Александр Миндадзе. От советского к постсоветскому - Мария Кувшинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока же Миндадзе в своих сценариях продолжает подмечать точечные очаги одичания, которые возникают на теле мира. В «Плюмбуме» бездомные смотрят с балкона за бальными танцами в исторических костюмах – избыточная цивилизация, увиденная взглядом дикаря или недавно одичавшего. В «Слуге» благообразный мужчина вдруг встает на четвереньки и начинает выть, отпугивая волка. «Армавир» начинается сценой уже свершившегося одичания: обитатель прибрежной лачуги (молодой Сергей Гармаш), на глазах у которого тонет судно, выкрикивает «Армавир!» как «абырвалг», одним и тем же набором слогов передавая сначала радость, потом недоумение, потом ужас. Затем он вытаскивает на берег полумертвое женское тело и пытается овладеть им. Как в книжках из популярной в СССР детской серии «Библиотека приключений»: того, кто спасся от кораблекрушения, на берегу ждет Дикарь.
Постепенно из человеческой массы, спрессованной катастрофой, выделяются два героя: отец пропавшей молодой женщины (Сергей Колтаков) и ее муж, почти ровесник отца и его бывший сослуживец, который одновременно вроде бы является капитаном утонувшего суда (Сергей Шакуров); как и капитан «Нахимова» Марков, он быстро и неведомым путем оказался на берегу. Женщину зовут Марина – то есть «морская».
Смятение человека в изменившемся времени нашло отражение в сложном, запутанном сюжете, в котором обыкновенные для Миндадзе двойники начинают множиться бесконтрольно, как метастазы. Автор книги об Абдрашитове Ольга Суркова находит в «Армавире» отсылки к «Blow up» (67), но с тем же основанием можно расслышать в нем и эхо «Приключения» того же Антониони: двое ищут пропавшего третьего, и это отсутствующее звено скрепляет их намертво. «Ну, ты прости, прости меня, ладно? Простил? Тут такое дело… Я без тебя не могу. Влюбился! <…> Потому что папина дочка, копия», – говорит муж отцу, и двое мужчин на грани нервного срыва «слипаются» в инцестуальный, но лишенный эротизма комок.
Смятение коснется не всех, только самых восприимчивых, выпадающих из социума при резком повороте. После очередной неудачной погони за призраком дочери герой выходит из кустов возле больницы и видит реальный мир: людей, спокойно идущих по своим делам. Это погружение в толпу с характерными для времени прическами и нарядами – почти документальные кадры, если бы не мелькнувший среди прочих оператор картины Денис Евстигнеев в джинсовой куртке, на ходу читающий газету.
После телефонного звонка с юга отец, за некоторое время до катастрофы потерявший связь с горячо любимой дочерью, приезжает в приморский город и останавливается на ночлег в тайной берлоге своего нового знакомого, вызвавшего его звонком. Ночью мужчина подвергается нападению женщин – это Эринии, или Благоволительницы (одноименный роман Джонатана Литтела впоследствии повлияет на замысел картины «Милый Ханс, дорогой Петр»). Они пришли сюда, чтобы кастрировать капитана, виновника крушения, с которым у многих из них были близкие отношения. Осознав свою ошибку, Эринии расколдовываются и оборачиваются толпой корабельных официанток во главе с хорошо узнаваемой советской женщиной без возраста с начальственными интонациями. Здесь можно было бы сказать несколько слов о том, как уходящая из-под ног реальность проецируется в художественный текст почти буквальной визуализацией страха кастрации, потери силы и власти, – но это самый однозначный, немного неловкий и незначительный эпизод картины.
Гораздо интереснее – подмеченная Миндадзе возможность тотальной перемены участи, которая для героев «Парада планет», еще зажатых в своих социальных стратах, была всего лишь краткосрочной игрой. Теперь же, на сломе, можно выбирать себе новые идентичности и новые имена. «Марина!» – сказал он. Она обернулась, прокричала вдруг на весь поселок: «Лариса!» Марина-морская, утонувшая и воскресшая, то ли потеряла память в воздушном пузыре, то ли просто не желает возвращаться ни к мужу, ни к отцу. Она выходит замуж за Дикаря и называет себя Лариса – это имя древнегреческой нимфы, внучки Посейдона (Нептуна), которого так старательно изображает массовик-затейник с круизного судна, оказавшийся вором.
Мифологический пласт в «Армавире» поднимается если ненамеренно, то неизбежно: когда рукотворный, инженерный, механистический проект ветшает и терпит крах, его место заполняет архаика, как это было показано в картине «Остановился поезд». День Нептуна дважды возникает в сценариях Миндадзе (в «Повороте» и «Армавире») как колоритная деталь советского мелкобуржуазного быта. Праздник с древнеримским названием празднуют, проходя экватор, моряки всего мира, а в Советском Союзе он повсеместно распространился не позднее начала 1970-х годов, отмечался на курортах и в пионерских лагерях, включал в себя обязательную процедуру погружения в воду и часто по времени совпадал с Днем ВДВ с его обязательным купанием в фонтане и (как выяснилось позже) с Днем святого Владимира, крестителя Руси. В 1986 году режиссер Юрий Мамин, умеющий вывернуть позднесоветскую реальность абсурдной подкладкой наружу, снял на «Ленфильме» среднеметражный фильм «Праздник Нептуна»: директор сельского Дома культуры назначает одноименное мероприятие на 1 января, когда все потенциальные проверяющие отдыхают, чтобы спустить дело на тормозах, – но событие внезапно привлекает внимание шведской делегации моржей, поэтому приходится изображать веселье в сорокаградусный мороз. В искаженном пространстве «Армавира» ряженый Нептун на мгновение становится настоящим морским царем из античного мифа, а его коллеги по корабельной команде превращаются в Благоволительниц.
Перемене имен в «Армавире» предшествует необходимый этап забвения; мотив ускользающей памяти уже звучал в «Параде планет», в эпизоде посещения героями дома престарелых, обитатели которого путают людей, настоящее и прошлое. Марина проводит трое суток в воздушном пузыре, в гостях у морского царя, и становится Ларисой. Забывание, стирание себя прежнего позволяет создавать себя другого – именно этим и займутся в 1990-е герои «Пьесы для пассажира» и «Времени танцора»
Перемена участи
Персонажей этих двух картин объединяет наличие в прошлом неких стандартных и узнаваемых, нормальных прежде обстоятельств, которые из следующей эпохи кажутся странными и неуместными. Произошел разлом, и предыдущие инкарнации лежат в пустыне прошлого, как брошенные игрушки в покинутой Припяти. Пассажир, бывший зэк, вдруг вспоминает, что в юности был аккордеонистом в Доме культуры, брал призы. Инна-Галя, проститутка, отправленная пассажиром в постель к проводнику, профессионально играла в баскетбол, и
