Банда 5 - Виктор Пронин

— Как ты мудр, Паша, как ты мудр! — Худолей потрясенно покачал головой. Я очень тебя уважаю за это. Очень.

В комнате был не слишком густой полумрак — плотные шторы гасили сильное закатное солнце, но сквозь щели свет все-таки проникал ив комнате вполне можно было различать все предметы. На журнальном столике стояли початая бутылка водки, два стакана и вспоротый целлофановый пакет с тонко нарезанной, какой-то скользкой ветчиной. Придуманная западными кулинарами герметичная упаковка позволяла годами лежать ей на магазинных прилавках без видимых повреждений. Тут же прямо на столе вразброс лежали куски небрежно нарезанного хлеба.

По одну сторону от столика в кресле сидел Илья Ильич Огородников, невысокий, лысый, какой-то лоснящийся человек. То ли от жары он лоснился, то ли свойство кожи у него было столь своеобразное. Чем-то он походил на маслину, правда, не был столь черен и аппетитен.

Во втором кресле, вытянув ноги далеко вперед, расположился Петрович. Устало вздыхая время от времени, он прихлебывал водку из своего стакана. Перед ним в углу комнаты мерцал громадный экран телевизора. Оба они ожидали городских новостей — в уголовной хронике обязательно должны были рассказать, как идет следствие по делу об убийстве пятерых человек этот ночью.

Подмигивающая и поерзывающая дикторша что-то рассказывала, подергивала плечиками, строила обоим мужикам глазки и всячески давала понять, что оба они могут вполне ей доверять, оба могут рассчитывать на ее внимание и расположение. Но звук был выключен, поэтому Петрович и Огородников лишь молча наблюдали за дикторшей, которая изо всех сил старалась доказать им, что вся она своя в доску.

— Мызга! — не вытерпел Петрович, отворачиваясь. — Задрыга жизни.

— Так что сказал Вобла? — спросил Огородников, которому ерзающая девица, видимо, чем-то приглянулась.

— А что сказал... То и сказал. — Петрович выплеснул в рот водки из стакана и пальцами захватил сразу несколько слипшихся кружочков ветчины. Якобы не все убиты, якобы остался пацаненок.

— Он что-то видел?

— Ни фига он не видел! — ответил Петрович. — Что он мог видеть, забившись в спальне под кровать? Все ребята были в масках. Афганцу немного не повезло, баба его узнала и маску сдернула... Что нам оставалось? Надо было всех кончать. Закон. Зато ты вот теперь сидишь и спокойно пьешь водку с хорошим человеком.

— Это ты, что ли, хороший? — усмехнулся Огородников.

— Чем же я тебе плох? — Шутливый разговор вдруг неожиданно в несколько секунд налился тяжестью. Вроде и поддержал шутку Петрович, вроде и ответил в тон, но понял Огородников — напряглось все внутри у старого уголовника, одно неосторожное слово, и никто не может предсказать, что произойдет дальше. И еще понял Огородников, не от этого его замечания, достаточно невинного в общем-то, налился злобой Петрович. Видимо, накопилось в нем столько всего, что от одного слова готов сорваться. А его, Огородникова, он не любит и никогда любить не будет, и не может быть любви межу авторитетом и опущенным.

— Всем ты, Петрович, хорош, — усмехнулся Огородников, пытаясь смягчить разговор. — Но устроить такую мясорубку из-за восьмидесяти тысяч долларов...

— Из-за сорока, — негромко, но твердо произнес Петрович.

— Там было восемьдесят, — еще тише и еще тверже повторил Огородников.

— Это несерьезный разговор, Илья. Мы можем до утра повторять каждый свое, но с места не сдвинемся. Ты знаешь меня не первый день, я на такие хохмы не иду. Ведь я мог бы сказать, что там вообще не было денег, что взять не удалось. Я же так не сделал.

— Решил просто переполовинить? — Подняв лицо, Огородников смотрел на Петровича широко открытыми глазами, и не было в них ни страха, ни опасения. И Петрович это увидел — нет страха у Огородникова. А напрасно, подумал он, усмехаясь добродушно и устало.

— И еще, Илья... Именно из этих сорока тысяч мне придется с ребятами расплачиваться. Это будет правильно, Илья, это будет справедливо.

— Сколько же ты возьмешь себе из этих сорока тысяч? — Голос Огородникова становился все тише, но все больше было в нем непроизнесенной, но внятно ощущаемой угрозы.

— На всех нас, Илья, я беру тридцать, — невозмутимо ответил Петрович и спокойно, не торопясь налил водку в оба стакана.

