Лабиринт Ванзарова - Чиж Антон

Словно забыв о приличиях, Адель Ионовна отвечала таким взглядом, будто обмахивала ресницами его лицо. Губы ее чуть-чуть изогнулись месяцем.

– Вы изменились, – прошептала она, продолжая гладить взглядом. – Стали почти прежним.

– Благодарю, – выдавил Ванзаров. Он мял шапку так, что вот-вот потечет сок.

– У нас мало времени, – повторила она.

– Так точно, – брякнул язык, которому не сиделось спокойно.

Волшебные глаза съедали душу. Будто что-то хотели сказать, но не смели и ждали, когда он сам догадается. В карете было тихо. Они оба молчали.

Пришла странная мысль: если множество миров существует, там снова и снова случается это счастливое мучение? Или там ему и ей выпадает шанс испытать другое счастье – простое, земное, немыслимое здесь. Счастье быть вместе, счастье не ломать свою и ее жизнь безумным поступком, о котором потом оба будут жалеть. Поступком, про который занимательно читать в «Анне Карениной», но лучше не испытывать на собственной жизни. Неужели в ином мире все только чуть-чуть по-другому? Надежды нет? Одна неизбежность, сколько миров ни пройди…

Он видел ее лицо, ее глаза, но перед его внутренним взором закрутились, завертелись, побежали странные картины, в которых смешалось все: что было с ним и чего не было, и чего не могло быть, что-то из этого мира, из каких-то других миров. В картинках, сменяемых с быстротой синематографа, мелькала она и другие люди, уже погибшие и еще живые. Странные события, бывшие и небывалые. Да и прочая чепуха. Ванзаров тряхнул головой. Наваждение пропало. Чего не привидится в темноте кареты, когда смотришь в бездну глаз. А бездна смотрит на тебя.

– Верьте мне, – тихо сказала Адель Ионовна. Она сидела прямо, прислонившись к обивке кареты.

– Я вам верю, – ответил он честно.

– Вам угрожает опасность, – проговорила она, выделяя каждое слово. – Узнала только сегодня. Должна была вас упредить. Прошу простить, не могу сообщить детали. Иначе это будет предательством. Вы достаточно умны, чтобы понять, откуда опасность может вам угрожать.

– Благодарю… Благодарю сердечно…

Логике было достаточно. Ванзаров понял.

Опасность могла исходить только от шефа политической полиции, мужа Адели Ионовны. Высший сановник не может оставаться в долгу перед заурядным чиновником сыска. Не может наградить или поощрить: присутствие этого человека будет напоминать неприятную историю, которая чуть не стоила сановнику жизни. Поразмыслив, государственный муж мудро решил, что Ванзаров обманул, то есть припрятал машину страха. Которая так нужна для государственных целей. Никаких сомнений в гнусном обмане. Надо чиновника Ванзарова изобличить и выгнать с позором. А может, упечь за решетку годика на три. Чтобы не смел засматриваться на чужих жен. Или, как его превосходительству намекнули, на то, чего нет и быть не может. Возможности у Александра Ильича огромные. Он с революцией борется, а букашку Ванзарова прихлопнет играючи. Силы охранки будет достаточно.

– Благодарю, – повторил он.

Адель Ионовна протянула карточку салонной фотографии, наклеенной на картонку. В темноте мерцало золото виньеток и медалей фотографа.

– Прошу, примите мой скромный дар. Хочу, чтобы этот снимок был у вас. Смотрели и вспоминали меня.

Соблазн был велик. Видеть ее воочию, а не в мыслях, прятать у сердца.

– Простите, я не могу принять, – заставил он себя произнести.

– Вы отказываетесь?

– Если меня арестуют и найдут при мне снимок, у вас возникнут неприятности. Ваш муж не поверит, что это всего лишь… Всего лишь знак дружбы. Я не желаю, чтобы у вас были неприятности.

Он знал: надо вернуть записку, чтобы следов не осталось. По почерку могут узнать ее руку. Прямое доказательство их встречи. Тут не подозрения, а готовое обвинение, если правильно подать. Надо вернуть, даже если она обидится. Надо вернуть. Только не сейчас… Сейчас сил не хватит. Придет домой и сожжет.

Карточка, которую Ванзаров желал получить бесценным даром, исчезла в складках шубки.

