Лабиринт Ванзарова - Чиж Антон

Подъехав к главному входу, Ванзаров не испытал ни злости, ни мстительности, ни страха. Расплатился с извозчиком, прошел мимо сторожа, дремавшего в обширном тулупе. Он помнил, где находилось дежурное отделение.

Вежливо постучав и услышав разрешение войти, Ванзаров распахнул белую дверь. Он не рассчитывал произвести эффект или вогнать в икоту доктора. Однако нечто похожее случилось само собой. Доктор Успенский выпучил глаза, будто увидел призрака, резко привстал, поправил галстук, провел ладонью по затылку и, наконец, овладел собой.

– Господин Ванзаров, раз вас видеть, – проговорил он, хотя улыбка мученика выдавала его.

– Добрый вечер, Сергей Николаевич, – Ванзаров снял шапку, показывая суровые украшения. Чем привлек интерес доктора.

Забыв робость, Успенский заметил последствия научного эксперимента.

– Чудесно, чудесно, – приговаривал он, разглядывая шрамы. – Все зажило, и волосы отросли… Прошу простить… Прошу садиться… Приказать чаю или кофе?

От больничных угощений Ванзаров отказался. Повесив пальто на вешалку, он присел на вращающийся табурет, на котором пациенты вертятся в лапах психиатрии.

– Прошу простить за беспорядок, – учтиво сказал Успенский, указывая на кипу папок на столе. – Наш главный врач, Оттон Антонович Чечотт, заболел, так я и его замещаю, и дежурю. Праздники у нас трудное время… Чем могу быть вам полезен?

Ванзаров спросил: не появлялось ли новых сведений о докторе Охчинском? Быть может, случайных и малозначимых.

Сергей Николаевич горел желанием помочь, даже румянец выступил. Но ничего кроме сокрушенного покачивания головой, предложить не смог.

– К величайшему сожалению… Никаких новостей… Помню ваши наставления… Врачи и санитары получили самые строгие инструкции на этот счет… Сам лично наведывался к супруге нашего дорогого пропавшего Константина Владимировича… Она сильная женщина, не теряет надежду, но уже надела траурное платье… Все-таки столько времени прошло… Ее положению не позавидуешь: жалованье мужа не выплачивается из-за его отсутствия на службе, но нет и пенсии по причине потери кормильца, так как официально он не числится умершим. А у нее двое детей, средства остались самые незначительные… Доктора собрали, сколько могли, с наших премиальных… Выразили посильную помощь и передали слова горячей поддержки…

– Сергей Николаевич, прошу вас еще раз вспомнить вечер накануне исчезновения доктора Охчинского, – сказал Ванзаров так, будто чужое горе его не касалось.

У супруги Охчинского он побывал дважды, застал женщину в глубочайшем горе и страхе, чем кормить детей, расспросил и незаметно оставил несколько красных ассигнаций: все, что у него оставалось от жалованья. Ванзаров считал, что помогать надо втайне.

Успенский только плечами пожал.

– Ничего особенного… Как обычно, мы собрались своим врачебным кругом обсудить текущее состояние больных, как это у нас заведено… Константин Владимирович рассказал о своих пациентах… Слушал доклады других… Потом ушел первым.

– Прошу пояснить: что значит ушел первым?

Доктор замялся, но по опыту знал: от этого господина отделаться не удастся. Проще поддаться.

– У нас, знаете, неписаные правила поведения врачей… Не принято уходить с вечерней конференции, не выслушав все доклады коллег…

– Иными словами, в тот вечер Охчинский грубо нарушил правила, которых всегда придерживался, внезапно встал и ушел?

Полицейская лапа влезала в сокровенное врачебного мира. Вопрос был столь неприятен, что Успенский невольно поморщился. Но вовремя выправил лицо.

– Нам показалось довольно странным.

– Что стало причиной такого поступка?

Сергей Николаевич решительно помотал головой.

– Никакой явной причины… Вероятно, у него появилось срочное дело.

– После Охчинского более не видели?

– Совершенно верно…

– В котором часу он ушел из больницы?

Успенский глянул на дешевый маятник, лениво мотавший ножкой.

– Обычно мы засиживаемся до восьми… Вероятно, где-то в половине восьмого… А какое это имеет значение?

