Удушие - Чак Паланик

У этих голодных баб-сексоголичек такая высокая толерантность. Они просто не могут не дать. Они просто не могут остановиться, чем бы позорным всё не оборачивалось.

Боже, как я люблю взаимную зависимость.

В забегаловке Гвен поднимает на колени сумочку и роется внутри.

– Вот, – объявляет она, разворачивая ксерокопию списка подробностей, которыми она хочет дополнить дело. Вверху списка сказано:

“Изнасилование – дело власти. Это не романтика. Не надо заниматься со мной любовью. Не надо целовать меня в губы. Не рассчитывай на зажимания после акта. Не проси сходить в мой туалет”.

Этим вечером понедельника, в её спальне, прижимаясь ко мне голой, она просит:

– Ударь меня, – говорит. – Только не слишком сильно и не слишком легко. Ударь с такой силой, чтобы я кончила.

Одной из рук я держу её руку заведенной за спину. Она трётся по мне задницей, и у неё резкое загорелое тельце, не считая лица, сильно бледного и навощённого от избытка увлажнителя. В зеркальной двери шкафа мне видно её спереди, с моей рожей, заглядывающей ей через плечо. Её волосы и пот скапливаются в щели между её спиной и прижавшейся к ней моей грудью. Кожа её пахнет горячим пластиком от солярия. В другой руке у меня нож, поэтому интересуюсь – она хочет, чтобы я ударил её ножом?

– Нет, – возражает она. – Это называется колоть. Бить кого-то ножом называется колоть, – говорит. – Положи нож и давай просто ладонью.

Ну, и я пытаюсь выкинуть нож.

А Гвен останавливает:

– На кровать – нельзя.

Ну и я бросаю нож на комод, и поднимаю руку, готовя шлепок. Со спины это делать очень неудобно.

А она предупреждает:

– Только не по лицу.

Ну, опускаю руку пониже.

А она говорит:

– И не бей по груди, если не собираешься вызвать у меня комки.

См. также: Пузырный мастит.

Предлагает:

– Как насчёт того, что ты возьмёшь и ударишь меня по заднице?

А я спрашиваю – как насчёт того, что она возьмёт и заткнётся, и даст мне насиловать её как я хочу.

А Гвен отвечает:

– Если ты так относишься, то можешь смело вытаскивать свой мелкий член и проваливать домой.

Поскольку она только что вышла из ванной, шерсть у неё мягкая и пушистая, а не приглажена так, как когда первый раз стаскиваешь с женщины нижнее бельё. Моя свободная рука пробирается у неё между ног, а она наощупь ненастоящая: резиновая и пластиковая. Слишком гладкая. Немного скользкая.

Спрашиваю:

– Что с твоим влагалищем?

Гвен смотрит на себя вниз и отзывается:

– Что? – говорит. – Ах, это. “Фемидом”, женский презерватив. Это так торчат края. Я же не хочу, чтобы ты меня чем-нибудь заразил.

Моё личное мнение, говорю, но мне казалось, что изнасилование – штука более спонтанная, ну, вроде – преступление страсти.

– Это показывает, что ты ни хрена не знаешь, как надо насиловать, – отвечает она. – Хороший насильник тщательно планирует своё преступление. Он выполняет каждую мелочь, как ритуал. Всё должно выйти почти как религиозная церемония.

То, что здесь происходит, утверждает Гвен – священно.

В забегаловке при книжном магазинчике, она передала мне листок с ксерокопией и спросила:

– Ты согласишься на все эти условия?

Листок заявлял – “Не спрашивай, где я работаю”.

Не спрашивай, больно ли мне.

Не кури в моём доме.

Не рассчитывай остаться на ночь”.

Листок гласит – “Надёжное слово – ПУДЕЛЬ”.

Спрашиваю – что значит “надёжное слово”?

– Если обстановка слишком накалится, или перестанет нравиться кому-то из нас – говоришь “пудель”, и дело прекращается.

Спрашиваю – кончать-то хоть можно?

– Если оно для тебя так уж важно, – отвечает она.

Тогда говорю – ладно, где расписаться?

Все эти жалкие бабы-сексоголички. Как они, чёрт их дери, любят хер.

Без одежды она выглядит немного костлявой. Кожа у неё горячая и мокрая наощупь, будто при желании можно выжать мыльную воду. Ноги у неё такие тонкие, что не соприкасаются до самой задницы. Её маленькие плоские груди словно обтягивают грудную клетку. Всё ещё держу её руку завёрнутой за спину, разглядываю нас в зеркальную дверцу шкафа, – а у неё длинная шея и покатые плечи, в форме винной бутылки.

– Хватит, пожалуйста, – просит она. – Мне больно. Пожалуйста, я отдам тебе деньги.

Спрашиваю – сколько?

– Хватит, пожалуйста, – повторяет она. – Или я закричу.

Тут я бросаю её руку и отступаю.