Огородников внимательно смотрел, как это у Петровича получилось — его рука не дрогнула. Он держал бутылку почти у самого дна, наливал с вытянутой руки и горлышко бутылки ни разу не звякнуло о стакан. Странно, но именно это обстоятельство заставило Огородникова взять себя в руки и отступить. Не совсем, не навсегда, но сегодня, сейчас, в этот вечер и за этим столом, он решил отступить.

— Нас много, Илья. — Петрович поставил бутылку на стол. — Тебе все равно больше всех достанется. За наводку.

— Ты решил мне заплатить за наводку? — Голос Огородникова дрогнул.

— А за что еще ты хочешь получить, Илья?

— Я не наводчик, Петрович! Я не шестерка! — Огородников приблизился к самому лицу Петровича, и тот опять не увидел в нем страха.

Да, Огородников его не боялся. Такое возможно лишь в одном случае — если он уже принял решение, как с ним, Петровичем, поступить. А как может поступить Огородников, объяснять не было нужды. Огородников не на шутку встревожился, когда Петрович доложил ему о результатах их ночного наезда, он не хотел столько крови. Он бы тоже не остановился перед тем, чтобы оставить за спиной гору трупов, но когда в этом есть необходимость, вынужденность.

— А кто же ты?

— Послушай меня, Петрович. — Огородников отхлебнул водки из своего стакана. — Я сам оформлял эту сделку. Видел, как были отсчитаны деньги. Восемьдесят тысяч долларов. При мне написана, заверена и вручена расписка. После этого я сам, на своей машине, не доверяя никому, отвез мужика с долларами домой. К нему домой. Я приставил своего человека к подъезду, чтобы знать наверняка — деньги в доме и туда можно наведаться. Ты наведался. Оставил пять трупов и взял деньги. Восемьдесят тысяч долларов.

— Сорок.

— Если бы ты сказал мне, что не взял ничего, — я бы поверил. Так могло быть. Не нашел, изменились обстоятельства, вынужден был открыть пальбу и слинять... Тысяча причин может быть. Но ты взял пакет с долларами. И в нем было восемьдесят тысяч.

— Сорок.

— И как ты это объяснишь?

— Да как угодно! — Петрович устало махнул рукой. — Тоже тысяча способов.

— Давай хоть один.

— Переполовинил мужик деньги и спрятал в разных местах. Сейчас их там менты при обыске нашли и взяли себе. Вот и все.

— Вобла бы знал об этом.

— А может, он и знает? — усмехнулся Петрович. — Может, он их там и нашел?

— Я верю Вобле, — твердо сказал Огородников, но проскочила в его словах неуверенность, проскочила, и Петрович ее уловил.

— Ни фига ты ему не веришь. И правильно делаешь. Ему нельзя верить.

— А тебе можно? — спросил Огородников.

— Нужно. Мне нужно, Илья, верить.

— Хочешь свалить? — прямо спросил Огородников.

— Включай звук, Илья... Сейчас будут последние известия.

Новости начались с самого главного — с кровавого события, которое потрясло весь город, — расстрел семьи в самом центре. Огородников и Петрович невольно замолчали и, вжавшись в глубокие кресла, напряженно смотрели на кровавые кадры, которые заполнили экран телевизора. Операторы, прибывшие на место преступления почти одновременно с милицией, засняли все, что оставила после себя банда Петровича, — залитый кровью пол, трупы от прихожей до спальни. И самое страшное, что было в квартире, — плавающий в ванне труп девушки со вспоротым животом.

— Господи, а это зачем? — простонал Огородников.

— Так уж получилось, Илья, так уж получилось... Мы ведь вообще не планировали никого убивать...

— Это она узнала Афганца? — спросил Огородников, указывая на залитую кровью ванну.

— Она.

— Афганец с ней и расправился?

— Да.

— Так что теперь его некому узнать? — спросил Огородников, не отрывая взгляда от экрана телевизора.

— Некому, Илья, совершенно некому.

Но дальнейшие кадры передачи заставили обоих замолчать. Крупно, на весь экран, появился нож Афганца, и надо же — в экранном увеличении явственно вспыхнули даты, которые о многом могли сказать знающему человеку. Да и сама форма ножа наводила на размышление. Да еще и диктор, сославшись на мнение эксперта, высказал предположение, что нож афганский, что принадлежал он человеку, который наверняка побывал в Афганистане, а тех, которые были там в эти вот годы, в городе две-три сотни и перебрать их одного за другим не такая уж и сложная задача.

— Мать твою! — охнул, как от удара, Огородников. — А говоришь, некому узнать!

— Вобла о ноже ничего не сказал, — слукавил Петрович, вспомнив вдруг, что о ноже говорил сам Афганец в ту же ночь. Но возвращаться было уже нельзя, и он, Петрович, поступил правильно, удержав Афганца от безрассудного шага.