Неволя - Виктор Кудинов

Михаил с нетерпением ожидал приезда Нагатай-бека, ибо только от него зависело исполнение его желания, но тот, как назло, не ехал. Давно уже собран урожай. Хорошей пшеницей, ядреным ячменем и просом заполнены доверху закрома. Вот пожелтел и пожух лист, клубистые тучи с севера принесли с собой холодные дожди.

Тем временем коварные и всем недовольные сарайские беки, избрав себе в правители Амурата, сына Орду-шейха, выступили против хана Кильдибека и, объявив его самозванцем, задушили в постели.

Ознобишин горевал об этом добром и несчастном хане и, по русскому обычаю, помянул его загубленную душу.

Глава двадцать шестая

Когда Нагатай услышал о щедром подарке хана Кильдибека, он заткнул уши толстыми пальцами, желая этим показать, что ничего не хочет знать. Мало этого, принялся настаивать на немедленном уничтожении ханского дара, потому что сейчас при одном упоминании о Кильдибеке можно было лишиться головы, а он отнюдь не склонен был её терять из-за нежданных, пусть и прекрасных царских вещей.

Михаил понимал, что бек прав, и не стал отговаривать, но уничтожать эти чудесные вещи он был не намерен. Он выбрал очень простое решение. Темной ночью, когда ни одна звездочка не могла проглянуть сквозь плотные снеговые тучи, а слуги погрузились в крепкий сон на своих жестких постелях, Михаил и Костка оттащили тяжелый сундук в замерзший сад и глубоко закопали его под старой яблоней.

Ханский подарок надежно был погребен, никто не видел, где он зарыт. Это принесло заметное облегчение старому беку, и с этой ночи к нему вернулся спокойный сон и хорошее самочувствие.

Но Михаил Ознобишин не собирался следовать примеру хозяина, хотя его дар был более опасен - на каждой монете имя Кильдибека, а их у него имелось около тысячи, и все из настоящего серебра. Новенькие, круглые, блестящие динары, от которых нельзя и глаз отвести, хотя не в этом заключалась для него их ценность, а в том, что они являлись воплощением его свободы, его надежды и тайной радости. Он скорее отдаст на отсечение руку, чем расстанется с ними.

Однако хранить их в таком виде - настоящее безумие, и Костка, недолго думая, предложил переплавить монеты в слитки. Это был хороший совет. За приличное вознаграждение сарайские мастера могли это сделать очень скоро. Но не так легко оказалось сыскать надежного человека. Им оказался косой мастер, бывший гератец, в прожженном кожаном фартуке, тщедушный и живой, по имени Заки. Гератец трижды отказывался, охал, закатывал глаза и изображал на своем лице смятение и даже ужас, да корысть в конце концов взяла верх, и он согласился, однако потребовал ни много ни мало, а четверть того, что получится в слитках от расплавленного серебра. Михаил вынужден был согласиться.

Когда серебряные слитки в виде коротких палочек, завернутые в тряпки, были спрятаны в углу его комнаты, в тайнике, известном, кроме него, только Костке, Михаил отправился к Нагатаю. Ему хотелось знать, сколько будет стоить его свобода.

Услышав просьбу своего векиля, Нагатай сначала удивился, а потом расстроился. Старый бек не мог взять в толк - чем Озноби у него плохо, чего ему не хватает? Уж и без того он, кажется, имеет все, что нужно, управляет хозяйством, как желает; идет, едет, куда хочет; нет за ним присмотра, не требуют от него отчета в своих действиях, кроме того, о чем он сам пожелает сказать; всем он распоряжается, будто бы своим, и для него, Нагатая, он уже давно не раб, а как сын родной, потому что он любит и доверяет ему. Так зачем же, спрашивается, покидать его, старого и беспомощного? Что он, Нагатай, будет без него делать?

- Ты подумал, на кого останется все это? Нет. Ты уж погоди... вот умру - и езжай, куда хочешь. На Русь ли, в Индию ли, в Хорезм... А теперь, - со вздохом сожаления сказал бек, - сколько ни проси, каких денег ни сули - я не соглашусь.

Михаил не стал настаивать. Он знал бека: хотя тот проявлял порой слабость духа, откровенно трусил и терзался от всевозможных страхов, однако, случалось, проявлял такое завидное упрямство, был так тверд в своем решении, что ничто не могло его поколебать. Эта черта характера Нагатая, вызывавшая у Михаила чувство уважения, теперь глубоко его огорчила.

Спустя три дня, проходя по двору, Михаил встретил Большого Петра. По растерянному и немного смущенному виду мужика Ознобишин догадался, что тот хочет с ним поговорить.

Недовольно поджимая губы, хмурясь, так как был не в духе, Михаил буркнул:

- Что тебе?

