Стилист. Том II (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

— На ЦРУ, — уверенно ответил Игорь Николаевич, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. — Моё настоящее имя Пётр Григорьевич Крылов. Мой дед был дворянином, после революции бежал во Францию, а оттуда в США. Там я и родился. По документам проходил как Питер Крылофф. Знаю одинаково хорошо и русский, а английский.

На самом деле английский Игорь Николаевич знал так себе, однако этих знаний хватало, чтобы более-менее сносно общаться с деловыми партнёрами. Впрочем, он надеялся, что сейчас его не станут слишком рьяно проверять.

— Так-так, продолжайте, господин Крылофф.

— После окончания колледжа меня призвали на флот, я успел принять участие в боевых действиях на Тихом океане. Был ранен в плечо.

Тут он соврал, но наполовину. Ранение в плечо действительно было, однако случилось это в 1994 году во время бандитских разборок, когда делили с ОПГ «Олимпийцы» сферы влияния. Пуля, к счастью, кость не задела, прошла навылет, но зажившие следы на месте входного и выходного отверстия так и остались.

— После демобилизации решил продолжить карьеру военного, поступил в Военно-морскую академию США. Во время обучения на меня вышли представители ЦРУ и предложили сотрудничество. Их заинтересовало моё владение русским языком, они считали, что я смогу быть полезным во время холодной войны.

Кистенёв не знал, когда началась эта самая холодная война[1], знал лишь из газет, что она продолжается, и сказал, понадеявшись на авось. Но вроде бы прокатило.

— Все эти годы я работал на территории Соединённых Штатов с выходцами из России и СССР. А летом 1971 года я был заброшен на территорию Советского Союза как "спящий" агент.

— Каким образом это произошло?

Кистень помялся, как-то этот вопрос он не продумал, но на память как нельзя кстати пришёл эпизод из когда-то в юности виденного шпионского фильма.

— С группой туристов из ФРГ я высадился с парома в Ленинграде, а завербованный ранее ЦРУ советский гражданин, внешне на меня похожий, к тому же загримированный, заменил меня и уехал в Германию. Я же с большой суммой денег и новыми документами на имя Игоря Николаевича Кистенёва остался в Ленинграде, а затем перебрался в Москву. Добравшись до столицы, начал изображать бывшего старателя с приисков, который тратит честно заработанные деньги. Деньгами меня по своим каналам снабжали исправно, так что нужды ни в чём я не чувствовал. А вы говорите — воровской общак, — с лёгким осуждением добавил Игорь Николаевич. — Но чтобы меня не привлекли за тунеядство, я сунул кое-кому на лапу, и меня провели дворником на ВДНХ.

— Но вас же забросили к нам не просто так, наверняка дали какое-то задание?

— Для начала я должен был обустроиться, а потом уже получить первое задание. Какое — я не знал. Связь я держал через сотрудника посольства США. Он и вручил мне месяц назад этот прибор, новейшую разработку американских учёных. С его помощью можно не только выходить на связь, но также записывать звук, делать фото и видеозаписи. Незаменимая вещь для шпиона высшей квалификации. На этот аппарат мне пришла шифрограмма с моим первым заданием.

— И что, что это за задание? — с трудом скрывая волнение, спросил Романов.

Кистенёв, вспомнив акцию «Аум Синрикё», ради приличия изобразил на своём лице борьбу эмоций, утопил лицо в ладонях, жалобно посмотрел на подполковника и, тяжело вздохнув, сказал:

— Мне нужно было распылить в московском метро новый смертельный вирус.

Кадык на шее Романова дёрнулся, а сам он подался вперёд, испепеляя «шпиона» взглядом.

— Что? Что вы сказали?!

— Вы же слышали, я должен был распылить в Московом метро вирус, разработанный в секретных лабораториях ЦРУ.

— Вы собирались отравить десятки, сотни людей? Женщин, детей, стариков…

— Меня не посвятили в особенности этого вируса, но вполне может быть, что он начал бы распространяться, как чума или оспа, и вскоре вся Москва просто вымерла бы.

— Да вы же нелюди!

— Но я, честно говоря, ещё сомневался, когда меня арестовали, — в расчёте на снисхождение добавил Игорь Николаевич.

— Где этот вирус?