– Вы замечательный человек, – сказала Адель Ионовна, не протянув руки для прощального поцелуя. – Будьте осторожны. Верьте мне, Родион Георгиевич… Верьте мне.

Ванзаров захлопнул дверцу кареты. Возница очнулся, хлестнул застоявшихся лошадок. Карета неспешно тронулась. Он смотрел вслед, пока силуэт не растаял в снежной пелене. Ветер жег. Снег налипал на лицо. Ванзаров не замечал пустяков. Его охватила светлая, невыразимая, сладкая грусть оттого, что сделал, чем пожертвовал и чего не вернуть. Грусть, какую нельзя описать, а только пережить. Но лучше обойтись без подобного опыта. Хотя бы в одном из возможных миров.

Нахлобучив шапку и не застегнув пальто, он двинулся вниз по Офицерской. В доме его ждали книги с холодным самоваром. Ванзаров осматривался, но филеров охранки не заметил. Или еще не приставили, или слишком хорошо ведут.

Недалеко от Вознесенского проспекта из подворотни выскочила барышня, пряча руки в короткой муфте. Нападения Ванзаров не боялся, лишь прикрываясь правым плечом.

– Сударь, прошу простить, – услышал он робкий голосок. – Как ваше имя?

«О боги Древней Греции и не менее древнего Рима!» – мог бы воскликнуть Ванзаров. Жаль, не имел такой привычки. Девушкам так не терпится узнать суженого, что не могут дождаться Святок. Гадают по старинному обычаю раньше времени. Почему женщинам надо знать будущее? Почему спешат? В знаниях одни печали. Что в этом мире, что во всех прочих. Куда спешат милые создания… Зачем дергают судьбу за подол?.. Будет то, что суждено?.. Или не будет.

Философскую печаль Ванзаров оставил при себе. Все-таки под Рождество случаются чудеса. Если уметь их делать. Без магии и колдовства.

– А вы как полагаете, сударыня? – ответил Ванзаров.

– Петр? – спросила она.

Столько надежды, столько ожидания счастья, столько веры в исполнение заветного желания было в ее голосе. Ванзаров обязан сотворить обыкновенное чудо.

– Как вы угадали? Меня действительно зовут Петр… Тимофеевич, – добавил он для правдоподобия.

– Слава Богу! – выдохнула барышня, истово перекрестившись. Как только в милой головке уживается христианство и дремучие языческие верования. Впрочем, не у нее одной. – Спасибо, сударь, что повстречались мне… Хорошего и светлого праздника вам и вашей семье!

Счастливая барышня заторопилась прочь. Пока не исчезла в летящем снеге.

Ванзаров побрел к Вознесенскому.

Дойдя до угла Казанской улицы, он заметил городового, который возвращался на пост, дыша так, что пар валил. Бегать зимой городовым трудно, шинель с шашкой мешали ужасно. Городовой был знаком, из соседнего 2-го участка Казанской части. Отдав честь, он никак не мог успокоить дыхание.

– За кем была погоня, Корнеев?

– Да кто ж его знает, ваш бродь, – не совсем по службе ответил городовой.

Сообразив, что позволил себе лишку, доложил как положено.

Стоя на посту на углу Казанской и Вознесенского, Корнеев заметил, что в середине улицы происходит беспорядок: фигура размахивала руками, отчаянно мутузя того, кто валялся на тротуаре. Драка необычная: ни шума, ни криков, ни призыва о помощи. Беззвучное избиение. Корнеев засвистел. Драчун махнул разок и бросился наутек, к Демидову переулку. Тут уж городовой начал погоню. Сначала подбежал к лежащему. Тот был избит, но живой. Обещав вернуться и оказать помощь, городовой кинулся за хулиганом. Выскочил на Демидов, а того уже след простыл. Корнеев сбегал в оба конца, да без толку. Вернулся он, чтобы отвести побитого в участок и сдать врачу. Однако нашел примятый снег и капельки крови. Жертва исчезла.

Ванзаров захотел осмотреть. Городовой подвел к месту драки. Кровь уже присыпало. Ванзаров нагнулся и заметил след от сапога. В сторону переулка уходила цепочка таких же следов, которую пересекали другие, от сапог городового. Следы исчезали на глазах. И не было Лебедева, когда он так нужен. Оставалось запомнить рисунок в мутной тьме. На подметке виднелся скос, как от хромоты.

Пошарив рукой в снегу, Ванзаров наткнулся на что-то твердое.