Боги войны в атаку не ходят (сборник) - Олег Тарасов

Сначала они мило разговаривали ни о чём, и через полчаса Рита вдруг поймала себя на мысли, что пьяный гам за их спиной, так жутко раздирающий нервы, куда-то пропал, растворился. А Григорьев, очень мягко и непринуждённо улыбаясь, будто волшебник, вручил ей стаканчик красного сладкого вина. Тост за знакомство вышел очень кстати, ещё больше потеплело в теле и на сердце.

Едва потянуло вечерней прохладой, Григорьев высмотрел неподалёку полянку, запалил там второй костёр, подстелил на землю ветки. «У них своя свадьба будет, у нас — своя!» — пошутил он известной киношной фразой, как ему думалось, очень уместной, и осёкся — слово «свадьба» применительно к их обособлению и надвигающейся ночи наверняка обретало фривольный смысл.

Впрочем, о фривольности, тем более физической близости, Григорьев не думал вообще, как не думала об этом Рита. Её вниманием нет-нет да и овладевали мысли о Фалолееве. Тот резвился всего лишь в двух десятках метров, откуда по-прежнему доносились пьяный смех и выкрики. Три-четыре раза, когда в темноте неподалёку раздавался шорох, Рита вздрагивала, но не потому, что пугалась неизвестности, нет, ей хотелось верить, что это Геночка, наконец-то освободившийся от чар рыжей бестии, взялся её искать. Сейчас он возникнет из темноты — красивый, с виноватой улыбкой, — горячо обнимет её за плечи, и скажет: «Вот ты где, родная!»

Ближе к полуночи первая «свадьба» — пьяная и шумная, — всё же угомонилась. Григорьев и Рита у костра сидели долго. Оба трезвые, с самого начала отстранённые от пошлого разгульного веселья, они невольно поддались странному душевному взаимопроникновению — быстрому и, что удивительно, слаженному. Обоим стало казаться, что они давно знают друг друга, что вот такие посиделки уже бывали в их жизни много раз, что лицо собеседника, выхваченное пламенем костра, почему-то очень близкое, если не сказать родное…

Григорьев страшно боялся, что виновница этого внезапного сближения ночь — известная мастерица надевать романтические очки. Укладываясь спать тут же, на ветки (Риту он отправил в машину), он почти не сомневался, что завтра, едва поднимется солнце, он предстанет перед Ритой во всей «красе» — обычный, лысоватый мужик, к тому же старше её на двенадцать лет. Засыпая, он очень хотел, чтобы чудо этой ночи никуда не исчезло…

Когда вернулись в город, Андрей, с мутными, остекленевшими от пьянки глазами, ухватил Риту из машины — возжелал немедленно увлечь её к себе домой, на кровать. Девушке противно было прикосновение Андрея, она заупиралась всеми силами, ожидая от кого-нибудь защиты. Фалолеев невозмутимо вертелся с рыжей, не желая видеть что-либо вокруг, а остальным гулякам и вовсе не было дела до бунта недотроги, тем более уже «прописанной» в их вертепе.

Григорьев выскочил из-за руля и силой разжал напористому бизнесмену объятия. Не желая конфликта, он отвлёк пьяное внимание Андрея тем, что подсунул ему под руку жеманную, умеренно упитанную дамочку лет тридцати пяти, которая по причине подержанности благие виды на мужчин могла теперь иметь только в расчёте на употребление ими водки. К всеобщему счастью, взгляд Андрея скользнул не на лицо, а на упругие бёдра этой дамочки, и через секунду он уже держал добычу, как краб.

Григорьев отвёз Риту к дому, где она, не выдержав унижения и безответности чувств, горько расплакалась. Ухватив руками голову, поджав плечи, Рита рыдала без жалоб и пояснения причин, но Григорьеву было понятно — Гена мелькнул кометой в недосягаемых небесах.

Олег Михайлович в растерянности сжимал Рите тёплую пухленькую руку, просил не плакать, говорил, что всё будет хорошо. Чувствовал он себя в роли утешителя крайне глупо — беззащитность девушки, что ему совсем не ровесница и в дочки пока не годится, перед ним была открыта впервые…

На следующий же день он позвонил Рите узнать про самочувствие: разговор сложился доверительный, он расхрабрился и предложил встречу. Она согласилась, и это у них потихоньку затянулось на целый год. Что двигало Григорьевым вначале, он боялся честно признаться даже перед самим собой. Это был один из тех безрассудных поступков, безрассудность которых сразу же, ещё до свершения, признаёт сердце, но разум для их воплощения отыщет самые изворотливые пути. Вначале он ссылался на участие и утешение, потом на привязанность, потом на любовь…

Рита же с ним как будто лечилась от Фалолеева…

За их интимную близость, что наступила не скоро, но всё же наступила, совесть Григорьева чиста: он никогда не довлел над желаниями девушки и малой толикой силы, напористым убеждением, не нажимал на жалость, не придумывал несчастных о себе историй и тайны из своего семейного положения не делал.