Большой Петр, теребя в руках шапку, спросил:

- Слыхали мы, Михал Авдевич, что на Русь ты собралси...

Его серые маленькие глаза пытливо и со страхом смотрели на Ознобишина из-под лохматых бровей.

- А тебе кака забота, Петро?

- Как же... без тебя-то? Да неужто басурман сдержит слово? Даст вольную? Да ни в жизнь нам не дождаться вольной! - почти в отчаянии воскликнул Большой Петр.

"А ведь и вправду, - подумал Михаил. - Не отпустит Нагатай. Вот ведь какое дело! Упрется что баран - и все тут! Подход к нему нужен, особый уговор. Без меня никто этого не сделает".

А Петру сказал, все ещё хмурясь и не глядя на него:

- Не беспокойсь. Ищо не еду. Тута без меня, гляжу, даже шелудивая собака ступить не может.

Он сплюнул от досады под ноги и горько усмехнулся. Обидно стало, что он не добыл своего счастья, но одновременно и лестно, что для других оказался таким нужным человеком. Это поднимало его в собственных глазах и помогало побороть в себе отчаяние малодушных, всегда считавших, что им хуже, чем другим.

Петр засмеялся, от радости глаза его заблестели. Он отступил, комкая шапку, затем надвинул её на седую голову.

- Вот и славно, Михал Авдевич. Это я робяткам зараз перескажу. Как же... радость-то кака...

И рослый добряк, прослезившись, как женщина, бросился бежать прочь.

Глава двадцать седьмая

Бабиджа с молодой беременной женой вернулся в свой городской дом в начале зимы. Михаил узнал об этом от Нагатай-бека, который распорядился почаще посылать к Бабидже мальчика Надира и справляться о здоровье дочери.

И мальчишка каждое утро уезжал на гнедой кобыле, а к вечеру возвращался с сообщением, что дочь бека здорова или немного занемогла. При этом он сообщал все подробности о её самочувствии, передаваемые ему Фатимой, а Нагатай слушал, покачивал головой и сокрушенно вздыхал. По подсчетам женщин, Джани должна разрешиться от бремени где-то в апреле месяце, и хотя до этого было ещё далеко, бек волновался.

Однажды Нагатай разбудил Михаила среди ночи и стал ему рассказывать сон, который обеспокоил его. Ему приснилось, что Джани родила сыночка, прекрасного мальчика, крепкого, здорового. Что этот мальчик, как только появился на свет, тотчас же встал на ноги и пошел, и лицо его сияло, как солнце, а люди, которые встречались ему, падали на колени и молитвенно складывали руки - и все вокруг было чудесно: земля в цвету, небо голубое, деревья зеленые... Но затем свет вдруг померк, и появился какой-то старик, который внезапно сделался мертв, и у него по бороде потекла кровь, много красной крови, целый поток. Однако вскоре вновь воссияло солнце, но что произошло с дочерью и младенцем, он не увидел, потому что проснулся.

От такого сновидения Нагатай на целых десять дней потерял покой. Он всем рассказывал о том, что видел во сне, ото всех ждал толкования и очень сердился, когда выслушивал не то, что хотел.

Как-то Михаил привел пожилого мужчину, крупного, полного, с карими пронзительными глазами и крашеной красной бородой. По его внешности нельзя было определить, какого он племени, но он говорил на многих языках, которые были в ходу на обширной территории сарайских ханов. Звали его Дарий, и на своем широком поясе он носил связку кожаных узких ремешков с узелками.

Дарий уселся перед Нагатай-беком на пол, внимательно выслушал, потом, закрыв глаза и перебирая в руках связку ремешков, стал разъяснять сон. Дарий сказал твердо, что дочь его родит здорового младенца мужского пола, что роды будут благополучны для матери и она останется жива, но умрет кто-то из родственных стариков насильственной смертью, однако смерть эта желанна для младенца, иначе он погибнет сам; его рождение, всеми ожидаемое, - не напрасно: оно должно принести счастье и радость многим людям.

- Да будет так! - закончил Дарий, открыл глаза и добавил: - Мой тебе совет, бек. Что тут было сказано, держи в тайне! Никому не говори, даже своей дочери. Это поможет тебе избежать беды. И знай: от твоего молчания зависит жизнь младенца.

От этих слов Нагатай-бека охватил трепет. Он поверил, поверил каждому слову этого страшного человека, наградил его не скупясь и отпустил с миром.

С этого дня бек сделался тихим, ничего никому не рассказывал о ребенке и перестал интересоваться здоровьем дочери, будто и не приближались с каждой неделей её роды.

Михаил видел: бек страдал, страдал молча, он сделался совсем плох, его мучила бессонница, он перестал есть свой любимый бараний плов, спал с лица, только и делал, что молился, вздыхал и безнадежно покачивал головой.