Лабиринт Ванзарова - Чиж Антон

– Кто такой? – спросил строго.

Человек поднял лицо, не ответил и беззаботно улыбнулся. Глаза его смотрели в неведомую даль.

– Паспорт имеется?

Вопрос остался без ответа.

«Наверняка беглый, притворяется сумасшедшим», – подумал Леонид Алексеевич, смутно вспоминая, что где-то видел это лицо. Только не мог припомнить, где.

– Взять, – через плечо бросил он городовому, топтавшемуся позади.

Откуда-то вырос пристав Минюхин.

– Господин Шереметьевский, позвольте разъяснить…

– Что вам, пристав?

– Оставьте его, он блаженный, человек Божий, мирный, добрый, мухи не обидит. Его весь рынок любит, он у них вроде счастливого талисмана для торговли.

Леонид Алексеевич склонен был поверить, что перед ним действительно лишившийся ума: наверняка паспорта нет, но и опасности не представляет. Ну, может, на паперти кинут ему монетку-другую. Кому от этого хуже? Народ блаженных привечает, оберегает. Забрать несчастного в такой день – обозлить народ. Никакой чести арест ему не сделает, никакой выгоды тоже. Но согласиться с просьбой пристава невозможно. Нет иного выхода. Хотя на душе противно. Надо будет потом грех отмолить… Где же он мог его видеть?

– Гляжу, пристав, у вас слишком тесные отношения с рынком, – зло ответил он, поправляя сбившийся шарф. – Не о том печетесь.

Такой тон армейский подполковник спустить не мог. Минюхин выпрямил спину и сжал эфес шашки.

– Прошу разъяснить, господин коллежский советник, что означает ваше заявление, – сказал он сдержанно, но громко. Так, чтобы все слышали.

Вот теперь пора было показать, кто тут главный.

– Означает одно, подполковник, – последовал не менее громкий ответ. – Вам отдан ясный и четкий приказ. Извольте исполнять. Возражения имеются? Вам все ясно?

Минюхин скрипнул зубами, но честь отдал. Как полагается.

– Так точно.

– Очень хорошо, Михаил Васильевич, ведите задержанного в участок.

Смакуя вкус маленькой, но заслуженной победы, Шереметьевский вышел на улицу, где толпились его чиновники. Они наблюдали, как начальник разделался с приставом. И снова готовы были служить со всем старанием. «Народ наш понимает только кнут. Ничего другого не понимает, к сожалению», – с печалью подумал Шереметьевский. Глубоко-глубоко в душе, там, где никто не найдет, он был либерал.

Леонид Алексеевич оказался настолько добр, что отпустил подчиненных обедать. Не приказав сегодня возвращаться в сыск. Уговаривать не пришлось, чиновники разбежались с прытью. «Нет, еще и пряник нужен», – подумал он с не меньшей печалью.

Занятый философскими мыслями, Шереметьевский не замечал, как отчаянно умолял Обух не трогать блаженного, а пристав Минюхин только руками разводил. Он человек подневольный, приказано – изволь исполнять. Есть сила выше его. Ничего тут не поделать.

Городовой подхватил мужичка в тулупе и поволок к толпе арестованных.

Одинокий человек в дверях сыска выглядел странно. Серое пальто, пережившее множество зим, без шарфа, мятый галстук, чистая, но застиранная сорочка, судя по воротнику; на ногах ботинки не для мороза, трости нет. Зато в руке держал роскошную шляпную коробку черного шелка для цилиндра.

Мгновенный портрет сомневался и не мог сказать определенно: доктор или занесло случайного визитера. Господину не было еще пятидесяти, вид имел болезненный, плечи сгорблены, лицо усталое и потертое, покрасневшие глаза слезились. Казалось, он перенес тяжкое заболевание и окончательно не оправился, с трудом встал с постели, еле передвигает ноги. В самом деле, его малость покачивало, наверняка от слабости телесной. Похмельного духа Ванзаров не ощутил.

– Куда намерены попасть?

Господин прищурился и смахнул слезинку рукавом пальто.

– Сыскное отделение, к чиновнику Ванзарову, – проговорил он, оглядываясь.

– Позвольте узнать, кто вы такой.

– Доктор Котт, Николай Петрович… Мне назначено.