Вопрос Ванзаров попустил мимо ушей.

– Можете вспомнить: после каких именно слов Охчинский вдруг ушел?

Доктор не позволил себе усмехнуться.

– Это невозможно… Шел самый обычный разговор о пациентах… Я и внимания не обратил бы… Да и столько времени прошло… Но почему вас это интересует?

– Вы действительно хотите знать?

– Разумеется!

Ванзаров взял паузу, как хороший актер.

– Не имею права разглашать подробности. Однако могу сообщить: странности поведения Охчинского, включая то, что он пытался сделать со мной, могут иметь простое объяснение: воздействие очень сильного гипнотиста…

Успенскому потребовались лишние секунды, чтобы осмыслить. Вначале он хотел возразить, затем нашел, что мысль не так глупа, как кажется, а под конец растерялся.

– Вы полагаете… – только проговорил он.

Ответили ему уверенным кивком.

– Охчинского могли загипнотизировать на слово-ключ. Среди совещания он услышал и стал сомнамбулой. Вышел из больницы и исчез.

Согласиться – значило уронить врачебное достоинство. Успенский собрал все силы, чтобы разбить в пух и прах глупость дилетанта.

– Послушайте… Но послушайте… Но… – пробормотал он.

– Такой гипнотист был, – опередил Ванзаров. – К сожалению, допросить его невозможно. Известно точно: он имел прямое общение с Охчинским. А значит, нет ничего невероятного в том, что ради своих целей он заложил в голову Охчинского слово для исполнения команды… Готов принять ваши аргументы.

Сергей Николаевич был неглупым человеком и хорошим доктором. Когда он сталкивался с проблемой, то не отмахивался, а старался разобраться. Потому он впал в глубокую задумчивость. Ванзаров не мешал. Лишь крутанулся на табурете и еле удержался, чтобы не повертеться еще. Что было мальчишеством.

– Послушайте, – проговорил Успенский, рассматривая что-то на полу. – А ведь в тот вечер мы как раз обсуждали гипнотическое воздействие при лечении… Константин Владимирович принимал живое участие… Как вдруг…

Тут доктор поднял голову и глянул на гостя.

– Вспомнили слово? – спросил Ванзаров.

– Боюсь ошибиться… Но… Мне теперь кажется… Что это случилось, когда… Когда была произнесена…

– Моя фамилия.

Сергей Николаевич сжал губы, будто опасался проболтать врачебную тайну. Но глаза его выдавали: попал в точку. В кабинете повисла тишина.

– Благодарю, вы очень помогли, – сказал Ванзаров. – Теперь, когда мы решили столь сложную загадку, прошу, не скрывайте, что вертится у вас на языке. Даже если это сущая глупость…

– Откуда вы знаете? – спросил доктор, не веря, что полицейский может быть столь наблюдателен.

– Мимика часто выдает то, что человек скрывает. Так что же случилось?

Успенский тяжко вздохнул, признавая превосходство методов сыска, о которых никогда не слышал. Кто же ему расскажет про психологику? Это тайна тайн…

– Глупейший случай… Как-то с месяц назад оказался я около Никольского собора… Случайно… Жена потащила, – будто оправдываясь, добавил доктор, чтобы нельзя было усомниться в его атеизме. – На паперти заметил нищего… Весь в лохмотьях, бороденка драная… Шапка в клочках ваты… Грязный весь…

– Он был похож на Охчинского.

– Отдаленно… Только потом сообразил, когда уехали, на кого смахивал… Наверняка ошибка… Зрение подсказало то, что мне хотелось видеть… Этого не могло быть.

– Чего ни привидится, – согласился Ванзаров. – Сергей Николаевич, вам знаком некий доктор Котт? Насколько понимаю, он занимается психиатрией.

На лице Успенского было написано столь глубокое удивление, будто ему сообщили, что всем пациентам вернулся разум.

– Как вы сказали? – спросил он, нахмурившись.

– Котт, два «т», Николай Петрович…

Тут доктор хлопнул себя по колену и издал звук обрадованного слона.

– Ну точно! Вот оно… А я вспомнить не мог…

– Что именно? – спросил Ванзаров, как лиса в сказке спрашивает дорогу к курятнику.