— Я его ещё не получил, знаю, что баллон с вирусом в камере хранения одного из московских вокзалов. Со мной должны были связаться на прошлой неделе и сказать, где точно и какой шифр. Теперь уже и не свяжутся.

— Вовремя, ох как вовремя мы вас взяли, — сказал Романов, вытирая носовым платком выступившую на лбу испарину.

Он как-то совершенно забыл, что взяли Кистенёва коллеги с Огарева-6. Его мысли сосредоточились на том, что нужно как можно скорее организовать проверку камер хранения всех московских вокзалов. Не исключено, что американцы и после провала диверсанта не отказались от своей бесчеловечной затеи.

— Сейчас вас отвезут в "Лефортово", теперь там посидите в одиночке как особо опасный преступник, — всё ещё думая о своём, сказал Романов.

— А вещи? Зубная щётка, паста, трусы казённые — всё в "Бутырке" осталось, — нагло заявил Кистенёв.

— Вещи? Там новыми обзаведетесь, — рассеянно заметил подполковник, подходя к двери. — Конвой, уводите. В курсе, что в "Лефортово" едете? Смотрите, за подследственного отвечаете головой.

Ещё полчаса спустя Кистенёв под конвоем был препровождён в автозак, а Игорь Петрович помчался с докладом к Григоренко. Обратно подследственного вёз тот же караул из конвойной службы следственного изолятора, что и доставил его на Лубянку: прапорщик лет тридцати и молоденький сержант с комсомольским значком на груди. Они сидели в передней части автозака, отделённые от Кистенёва решёткой. Сержант был вооружён АКМ, а у прапорщика на боку красовалась кобура, из которой торчала рукоятка ПМ.

Судя по акценту, старший конвоя был из прибалтов, и на этапируемого в СИЗО он смотрел волком, не стесняясь подталкивать того в спину, когда тот, изображая одышку, забирался в автозак. Он и представлял, по мнению Кистенёва, главную опасность при реализации задуманного плана.

Продолжая делать вид, что что-то идёт не так, Игорь Николаевич то и дело массировал скованными ладонями левую сторону груди. Конвойные косились на него, наконец минут десять спустя прибалт спросил:

— В чём дело?

— Да сердечко в последнее время пошаливает, а тут ещё эти допросы… Быстрее бы до шконки добраться, прилечь.

— Доберёшься, — уверенно пообещал прапорщик.

Но у Кистенёва были другие планы. Ещё несколько минут спустя он захрипел, закатил глаза и, царапая ногтями несвежую рубашку в районе сердца, стал медленно сползать с железной скамьи на пол.

— Эй, ты чего это? — засуетился молоденький сержант.

— Похоже, с сердцем плохо, — констатировал прапорщик и постучал ладонью по зарешечённому стеклу, отделяющему кабину от будки. — Фролов! Тут зэку плохо с сердцем, надо его срочно в больницу.

— Ты что, Петерс, не положено, — крикнул водитель. — Обязаны доставить в изолятор, в "Лефортово" есть медсанчасть, вот пусть и занимаются им.

— Сдохнет же, — глядя на пускающего слюни Кистенёва, пробормотал прибалт. — Ладно, продолжаем движение, а я попробую, как нас учили, массаж сердца сделать. Воробьёв, сними АКМ с предохранителя, поставь на одиночные и держи наготове, если что — сразу стреляй.

С этими словами Петерс сунул ключ в замочную скважину, провернул его два раза, открыл решетчатую дверь и вошёл в скромное по размерам отделение для зеков, на полу которого, судя по его виду, уже доходил Игорь Николаевич Кистенёв. Прибалт склонился над ним, прислушиваясь, дышит ли тот ещё, уловил чуть слышное дыхание и, крест накрест сложив ладони на груди «умирающего», начал делать наружный массаж сердца.

— А я слышал, ещё нужно дышать рот в рот, — подал голос сержант.

— Вот сейчас сам и будешь дышать, — огрызнулся прапорщик.

В этот момент неведомая сила подбросила его вверх и назад, и прибалт спиной полетел на напарника, который от неожиданности нажал на спусковой крючок. Ствол автомата плюнул одиночным выстрелом, и пуля прошила грудь прапорщика насквозь, застряв в задней стенке будки.