Икона для Бешеного 2 - Виктор Доценко

Борис Горст обитал на Остоженке, в большом новом доме с архитектурой «под старину», ради строительства которого был снесен целый квартал действительно старых и ценных построек, включая усадьбу девятнадцатого века.

Едва переступив порог роскошной квартиры, он бросил в сторону кожаную папку со стенограммами заседаний Комитета по разработке национальной идеи и судорожно принялся стаскивать с себя одежду. Совсем немного времени понадобилось, чтобы стянуть с себя все. На Горсте не осталось ничего. Голый, как Адам, он стоял, отражаясь в многочисленных зеркалах холла, отделанного красным деревом.

Осторожно, на цыпочках, он пошел вдоль по коридору, старясь держаться ближе к стене, чтобы не скрипнуть плитками дорогого ясеневого паркета. Он шел, расставив руки, слегка пригнувшись, как охотник, готовый к появлению дичи, которую он не собирается упустить.

Горст заглянул в спальню. Здесь только огромная круглая постель, на которой в беспорядке были разбросаны розовые атласные простыни. С постели свешивалась черная кожаная плетка–семихвостка, на полу разбросаны предметы одежды, тоже из кожи и с металлическими заклепками.

Переведя дыхание, Горст двинулся дальше. Он шел тихо, и до его ушей донесся слабый треск: словно бабочка бьется о стекло. Довольно улыбнувшись, он двинулся в сторону столовой. Здесь находился громадный стол, вокруг которого выстроились стулья с высокими спинками. На столе стояла игрушка — заводной плюшевый заяц, отчаянно молотивший лапами по крошечному барабану. Горст замер, уставившись на зайца. Пружинный завод кончился, и заяц замер, подняв лапы.

На секунду председатель забыл об осторожности. И тут на Горста сзади обрушилось что‑то большое и мягкое. Он повалился на текинский ковер, который ему подарила иранская делегация (в благодарность за поддержку в Думе их проекта строительства атомной электростанции).

Чьи‑то сильные руки перевернули Горста.

Горст лежал, распростертый на ковре, а его оседлала женщина — совершенно голая, если не считать большого католического креста на большой груди, вздымающейся от учащенного дыхания. На ее лице бродило хищное выражение охотника, загнавшего дичь.

Где гуляешь, холера? — крикнула женщина и с размаху ударила председателя по лицу. Затем еще раз и еще.

Горст зажмурился. Боль доставляла ему огромное удовольствие. Он сам обожал причинять боль другим, но испытывал тайную страсть к тому, чтобы самому испытать, что это такое.

Его мучительница уселась ему на грудь. У него перехватило дыхание, когда он почувствовал, как волосы ее лобка щекочут его кожу. Женщина принялась вращать круглым задом, вдавливая Горста в ковер. Горст буквально взвыл от страсти. Вой перешел в стон, когда она отвела назад правую руку и схватила его напрягшееся достоинство.

Не нравится? — В ее голосе звучала угроза. — А вот это нравится?

Она сдавила его «мальчика» так, что председателю показалось, из него фонтаном брызнула кровь. Но это была не кровь. Просто в последнее время председателю хватало минуты на то, чтобы его сексуальная жидкость покинула сохнущее от времени и внутренней злости тело и излилась на руку той, кто ему помогал дойти до оргазма.

Он давно уже потерял способность жить с женщинами нормальным образом. Настолько давно, что все эти садомазохистские штучки стали казаться ему нормальными.

Но его подруга не собиралась так просто оставить его. Вскочив с его груди, она выбежала из столовой и тут же вернулась с плетью в руке. Расширенными глазами Горст смотрел на то, как она приближалась к нему, постукивая по руке плетью. В ее глазах он прочитал то, что было известно только им двоим.

— А теперь — на колени!

Раздался резкий свист плети, Горст взвизгнул от боли и ощутил, как в нем вновь просыпается желание. Он упал к ногам своей мучительницы и забился на ковре, неистово трясь своим естеством о рисунок ковра, которому тысяча лет и который в течение года ткали мастерицы–девственницы из отдаленных горных районов. Считается, что ковры, сотканные руками девственниц, сберегут дом от напастей, принесут счастье и даруют радость материнства.

Горст не думал об этом, в экстазе сливая то немногое, что мог, прямо на древний рисунок ковра.

