоб. — Посмотри на эту роскошную девку! — Он ткнул пальцем в Юлию. — Ее придавили обстоятельства? Посмотри на ее сестру! — он ткнул пальцем в Вальтро. — У нее хватит обстоятельств и на тебя, и на Тельму. Посмотри на меня, — он ткнул пальцем себя в грудь, — моих обстоятельств хватит на вас четверых. Но я не держу их на своем горбу, я сбросил обстоятельства и обязательства в яму. Смерть — это жизнь. Она дает, и она принимает все. Я научился принимать все, как смерть и как жизнь. Поэтому я стою прямо, хотя и одной ногой в яме. А ты стоишь криво, Алик, и на ровном месте путаешься в собственных ногах.

— Вы мне не путайте Алика, — усмехнулась Тальма, — а то он еще решит воспарить к свободе, сбросив в яму меня.

— Если Алик дурак, то тебе не о чем беспокоиться, — усмехнулся Жоржик, — а если не дурак, тем более, не о чем. Умный поймет, что другие люди, — это его собственный груз, к которому другие люди не имеют никакого отношения.

— Я вас раскусила, — с облегчением сказала Тельма, — ваши путаные парадоксы выдают вашу истинную сущность, вы спонтанный буддист.

— О, Аллах! — вздохнул Жоржик, складывая руки на груди. — Благодарю тебя за то, что ты создал виски, — единственное утешение человека, которого раскусывают слишком быстро.

После того, как Жоржик, нагрузившись, заснул прямо за столом, оставшиеся на ногах решили пройтись к реке для ночного купания в стиле «ню».

— Может, отнесем его в постель? — предложила Юлия.

— Не надо, — отмахнулась Вальтро, — он сам проснется часа через полтора и вместе с Гретой доберется до дому.

На пустынном, залитом лунным светом берегу выяснилось, что Алик отчаянно смущается. Однако женская часть квартета обступила его, как стая собак, и рвала его целомудрие до тех пор, пока, совершенно обезумев, он не сорвал с себя трусы и громко вопя, бросился в воду. Тельма и выглядела, и плавала почти не хуже, чем Вальтро с Юлией, их смех, их брызги и блеск их тел взлетали до звездных небес, наполняя блеском пространство ночи, и далеко разносились по каньону реки.

Ночной сторож, стороживший самого себя на балконе чужой дачи, слыша их веселье, видеть не мог и мучался невозможностью, чуя в ночи звенящий голос Юлии и не смея приобщиться к чужому празднику жизни.

Глава 33

— Тебе были знаки судьбы? — утром спросила Тельма перед тем, как сесть в такси.

— Их так много, что это ужепохоже на сеть Сатаны, — усмехнулась Юлия, целуя ее на прощанье.

Проводив гостей, они решили проехаться на мотоцикле по местам боевой славы.

— Я надеюсь, что бомба не попадет дважды в одну и ту же голову, — сказала Юлия, отказываясь от предложенного Вальтро шлема.

— Дерево на месте, — сказала Вальтро, когда они подъехали к месту события. — И даже не засохло. Вот здесь ты лежала. А здесь сидела я. А там стоял Тайсон. И мы смотрели на тебя и думали, что тебя уже здесь нет.

— А что ты чувствовала? — спросила Юлия.

— Я чувствовала себя так, как будто ко мне приближается смерть, — сказала Вальтро. — А ты можешь вспомнить что-нибудь о своих ощущениях?

— Нет, — ответила Юлия. — Абсолютно ничего. Но я хорошо помню, что перед этим в нас стреляли. Пуля пролетела возле моей головы.

— Ты увидела это во сне, — сказала Вальтро.

— Я помню даже лицо пацана, который стрелял, — повысила голос Юлия, — их было там двое. Мы чуть не проехались по их головам.

— Ну, хорошо, давай еще раз проедемся по тому месту, — усмехнулась Вальтро. — Может, ты вспомнишь и номера их паспортов.

Они выехали из просеки и небыстро двинулись по полю, урожай уже был собран, собран небрежно, повсюду торчали сломанные и покосившиеся стебли кукурузы, между ними бродили вороны.

То, что они увидели, они увидели издалека, и издалека это выглядело, как заросли бурьяна.

