Боги войны в атаку не ходят (сборник) - Олег Тарасов

Наблюдая небывалое стечение конвертируемой наличности, Фалолеев представлял её уже своей, представлял и наполнялся уверенностью, что Лина не устоит перед желанными пачками американских дензнаков. И вообще, у неё интерес к нему ещё ого-го-го какой возникнет, он теперь не просто красивый парень, он теперь парень рисковый, настоящий авантюрист! А это лихое племя во все времена купалось в любви и обожании прекрасных женщин. Лина тоже поймёт, ради кого он пошёл ва-банк, и оценит его жертву по высшему разряду!

Провожали Фалолеева конспиративно. Пять пачек с толстым щекастым Франклином, — деньги серьёзные, но всё же не такие, чтобы взвод охраны с курьером отряжать. Народ в новой России и поболее налички видал — предприимчивые люди такие объёмистые сумари по багажникам трамбовали, что мешок картошки рядом — словно дамская косметичка. И перегон наличных финансов, между прочим, чаще делали без шика, пафоса, несусветных иномарок, кортежей и прочих атрибутов тщеславия. Для многих новоявленных дельцов главная защита капитала как раз в скромности и конспирации — не высовывайся, не свисти, не афишируй! Сядь в обычную советскую «восьмёрку», в одежонку обрядись старомодную, поношенную, и лицо делай попроще, без признаков великой миссии. Исполни всё, как древние советовали: хочешь скрыть, что ты богат, покажи, что ты беден.

Андрей тоже держался этого принципа, снаружи обставлял поездки обыденно и неприметно. Что ещё успокоило его в варианте с Фалолеевым — основные деньги вкладывались в московский «Кристалл», и курьер летел в столицу прямым рейсом.

Андрей прохаживался по аэропорту будто сам по себе (фигура он в водочном бизнесе явно засвеченная), как бы ни при чём толкался и Кент на случай внезапных вопросов с «братвой». Курьер в скромном одеянии — потёртых джинсах и джинсовой стёганой куртке, в кроликовой шапке, косил под простачка. Сумку средних размеров (где среди ничем не примечательного барахла скрывались деньги), заранее обшитую тряпичным чехлом, он сдал в багаж.

В Москву Фалолеев долетел благополучно и сразу отзвонился Андрею. Потом ещё раз набрал на телефоне забайкальский код, поговорил с Линой. Всё шло по их плану: на другой день, в чёрных очках, с неизменной сумкой на плече, он уже встречал Лину в аэропорту Домодедово.

Поселившись в недорогом гостиничном номере, молодые люди впервые были близки…

В перерывах между любовными объятиями они бросались ворошить сумку с деньгами, словно сомневались в их действительном существовании. «Семьдесят штук зелени!» — шептал Фалолеев с интонациями аукционного распорядителя — ему хотелось поразить Лину размером подарка, который он, невзирая на серьёзный риск, бросил к её ногам.

Его всё же разок царапнула мысль, что эти семьдесят тысяч долларов, собранные с кого только можно, вовсе не свадебный подарок невесте, а натуральный выкуп, но самое главное для него заключалось в том, что цена невесту устроила: об этом говорили её счастливые глаза и полное отсутствие переживаний насчёт способа обогащения.

Пьяный от страсти, от долгожданного пленения двух сокровищ — Лины (свидетельством её пленения была ещё теплая простыня) и внушительной суммы валюты, Фалолеев не мог отделаться от назойливой и гордо звучащей в голове песенной строчки: «Парень я фартовый!» А почему, собственно говоря, должно быть по-другому? Ведь налицо куча чрезвычайно красноречивых доказательств!

Фарт определённо не оставит его и впредь! У него хватит ума загодя просчитать нужные ходы, подстраховаться от разоблачения. Его стараниями и время работает им на пользу, спокойных недельки две в запасе есть без сомнений: он вновь звонил Андрею и для начала разрисовал невообразимые трудности, с которыми он якобы столкнулся на московском заводе «Кристалл». Андрея отсрочка планов расстроила, но самое главное — подозрений никаких не возникло.

Потом он отзвонится якобы из Новосибирска и Барнаула, где якобы дела тоже движутся тяжело, со скрипом, а потом исчезнет навсегда. И пока Андрей, не дождавшись от него больше вестей, и самое главное — не дождавшись товара, поймёт, что на самом деле случилось, пока сориентируется в действиях, пока организует поиски, столько воды утечёт… Они тем временем пристроятся в столице: надумают что-нибудь насчёт квартиры, организуют бизнес и, конечно же, поженятся! Многомиллионная Москва поможет сбыться их тщеславным мечтам и бесследно растворит в людском море…

Глава 18

Григорьев возил пассажиров по закреплённому маршруту: от железнодорожного вокзала в самом центре Читы до ТЭЦ, что вознеслась на отшибе глухого, окраинного района города. Он мотал длинные, часовые круги туда и обратно, а Фалолеев не шёл у него из головы. Предчувствие беды, которая будет иметь отношение и к нему, усилилось после упоминания Фалолеевым Риты. «Что ему от неё надо, да ещё через столько лет?» — вопрос неизменно рождал тревогу, и совсем не смутную, а осязаемую, колкую.