Председатель познакомился с Казимирой полгода назад. Поначалу он понятия не имел, что ему ее подставил пронырливый Ватикан в лице кардинала Гаспара — одного из первых лиц в ордене иезуитов. Он и Казимира встретились на приеме в посольстве Польши и поняли друг друга с полунамека. Немедленно покинув шумный прием, они приехали в дом председателя и двое суток не покидали постель.

Горст, которому казалось, что он уже достиг степени магистра в области садомазохистских приемов, с Казимирой оказался не в роли атакующего, а обороняющегося. Она сразу взяла над ним верх и дала понять, что рядом с ней — он просто ученик.

Трудно назвать день и час, когда в минуту откровения, в угаре постельных забав, председатель поведал Казимире о своих врагах. Он и сейчас не хотел об этом думать. Она помогла ему избежать опасности, грозившей сбросить его с той вершины, куда он сумел подняться.

Она, Казимира, любовь его, сделала так, что опасность миновала. И при этом Горсту не пришлось обращаться к спецам из своей бывшей службы и быть им обязанным. Перед ним открывались новые горизонты, значение и широту которых он пока еще не решался оценить.

О чем думала Казимира — известно только ей и кардиналу Гаспару. Если она просто выполняла свой долг перед организацией иезуитов, тогда ее роль была предельно ясна. Если же она при этом еще испытывала удовольствие от изуверских забав с Горстом — тогда все было гораздо страшнее. И едва ли нашелся бы желающий исследовать все темные и грязные уголки ее души.

В одном мутном водовороте смешались желание Ватикана сделать Россию католической, а также неуемная жажда власти, обуревавшая Горста и умело подогреваемая его помощником Разумновым.

Старший следователь Васьков был всегда точен, когда дело касалось работы. А тут еще и такое перспективное новое направление открывалось с этой картой! Ясно, что опаздывать нельзя.

Привычно махнув на входе в музей алыми корочками удостоверения, Васьков стал подниматься по широкой мраморной лестнице, размышляя о том, для чего в старину требовались такие здоровенные и неудобные лестницы, с высокими ступенями и мраморными заворотам, о которые цеплялись ноги. Так и не придя ни к какому определенному выводу, Васьков добрался до зала, где его ждала Виктория.

Она сидела за дальним столом, склонившись над бумагами. Васьков видел издалека тугой узел ее волос на затылке. В отличие от их недавней встречи Виктория успела внести кое–какие изменения в свою внешность. Теперь ее светлые волосы стягивала темная полоска ткани.

Васьков про себя усмехнулся: ученые дамы тоже стараются быть привлекательными. Значит, к его визиту специально готовились. Он не решился обращаться к Виктории со спины и поэтому подошел ближе и, улыбаясь, приготовился произнести слова приветствия. Но слова эти застряли у него в горле, как только он рассмотрел Викторию.

Ее голова лежала на столе, а руки бессильно свешивались вдоль тела, едва не касаясь пола. Лица не было видно — она уткнулась лбом в бумаги, разбросанные вокруг. То, что Васьков издалека принял за ленточку в волосах, оказалось спекшейся кровью. Крови было много. Она пропитала густые волосы, растеклась по столу и, добравшись до края столешницы, капала на пол, где успела образоваться изрядных размеров лужица.

Васьков видел смерть не раз, но такая ее обыденная простота потрясла его до глубины души. Он потрогал шею Виктории и убедился, что женщина мертва уже пару часов, как минимум. Вероятно, сотрудники заходили в зал, но увидев, что она склонилась над картами, и зная ее крутой нрав, уходили, не желая тревожить.

Бросив взгляд на стол, Васьков убедился, что карты нет. Заслышав за спиной торопливые шаги, следователь обернулся, однако не столь быстро, как следовало бы. Он тут же упал без сознания.

Очнувшись, следователь с отчаянием убедился в том, что список потерь возрос: пропал его атташе–кейс с документами следствия об исчезновении Критского. Сидя на полу, рядом с трупом Стерх–Стерховской, и потирая отчаянно ноющую голову, Васьков пришел к выводу, что на удобном кресле в министерстве можно пока поставить крест.

«Биндагор» — любимый ресторан председателя Горста. Здесь он чувствовал себя, как на необитаемом острове: только он, морские пейзажи Зондского архипелага и темнокожие «Пятницы», которые приносят ему чудесную еду по первому его знаку. В воздухе носился аромат индонезийских благовоний.

На небольшом возвышении две танцовщицы с острова Бали исполняли совершенно неприличный танец. Похоже было, что они без ума друг от друга и желают тут же совершить акт любви, причем со всеми сексуальными подробностями.