Удушие - Чак Паланик

– Я ничего не забыл?

Пэйж попросила:

– Миссис Цунимитсу, откройте пошире рот.

А миссис Цунимитсу отозвалась:

– Я была с семьёй моего сына, мы ужинали, а ты чуть не подавился до смерти, – говорит. – Мой сын спас тебе жизнь.

Продолжает:

– Я им так гордилась. Он до сих пор рассказывает эту историю людям.

Пэйж Маршалл поднимает на меня взгляд.

– По секрету, – сказала миссис Цунимитсу. – Мне кажется, мой сын, Пол, постоянно трусил – до того вечера.

Пэйж присела, переводя взгляд со старухи на меня, туда-обратно.

Миссис Цунимитсу сцепила руки под подбородком, закрыла глаза и улыбнулась. Сказала:

– Моя невестка тогда хотела развода, но когда увидела, как Пол тебя спас – снова влюбилась.

Сказала:

– Я знала, что ты притворяешься. А все другие видели только то, что им хотелось.

Сказала:

– У тебя внутри несметные пространства для любви.

Эта старуха сидела, улыбалась и произнесла:

– Могу отметить, что у тебя самое благородное из сердец.

И, со скоростью чихания, я ответил ей:

– Ты – сраная сморщенная старая шизофреничка.

А Пэйж вздрогнула.

Объясняю всем: мне надоело, что меня дёргают туда-сюда. Ясно? Так что хватит придуриваться. Мне насрать на сердце. Вам, ребята, не вызвать у меня никаких там чувств. Вам меня – не достать.

Я грубый, дурной, подлый ублюдок. Точка.

Эта старая миссис Цунимитсу. Пэйж Маршалл. Урсула. Нико, Таня, Лиза. Моя мама. Иногда бывает, вся моя жизнь кажется только я – против каждой идиотки-бабы во всём проклятом мире.

Хватаю Пэйж Маршалл под локоть и тащу её на выход.

Никто не подловит меня на христоподобных чувствах.

– Слушайте сюда, – говорю. Потом ору. – Если бы я хотел что-то почувствовать, то пошёл бы в чёртово кино!

Старая миссис Цунимитсу отвечает с улыбкой:

– Тебе не отвергнуть доброту своей истинной природы. Она сияет в глаза каждому.

Говорю ей – “заткни пасть”. Пэйж Маршалл командую:

– Пошли.

Я докажу ей, что я не Иисус Христос. Истинная природа всех на свете – говно. У людей нет души. Эмоции говно. Любовь говно. И я тащу Пэйж по коридору.

Мы живём и умираем, а всё остальное – бред. Это просто позорное девчачье дерьмо насчёт чувств и трогательности. Просто надуманный субъективный эмоциональный отстой. Нет души. Нет Бога. Есть только решения, болезни и смерть.

А я – мерзкий, грязный, беспомощный сексоголик, и мне не измениться, и не остановиться, и это всё, чем я навсегда останусь.

И я докажу это.

– Куда ты меня тащишь? – спрашивает Пэйж, спотыкаясь; её очки и халат по-прежнему забрызганы едой и кровью.

Я уже сейчас представляю себе всякую фигню, чтобы не кончить раньше времени: вещи вроде вымоченных в бензине и подожжённых зверьков. Представляю коренастого Тарзана и его дрессированную макаку. Сам думаю – вот ещё одна идиотская глава в моей описи по четвёртому шагу.

Чтобы заставить время замереть на месте. Чтобы превратить мгновение в камень. Чтобы траханье затянулось навечно.

Я веду её в часовню, сообщаю Пэйж. Я ребёнок шизофренички. А не ребёнок Бога.

Пускай Бог докажет, что я неправ. Пусть возьмёт да поразит меня молнией.

Я собираюсь взять её на чёртовом алтаре.

Глава 25

На этот раз дело было в злоумышленном создании угрозы, или в небрежном оставлении ребёнка, или же в преступной небрежности. Законов было так много, что удержать их все в голове маленький мальчик не мог.

То было оскорбление третьей степени, или же неподчинение второй степени; пренебрежение первой степени, или же причинение вреда второй степени, – и дошло до того, что глупому малышу уже страшно становилось заниматься чем угодно кроме того, что делали все остальные. Всё новое, необыкновенное или оригинальное наверняка было против закона.

Всё рискованное или волнующее – отправило бы тебя за решётку.

Вот почему все так жаждали пообщаться с мамулей.

В этот раз она провела вне тюрьмы всего пару недель – и уже начало твориться всякое-разное.

Было так много законов, и, стопудово, почти бессчётное количество способов облажаться.

Сначала полиция спросила про купоны.