— Вот оно, — сказала Вальтро, когда они подъехали ближе.

Некоторые головки выросли уже после того, как урожай был собран, и успели высохнуть, судя по их размерам, это был хороший урожай.

— Ну? — сказала Юлия. — Теперь ты понимаешь, почему они в нас стреляли?

— Как ты думаешь, — усмехнулась Вальтро. — Нам повезло в ту ночь или не повезло?

— Нам не повезло уже тогда, когда мы родились, — сказала Юлия, — или повезло?

И они громко рассмеялись посреди пустого поля под голубыми небесами, скрывающими свирепую пустоту космоса.

В это лето, последнее от Рождества Христова, полковник принимал не меньше потенциально судьбоносных решений, чем за всю свою предыдущую жизнь. Но, перетекая в реальность и изменяя течение жизни, эти решения формировали ситуации, никак не соответствовавшие его намерениям. Теперь полковник принял решение контролировать ситуацию и направлять течение судьбы, если понадобится, с заступом в руках. Его руки твердо лежали на обтянутом кожей руле «лендровера», блестящий от лосьона подбородок целеустремленно торчал в ветровое стекло, он был абсолютно трезв, в белоснежной рубашке и костюме, пошитом в Лондоне, полчаса назад он позвонил Нелли и ехал на встречу с ней.

Вальтро вырулила на шоссе и до предела вывернула ручку газа, Тайсон взревел, деревья по обе стороны дороги, рванулись назад серо-зелеными полосами, наездницы завизжали, взлетая над дорожным покрытием, — впереди простирались пространства света, скрывающие карту судьбы.

Жоржик открыл глаза в своей постели, не чувствуя, как из глаз текут слезы, слезы не мешали ему, он уже прозревал вечность, скрытую за дымкой земной атмосферы и за слезами глаз, ему было легко, свободно и чуть-чуть печально, единственное, чего он хотел, — это чтобы Вальтро успела взять его за руку, когда он будет улетать отсюда насовсем.

Алик влепил Тельме здоровенную пощечину и задрожал от невыносимой сладости содеянного, в кубической бесконечности спальни повис звон соприкоснувшихся тел. Тельма упала на пол, распахнув глаза, подобная раненной зебре, в светотени рвущегося через жалюзи солнца дымок сигареты, истлевающей в пепельнице, бесшумно вспыхивал в солнечном луче. Алик рывком поставил Тельму на четвереньки и, смахнув скользкий шелк комбинации, влепил пощечину в ее улыбающийся зад.

Глава 34

— Что ты теперь будешь делать? — спросила Юлия.

— Я сделаю все так, как он хотел, — сказала Вальтро. — Это место принадлежит ему, ему было хорошо здесь, и он здесь останется. Он вырастил меня здесь, и я получила от него все необходимое для жизни, теперь пришло время уходить, мне здесь нечего делать без него.

— Что должна делать я? — спросила Юлия.

— Ничего, — ответила Вальтро. — Это наше дело, я сама доведу его до конца.

Вальтро приготовила роскошный ужин для Греты, она пожарила для нее отбивные из нежнейшей вырезки, она порезала для нее ее любимую молочную колбаску. Грета не хотела есть, но она знала, что нужно подойти к угощению, она посмотрела на Вальтро и отвернулась к миске. Вальтро подошла сзади и выстрелила ей за ухо.

Жоржик лежал на своем дубовом письменном столе, вокруг наго высились его темные книжные шкафы, наполненные человеческой и бесполезной мудростью, его борода упрямо торчала в потолок, под столом был сложен костер из изрубленной антикварной мебели.

Нелли сидела за трюмо в номере лондонского отеля «Король Георг» и рыдала, и сминала в кулаке телеграмму, и кричала в холодное зеркало: «Подлый старикашка! Подлый старикашка! Подлый старикашка!»

Полковник сидел внизу, в ресторане, и медленно, тяжело наливался водкой, теперь он уже точно знал, что ничего не изменилось и никогда не изменится.

Вальтро настежь распахнула окна, и в гостиную хлынул свет луны, вздымая белые занавески, качнул пламя канделябра в руке Вальтро, пламя отразилось в глазах Греты, спящей у ног хозяина.