На конечной остановке, неподалёку от проходной громадной электростанции, днём и ночью пыхающей сизым угольным дымом, стояло три маршрутки. Григорьев пристроился в очередь и распахнул дверь, чтобы пройтись, размять спину, обмолвиться парой словечек с такими же, как он, водителями. Внезапно рядом, на переднее сиденье, без спроса сел человек. Григорьев хотел было возмутиться вольностью постороннего, как вдруг узнал Фалолеева. И хотя новый облик давнего товарища уже не нёс в себе тайны, удивление от возникшего невесть откуда худого лысого субъекта у Григорьева было такое, как если бы к нему подсел сам Фантомас.

Фалолеев насладился лёгким испугом Григорьева.

— А ты располнел, и голова как колено, — несколько язвительно подметил он, протягивая руку. — Я прошлый раз не спросил, как семья, Надюша?

— Хорошо всё, — коротким ответом Григорьев поспешил отгородиться от деталей, как вдруг понял, что его смутное, тошнотворное предчувствие беды вьётся вокруг слова «семья». Ему тотчас захотелось расстаться с Фалолеевым, чтобы вместе с бывшим товарищем канули куда подальше все мерзкие предчувствия и вся неловкость общения. Давя в себе желание решительно сказать: «Прощай, Гена!», Григорьев взамен произнёс едва не похвалу:

— Конспиратор! Ловко меня вычислил!

— Жизнь научила, — преднамеренно изображая в тоне зловещее равнодушие, отозвался Фалолеев. — Много чего добрые учителя в башку вколотили.

— Ты мстить приехал? — вырвалось у Григорьева в ответ на «добрых учителей».

И следом сразу осознал — такие вопросы не задают. Вернее, задать вопрос можно, только кому попало на них не отвечают. Кому попало… А если новоявленный «граф Монте-Кристо» попросит его помочь, всё-таки у него машина, микроавтобус, и он вжившийся в читинскую среду элемент, всё знающий, примелькавшийся. Кто ещё может стать здесь Фалолееву опорой?

«Нет! Нет!» — Григорьев спешно запрограммировал себя на отказ по части тёмных дел. Но Фалолеев сегодня смотрелся куда веселее и никаких намерений графа Монте-Кристо не выказывал. Впрочем, Григорьева он вновь поразил очень основательно.

— Михалыч, вот извини, никогда бы не подумал, что главный конспиратор и мастер лапшу вешать — это ты! — единственный живой глаз Фалолеева излучал бесовскую радость, непонятный задор.

— Ты о чём? — пересохшим горлом спросил Григорьев.

— Олег Михайлович Григорьев, оказывается, семьянин-стахановец! — вот она, прежняя сочная ирония Фалолеева, которой даже новый голос не повредил.

Только в этой иронии прёт нескрываемая зависть, прёт из свистящего горла, из единственного живого глаза. Григорьев сразу всё понял: хоть и с хромой ногой принесло в Читу мценского артиллериста, но видно, много куда он успел сунуться. Что ж, из раскрытой тайны вывод Фалолееву один — раньше надо было глаза разувать! Много лет назад!

— Я тебе лично что-то должен? — отставной майор посмотрел так сурово, как в своё время не смотрел даже на провинившегося лейтенанта Фалолеева.

— Мне ничего, верно, — откинулся тот на спинку сиденья.

— Я бы с Пашей Грачёвым поговорил… или с Ельциным. Попросил бы разъяснить, как победитель математических олимпиад, подающий надежды юноша, идёт в защитники Родины, планирует себе человеческую жизнь, карьеру, а ему, не спрашивая, ломают всё и вся?! Потом в этой стране беспредела ему ломают ноги, челюсть, выбивают глаз! А? Потом от нервного потрясения у него иссыхает тело, вылезают волосы! — Фалолеев задышал часто, с хрипом, как астматик. — Перед тобой калека, Олег Михайлович, если ты сам не видишь! И этому калеке, — у него влажным блеском охватило даже вставной глаз, — всего тридцать четыре года! Тридцать четыре!..

Оба молчали… Фалолеев неловко потянулся за платком, промокнул слёзы, мелкими рывками вытряс из пачки сигарету, закурил. Григорьев, покусывая пухлые губы, уставился в форточку, на высокую станционную трубу.