Настоящая любовь или Жизнь как роман - Эдуард Тополь

Исаев обрадованно поворачивается к жене.

ИСАЕВ. Ну? Видишь, как меня уважают?

Мария смотрит на него и отворачивается.

Тарантас Врангеля, а за ним и телега с Исаевыми въезжают в распахнутые ворота большого купеческого дома, который снимает Врангель. За домом — сад и оранжерея.

Дом, сад и оранжерея Врангеля. Тот же вечер (продолжение)

Хлопает пробкой бутылка шампанского… Врангель, хохоча, наливает шампанское в бокал Исаеву, они чокаются и пьют… И снова стреляет пробкой шампанское… Исаев уже пьет из горлышка…

Врангель играет на фортепиано «Собачий вальс», Исаев продолжает пить…

ГОЛОС ВРАНГЕЛЯ (за кадром). Желая доставить Достоевскому возможность на прощание поворковать с Марией Дмитриевной, я здорово накатал шампанским ее муженька. Он был в полном моем распоряжении…

Достоевский и Мария выходят из дома в сад.

ГОЛОС ВРАНГЕЛЯ (продолжает).…И скоро заснул как убитый. Паша, их семилетний сын, тоже спал…

Врангель укладывает пьяного Исаева на диван… Мальчика, спящего в кресле, укрывает пледом…

Адам зажигает свечи, вопросительно смотрит на хозяина.

ВРАНГЕЛЬ. Распрягай и иди спать.

Адам понимающе кивает и уходит.

Врангель с бутылкой коньяку и бокалом садится у окна, выходящего в сад, на оранжерею.

За окнами оранжереи горит свеча, отбрасывая на стекла тени Достоевского и Марии.

Тень Достоевского пламенно размахивает руками…

Сидя в доме, в глубоком кресле, и глядя на эти окна оранжереи, Врангель наливает себе коньяк в бокал и поднимает руку с бокалом.

ВРАНГЕЛЬ. К делу, Федор Михайлович! К делу!

Пьет коньяк и закрывает глаза, засыпая.

Сад и оранжерея. Раннее утро

На рассвете Достоевский и Мария выходят из оранжереи. Достоевский, размахивая руками, продолжает что-то пламенно говорить.

Сонный и пьяный Исаев уже сидит в тарантасе Врангеля, тут же спит и семилетний Павлик.

Мария, пряча глаза от Врангеля, забирается в свою телегу.

ВРАНГЕЛЬ (Достоевскому). Ну как? Можем ехать?

ДОСТОЕВСКИЙ (интимно). Да, купидон. Я получил от нее доказательства ее любви.

ВРАНГЕЛЬ (с сарказмом). Поцелуй, что-ли? (Трогает Адама за плечо). Пошел!

Адам щелкает вожжами, трогая тарантас. Достоевский спешит в телегу к Марии, берется за вожжи, и телега вслед за тарантасом Врангеля выезжает со двора…

Дорога в сосновом бору. Рассвет

Тарантас Врангеля и телега со скарбом Исаевых катят по дороге через густой сосновый бор… Мягкий рассвет пробивается сквозь листву… Воздух пронизан первыми солнечными лучами…

На очередном повороте дороги тарантас и телега останавливаются… Врангель и Адам перетаскивают пьяного, сонного Исаева из своего тарантаса в телегу. Исаев, улегшись в телеге, немедленно начинает храпеть… рядом с ним Достоевский укладывает спящего Павлика и подходит к Марии, обнимает ее…

Так, обнявшись и прильнув друг к другу телами, они стоят у телеги.

За кадром звучит ноктюрн Глинки.

Фыркает лошадь…

Бьет копытом конь Врангеля…

Мария, прослезившись, отторгается от Достоевского, залезает в телегу, берет в руки вожжи и трогает лошадей.

Дернули лошади, тронулась телега, поднялись клубы пыли…

И вот уже еле виднеются на лесной дороге повозка и ее седоки, затихает почтовый колокольчик…

А Достоевский все стоит как вкопанный, безмолвный, смотрит ей вслед, и слезы катятся по его щекам…

ВРАНГЕЛЬ (огорченно). Эх, Федор Михайлович! Какой вы романтик, право…

Семипалатинск. Гроза

Гром пушечными залпами раскалывает сухой воздух над городом…

Молнии чертят темное небо и бьют в Иртыш…

Ливень загоняет собак под крыльцо и укладывает верблюдов на землю…

Кабинет Врангеля. Гроза за окном (продолжение)

ДОСТОЕВСКИЙ (в отчаянии, яростно шагая по кабинету). Мне нужно, нужно вырваться из моего состояния невольника! Любыми путями! Хоть до императора дойти!..