Потом у Риты объявился реальный претендент на руку и сердце. Она сказала Григорьеву об этом без утайки, добавив, что между ними всё кончено, что для неё главное — честно смотреть в глаза любимому. Он пожелал Рите счастья и два года пробовал забыть, умом оправдывая её стремление к желанному счастью, сердцем же страдая неутешно… Однажды, среди затухающего чувства прорвался какой-то тихий зов, мысль, что у Риты с тем кандидатом всё закончилось, и он нашёл в блокноте шифрованный номер (записанный задом наперёд), позвонил… их отношения вспыхнули, как вспыхивает костёр, хвативший свежего ветра и сухих дров…

Известие о беременности Риты его ошеломило. Они никогда не думали о таком последствии не потому, что вели себя как неведающие дети, наоборот: беременность для Риты была невозможна! Так заключили врачи, это подтверждала жизнь… И вдруг!

О беременности она призналась ему со странною опаской. Ещё бы! Шанс стать матерью выпал как самый дорогой приз в лотерее. Это был один из нередких странных трюков, что судьба с удовольствием подсовывает людям: с тем реальным кандидатом на руку и сердце у Риты не сложилось из-за нулевых видов на ребёнка; здесь с ребёнком появился долгожданный просвет, но отец… он в другой семье отец. Когда любовница становится матерью, новые обстоятельства весьма и весьма щепетильны…

В итоге две женщины, к которым Григорьев был неравнодушен, преподнесли ему две семьи, такие непохожие, разнокалиберные, что какая из них полноценнее, он и сам бросил выяснять. С Наденькой законность, домашний уют, привычка… С Ритой глубокое чувство, ощущение молодости… Детей он любил одинаково, а с младшим Егорушкой (от Риты) редкость встреч выливалась в более нежное отношение.

Две женщины, две семьи были счастьем его и одновременно бедой — любви, внимания хватало, зато и страх разоблачения довлел весьма тяжко. Тайная жизнь его не могла избежать набора силы, она становилась не придумкой или забавой, а бурно обрастала событиями, проявление безответственности к которым он уже считал крайне подлым. Иногда Григорьев с ужасом представлял себе, какой серьёзный, ощутимый пласт личного бытия он скрывает от своей законной жены, единственной, как он когда-то предполагал, любимой Наденьки… В отношениях со второй женщиной, сейчас более любимой, тоже таилась своя роковая подводная каменюка — его часто преследовал немой вопрос Риты: «Когда ты предпочтёшь нас законно?» Было ли это его фантазией, или он так тонко читал скрытое, невысказанное желание?..

Как ни велика была угроза вскрытия всей правды, «левым» отцом он вышел замечательным: насколько позволяли обстоятельства, поддерживал Риту, приезжал к ним, общался, развлекал. И род деятельности после армии избрал такой специально, чтобы иметь на карман никому не известный доход, зависящий только от него. Есть нужда в деньгах у Надюши — крутись, Олег Михайлович, по маршруту, как цепной пёс! Напряжёнка у Риты — не вылазь из-за баранки, товарищ Григорьев! Умри, но лишний рубль заработай!

Так и вертелся он между двух огней, был доволен и ощущал невероятную полноту бытия. Вот только с подрастанием Егорушки до дрожи, до панического страха стал бояться новой ситуации: часто виделось ему, что идёт он с законным сыном Димушкой по парку отдыха, как вдруг бежит к нему Егорушка и кричит радостно: «Папа, папа, как хорошо что мы тебя встретили!» И тянет большеглазый, курчавенький карапуз Егорчик к нему ручки.

И тут-то холод едва ли не натуральным льдом охватывал несчастную хребтину его. Всё вынести можно, с шести утра до двенадцати ночи ради детей шоферить, скандалы с ненаглядными женщинами своими пережить, упрёки их перетерпеть, перемолчать, но столкнуть детишек нос к носу, окунуть их чистое и наивное сознание в дилемму, чей он папа?! Упаси, Боже!..

Боялся Григорьев детского парка, как страшного наваждения, любые предлоги мамкам сочинял, лишь бы нос там не показывать. И всё равно — казалось ему порой, что Надюша видит насквозь верную причину его отговорок, ибо смотрит точно так же, как смотрит Рита, для которой в его осторожности нет тайны за семью печатями…