Ванзарову требовалось несколько секунд, чтобы примерить мгновенный портрет на доктора. Но тут Аполлон Григорьевич вскочил со стула, уперев руки в боки и наградив презрительным, если не сказать высокомерным взглядом.

– Чиновник Ванзаров к вашим услугам. По какому делу явились? – прогремел он на пустое приемное отделение.

Чуть склонив голову, доктор завел коробку за спину, будто оберегая.

– Прошу простить, лицо знаменитого ученого, криминалиста и естественника Лебедева известно в России каждому. Ваши портреты печатались в журналах… Ваши заслуги столь значительны, что гремят на всю Европу… Чрезвычайно рад знакомству.

Господин Котт снял шляпу и отдал самый почтительный поклон.

Смутить Аполлона Григорьевича мало кому удавалось. По чести сказать, почти никому. Ванзаров не в счет. Скромный доктор сумел. Лебедев на мгновение потерял дар речи, смущенно крякнул, пригладил пробор, сунул сигарилью в зубы, вынул и воткнул в нагрудный кармашек.

– Приятно познакомиться, господин Котт, – пробурчал он. – Прошу простить за неуместную шутку.

Проверка удалась: дала результат совсем не тот, на который рассчитывал криминалист. Лебедев испытал нечто вроде уважения. Да, господа, лесть – страшное оружие. Мало кто может ему противостоять. А вы?

– Чиновник Ванзаров, – сказал тот, кто был им в самом деле, отдавая короткий поклон. – Проходите, господин Котт. Вешалка в углу.

Не расставаясь с шелковой коробкой, доктор проковылял к вешалке, с мучениями вынул руки из рукавов, устроил пальто на крючке, а шляпу над ним. Передвигался он трудной походкой больного человека. Подойдя к столу, опустил коробку около ботинок.

– Если вам нездоровится, можем перенести на другой день, не к спеху, – сказал Ванзаров, изучая помятый пиджак, неглаженые брюки и обручальное кольцо, вросшее в палец.

– Нет, нет, все хорошо… Ненавижу зиму, люблю тепло, – ответил доктор, сохраняя равновесие. – Не стоит откладывать, я так долго ждал этого момента, столько сил было потрачено. Не стоит откладывать…

– Желаете укрепляющий напиток? У меня имеется особый, – Аполлон Григорьевич похлопал по саквояжу. – Мигом приводит в чувство. «Слеза жандарма». Секретный рецепт и гарантия немедленного результата, как бы написали в рекламном объявлении.

– Благодарю, господин Лебедев, я не пью.

– Глоток поставит вас на ноги, коллега…

– Прошу меня простить, вынужден отказать.

– Зря… Да, что стоите, коллега, садитесь. В сыске вежливости не дождетесь.

– Премного благодарен…

Родственные научные души нашли друг друга. Ванзаров был лишним.

– Господин Котт, в сыскной полиции обязательные правила. Могу взглянуть на ваш паспорт? – напомнил он о себе.

И получил негодующий взгляд: как не стыдно спрашивать паспорт у человека, который восхваляет великого Лебедева.

– Понимаю, господа, формальности…

Сунув руку за отворот пиджака, Котт достал серую книжечку годового паспорта. Ванзаров полистал страницы. Дата рождения, вероисповедание, имя-отчество, запрета на проживание в столицах нет. На странице регистрации стояла свежая запись: доктор Котт жил недалеко, на Казанской улице. Паспорт чистый, обложка гладкая, документ содержали в образцовом порядке. Жаль, что пока не вклеивают фотографию, как за границей.

– Благодарю, – Ванзаров возвратил паспорт владельцу. – Вам сорок два?

– Сорок три… Вы же видели дату моего рождения. К чему спрашивать?

– Сколько лет женаты?

– Давным-давно, – ответил Котт, засовывая книжицу в глубины пиджака.

– Господин Ванзаров, формальности улажены? – Аполлон Григорьевич будто переметнулся на сторону доктора и не скрывал раздражения. Такой открытый человек.

– Вполне, господин Лебедев… Господин Котт, нам поручено проверить действия вашего изобретения. Насколько понимаю, оно имеет отношение к телепатии…

– Прошу не путать, – перебил Котт так нервно и резко, будто его обидели. – Мой прибор позволяет ставить эксперименты в области ясновидения. Это исключительно разные направления.