ВРАНГЕЛЬ. Как же вы до него дойдете? Вы ссыльный, сосланный.

ДОСТОЕВСКИЙ (с мукой). Не знаю! Но ведь читали же при дворе моих «Бедных людей»! (Неожиданно подходит к окну, распахивает его и, высовываясь наружу, кричит в небо.) Боже! Господи Иисусе! Да помоги ты мне! Разве не искупил я каторгой грехи свои?

Тотчас, словно в ответ на этот крик, прекращается гроза — нет больше ни молний, ни грома, разом затихает и дождь, и в небе, разрывая сплошной полог фиолетовых туч, вдруг пробивается солнце.

Достоевский в оторопи смотрит на Врангеля.

Врангель, в изумлении поглядев на столь неожиданно воссиявшее солнце, крестится.

Берег Иртыша. Теплое осеннее утро, солнечно

Под звуки горна на высоком берегу Иртыша поднимается по флагштоку российский флаг…

Вокруг флагштока в единственном сквере города идет всенародное гулянье, весь берег реки усеян тысячной оживленной толпой в разноцветных одеяниях; очень эффектно выделяются наряды татарских и киргизских женщин. Все двигаются, смеются, шумят, гул стоит от человеческих голосов. Многие угощаются, щелкают орехи, едят урюк, кишмиш. Настроение у всех очень приподнятое…

Одетая в парижское платье, Елизавета Герф царственно прогуливается по этому празднику, обмахиваясь китайским веером. Как всегда, ее свиту составляют поклонники — отпрыски местных богатеев. Александр Врангель закрывает ее от солнца шелковым зонтиком, он несет этот зонтик, как символ своего успеха…

Для забавы и развлечения публики киргизы устроили байгу: скачки и травлю волков беркутами, а русские — свое особое сибирское представление на берегу Иртыша — кулачный бой.

Огромная смешанная толпа русских и татар в разноцветных одеждах, кто верхом, а кто пеший, составив два отряда, нападают друг на друга без оружия и нагаек — в дело идут попросту здоровые кулаки.

В другом месте всадники наскоком прорывают пешее каре, захватывают пленных и тут же, при общем громовом хохоте толпы, бросают схваченного пленника в Иртыш. Оттуда тот выкарабкивается на берег как может…

Елизавета и ее свита идут по берегу, переходя от одного аттракциона к другому…

Наконец гремят барабаны, все встрепенулись, ринулись к плацу.

Там стоят дощатые трибуны для элиты; на центральной трибуне, под навесом, сидят генерал-губернатор, начальник жандармерии и другие властители края. Генерал в благодушном настроении балагурит с подчиненными. Неподалеку от них — Врангель со «своей» дамой и ее свитой.

Но вот — под барабанную дробь из ворот казарм, трубя — выезжают верховые трубачи с пешим капельмейстером впереди («преуморительная это была фигура, — сказано в мемуарах Врангеля, — тщедушный, черный, как жук, с типичным еврейским носом и тоненькими-претоненькими ножками»)…

за трубачами, тоже верхом, следуют командир батальона полковник Беликов и другие высшие офицеры. Они в парадных мундирах, шитых золотом… сабли наголо… шерсть их скакунов блестит на солнце…

Следом двигаются войска, разбитые на роты, во главе каждой роты шагает унтер-офицер.

Сверкают начищенные штыки и смазанные жиром сапоги…

Хрустит песок под ударами подошв…

Маслов, бывший фельдфебель, а ныне повышенный в прапорщики, выходя из ворот казармы, коршуном оглядывает солдат своей роты и хмурится:

идущий в третьей шеренге Достоевский не свернул на повороте к плацу, а лунатиком идет вперед…

Маслов рванулся к нему, втолкнул в строй.

МАСЛОВ (Достоевскому, рыча сквозь зубы). Еще раз собьешь строй — запорю! Не убоюсь твоего прокурора…

Достоевский, очнувшись, шагает как следует. Но видно, чего ему это стоит — со дня отъезда Марии он исхудал немыслимо, он вполовину себя, его шатает от слабости…

Когда рота проходит под генеральской трибуной, Маслов на всякий случай идет рядом с Достоевским, сторожа, чтобы тот просто не рухнул.

ЕЛИЗАВЕТА (на трибуне, Врангелю). Господи, что с вашим гением? Он как покойник…

ВРАНГЕЛЬ. Любовь. Ведь она уехала.

ЕЛИЗАВЕТА. Право, любовь в таком виде есть болезнь…

Пушечный выстрел… второй… третий…

Орудия стоят внизу, на берегу, у воды. Солдаты, черные от порохового дыма, заряжают… клацают тяжелыми затворами… поджигают фитили…