– Не кричи, – прошу. – Только не кричи.

Гвен вздыхает, потом тянется и толкает меня в грудь.

– Придурок! – орёт она. – Я не говорила “пудель”.

Прямо сексуальный эквивалент “Я в домике”.

Она снова впутывается в мою хватку. Потом тянет нас к полотенцу и командует:

– Стой, – идёт к комоду и возвращается с розовым пластмассовым вибратором.

– Эй, – говорю. – Не смей пользоваться этим на мне.

Гвен передёргивается и отвечает:

– Конечно нет. Это моё.

А я спрашиваю:

– Ну, а что же я?

А она заявляет:

– Уж прости, в следующий раз приноси свой вибратор.

– Нет, – возражаю. – Что же мой член?

И она говорит:

– А что твой член?

А я спрашиваю:

– Как он вообще сюда впишется?

Усаживаясь на полотенце, Гвен мотает головой и объявляет:

– Ну почему я такое делаю? Почему я вечно цепляю парня, который старается быть милым и обычным? А дальше тебе захочется ещё и жениться на мне, – говорит. – Хоть бы один раз у меня были унизительные отношения. Хоть разок!

Заявляет:

– Можешь мастурбировать, пока будешь меня насиловать. Но только на полотенце и только если меня не забрызгаешь.

Она расправляет полотенце у своей задницы и хлопает рукой по участочку плюшевой ткани рядом.

– Когда придёт время, – объявляет. – Можешь оставить свой оргазм здесь.

Её рука продолжает – шлёп-шлёп-шлёп.

“Уф”, – говорю, – “И что теперь?”

Гвен вздыхает и тычет мне в рожу вибратором.

– Используй меня, – требует она. – Опусти меня, идиот тупой! Унизь меня, ты, дрочила! Растопчи меня!

Вообще говоря, не совсем понятно, где выключатель, поэтому ей приходится показать мне, как оно включается. Потом оно начинает жужжать так сильно, что я его роняю. Потом оно скачет по полу, а мне приходится ловить чёртову фиговину.

Гвен поднимает колени, и они распахиваются в стороны, как раскрывается при падении книжка, а я становлюсь на корточки с краю полотенца, и направляю жужжащий кончик точно в середину её гладких пластиковых краёв. Другой рукой занимаюсь своим поршнем. Ляжки у неё бритые, постепенно сужаются до ступней с крашенными синим лаком ногтями. Она откинулась назад, закрыв глаза и раздвинув ноги. Вытянула руки и сложила их за головой, так что её груди выпячиваются аккуратными маленькими буферами, и произносит:

– Нет, Дэннис, нет. Я не хочу, Дэннис. Не надо. Нет. Тебе меня нельзя.

А я говорю:

– Меня зовут Виктор.

А она требует заткнуться и дать ей сосредоточиться.

И я пытаюсь развлечь нас обоих, но это сексуальный эквивалент того, чтобы гладить себя по животу и хлопать по голове. Либо я занят ею, либо занят собой. С другой стороны, получается так же, как плохо втроём. Один из нас всё время остаётся в стороне. Плюс вибратор скользкий, и его трудно удержать. Он разогревается и резко воняет дымом, будто внутри что-то горит.

Гвен приоткрывает один глаз только до щёлочки, щурится на то, как я гоняю кулак и требует:

– Я первая!

Душу свой поршень. И дёргаю Гвен. Дёргаю Гвен. Чувствую себя уже не столько насильником, сколько паяльщиком. Края “Фемидома” всё время соскальзывают внутрь, а мне приходится тормозить и вытаскивать их двумя пальцами.

Гвен произносит:

– Дэннис, нет, Дэннис, стой, Дэннис, – голос её поднимается из глубины глотки. Сама же тянет себя за волосы и шипит. “Фемидом” снова проскальзывает внутрь, и я уже оставляю его в покое. Вибратор утаптывает эту штуку глубже и глубже. Она требует играть с её сосками другой рукой.

Отвечаю – другая рука нужна мне самому. Мои орехи туго напрягаются и готовы кончить, и я говорю:

– О, да. Да. О, да.

А Гвен отзывается:

– Не смей, – и облизывает два пальца. Буравит меня взглядом и работает влажными пальцами между своих ног, со мной наперегонки.

А мне достаточно только представить себе Пэйж Маршалл, моё секретное оружие, – и гонка окончена.

За секунду до того, как кончить, когда возникает чувство, будто сжимается дупло, – именно тогда я поворачиваюсь к маленькой полянке на полотенце, куда сказала Гвен. Чувствуя себя глупо и выдрессированными по бумажке, мои белые солдатики начинают вылетать, и как-то нечаянно отклоняются от траектории и летят на её розовое покрывало. На весь её большой мягкий взбитый розовый ландшафт. Дуга за дугой выстреливается горячими судорожными плевками всех размеров, по всему покрывалу и наволочкам, по розовым шёлковым оборкам кровати.