Кто-то посетил копировальный магазин в центре города и воспользовался компьютером, чтобы разработать и распечатать сотни купонов, которые обещали бесплатное питание на двоих, на сумму в семьдесят пять долларов и без истечения срока действия. Каждый купон был завёрнут в сопроводительное письмо, в котором вас благодарили за то, что вы такой ценный клиент и сообщали, что приложенный купон – специальное поощрение.

Вам нужно только отправиться на ужин в ресторан “Кловер Инн”.

Когда официант принесёт счёт, можно расплатиться купоном. Чаевые туда включены.

Кто-то всё это сделал. Разослал сотни таких купонов.

Все признаки проделок Иды Манчини были налицо.

Мамуля проработала официанткой в “Кловер Инн” первую неделю после возвращения из мест не столь отдалённых, но её уволили за то, что она рассказывала людям вещи, которые им про свою пищу знать не хотелось.

Тогда она исчезла. А несколько дней спустя неопознанная женщина с криками сбежала по центральному проходу театра во время тихой, скучной части какого-то большого роскошного балета.

Вот почему однажды полиция забрала глупого маленького мальчика из школы и привезла его в центр. Чтобы узнать, не слышал ли он чего от неё. От мамули. Не знал ли он, быть может, где она скрывается?

Почти в то же самое время несколько сотен очень злых клиентов наводнили салон меховой одежды с купонами на скидку в пятьдесят процентов, полученными по почте.

Почти в то же время тысяча очень напуганных людей приехали в районный венерологический диспансер, требуя проверить их, – после того, как получили письмо на административном бланке, предупреждающее, что у какого-то их бывшего сексуального партнёра обнаружили заразную болезнь.

Полицейские детективы потащили малолетнего слизняка в центр города в казённой машине, потом вверх по лестнице в комнату казённого здания, и усадили его рядом с приёмной матерью, спрашивая – “пыталась ли Ида Манчини связаться с тобой?”

“Имеешь представление, откуда она берёт средства?”

“Как думаешь – почему она творит все эти ужасные вещи?”

А маленький мальчик молча ждал.

Помощь должна была прийти уже скоро.

А мамуля – обычно говорила ему, что ей жаль. Люди столько лет трудились, чтобы сделать мир чем-то надёжным и организованным. Никто не представлял себе, каким скучным он станет в итоге. Когда весь мир будет поделен на собственность, ограничен по скоростям, разбит на районы, обложен налогами и подчинён управлению, когда все будут проверены, зарегистрированы, адресованы и зафиксированы. Каждому совсем не осталось места для приключений, кроме разве что тех, которые можно купить за деньги. На аттракционе. В кино. Опять же, такое всё равно останется всё тем же ложным волнением. Известно ведь, что динозавры не станут есть детишек. По пробным просмотрам отсеиваются всякие случаи даже ложных крупных катастроф. А раз нет возможности настоящей катастрофы, настоящего риска – нам не остаётся шансов настоящего спасения. Настоящего восторга. Настоящего волнения. Радости. Открытий. Изобретений.

Множество законов, охраняющих нашу безопасность – эти же самые законы обрекают нас на скуку.

Без доступа к истинному хаосу нам никогда не найти истинный покой.

Пока ничто не может стать хуже – оно не станет и лучше.

Всё это вещи, которые мамуля, бывало, ему рассказывала.

Она обычно говорила:

– Единственный предел, который нам остался – мир неосязаемого. Всё остальное слишком крепко повязано.

Поймано в клетку слишком многих законов.

Под неосязаемым она понимала Интернет, фильмы, музыку, рассказы, искусство, сплетни, компьютерные программы – всё, что не на самом деле. Виртуальные реальности. Выдуманные вещи. Культуру.

Ненастоящее превосходит настоящее по власти.

Ведь ничто не окажется настолько совершенным, насколько ты можешь его представить.

Ведь только неосязаемые идеи, понятия, верования, фантазии сохраняются. А камень щербится. Дерево гниёт. Люди, ну что же, они умирают.

А вот такие хрупкие вещи, как мысль, мечта, легенда – могут жить и жить.

Если бы можно было изменить человеческий образ мышления, говорила она. То, кем они видят себя сами. То, как они видят мир. Если сделать такое – можно было бы изменить то, как они живут свои жизни. И это единственная долговечная вещь, которую можно создать.

Кроме того, наступит момент, любила повторять мамуля, с которого твои собственные воспоминания, истории да приключения будут единственным, что тебе останется.

На своём последнем суде, перед этим её последним заключением, мамуля встала рядом с судьёй и произнесла:

– Моя цель – быть механизмом волнения в человеческих жизнях.

Она пристально смотрела прямо в глаза глупого маленького мальчика, и говорила: