Феникс - Светлана Ягупова

- Они пройдут через адаптационную камеру и станут другими.

- Однако в дни КО неизбежно оживает прошлое. Если бы я все же встретился с кем-нибудь из них, я бы заявил, что здесь их ожидает отнюдь не рай. Райскую жизнь, сказал бы я, вы еще должны заслужить своим потом, выстрадать. Да и что такое в вашем представлении рай? - распалялся Радов перед воображаемыми собеседниками. - Уж не лежание ли под кусточком с конфетой во рту или в комфортабельном салоне автомобиля? Возможно, вы имеете иное представление о райской жизни, во я посмотрю на вас, когда воспламенитесь жаждой познания иных миров, а вам вдруг скажут: рановато, вы еще не все сделали на Эсперейе. И вовсе ощутите себя одной ногой в аду, когда вам вежливо откажут в путешествии на нашу матушку-Землю.

- Неужели вам отказали, Стас? - Лия искренне огорчилась.

- Да. Но я сейчас не о том. Реплицировать захватчиков - аморально. Они ведь не приложили ни малейшего усилия к тому, чтобы хоть на йоту приблизить век Репликации.

- Это очень сложный вопрос, не нам его решать.

- Знаю. Репликаторы уже не терпят меня - постоянно толкусь у них со своими предложениями. Смотрите, Лия, мои суставы начинают растормаживаться.

- Ну-ка, поднимитесь.

Радов встал, немного постоял недвижно, затем согнул в колене одну ногу, другую, покрутил руками, головой.

- Все в порядке. - Он сделал несколько гимнастических упражнений с приседаниями. Опять заглянул в зеркало и остался доволен: разгладились складки, исчезли пигментные пятна, в глазах появился молодой блеск.

- Пока еще не могу вас оставить, - предупредила Лия.

- Идемте-ка в двадцать пятую. Что там у них? Явно разочарованная тем, что беседа прервалась, Лия пошла следом.

Всякий раз, шагая по коридору реплицентра, Радов досадовал, что на его стенах, испещренных выдержками из иммортальной лирики, нет строк Маяковского: "Недоступная для тленов и крашений, рассиявшись, высится веками мастерская человечьих воскрешений". Когда-то просьбу поэта "Воскреси, свое дожить хочу!", понимали как метафору, страстное желание духовно остаться в памяти людей, упуская из виду конкретное, недвусмысленное: "Сердце мне вложи! Кровицу - до последних жил. В череп мысль вдолби. Я свое не дожил на земле, свое не долюбил!"

Радова тяготил, тот случайный факт, что именно он одним из первых получил реализацию того, о чем без особой веры думал лишь в юности, но что, оказывается, всегда жило в великих душах. В этом можно убедиться, читая цитаты на стенах: Джон Донн (XVII век): "Смерть, почему же мы твои рабы? Что мы уснем навеки, ты нам врешь: Проснемся мы - и ты тогда умрешь!"; Александр Пушкин (XIX век): "О други, не хочу я умирать!", Илья Сельвинский (XX век): "Мы вновь сквозь вековое забытье взойдем в телесности, а не в расподьях"; Эрих Скорцелли (XXI век): "Но не господь, наука воскресит"; Мария Жордан (XXVII век): "И на земле, очищенной от бед, увидимся мы через бездну лет"; 2 Бенедикт Гленский (XXX век): "Он - бог, он - великий новатор, наш завтрашний репликатор!"

В первой жизни Радов был уважаем и любим, но оттуда же тянулся за ним груз, опутывающий ноги и сегодня. Так за что это невероятное везение в облике сегодняшнего бытия, к чему до сих пор так и не привык?

Стены холла выложены светящейся мозаикой на темы мифов о воскрешении Осириса, Диониса, сценами волшебных оживлений Медеи, сюжетами о Гильгамеше с цветком вечной молодости, который у него крадет змея, эпизодами из жизни валькирий, ухаживающих за погибшими воинами, картинами из русских народных сказок о живой и мертвой воде и молодильных яблоках.

Слева сияло красочное панно, на нем то вспыхивало, то исчезало изречение великого русского философа-космиста: "Мир нам дан не на погляденъе, а на действие" (Николай Федоров). Справа горели слова "Не смерть устраняйте, а беды" (Людвиг Фейербах).

- Вам не кажется, что они спорят друг с другом? - кивнул Радов на панно. - Ведь тот, слева, восставал именно против смерти.

- В этом споре диалектика. Смерть мы пока не устраняем, а переиначиваем. То есть она не обрывает, а венчает жизнь. Но уже думаем и о бессмертии.

Лия обернулась к Радову, и его не в первый раз поразила исходящая от нее сила внутренней гармонии. Не зря ее любимый музыкальный инструмент - древний терпситон: каждое движение девушки исполнено грации и излучает скрытую музыку.

- Фейербах был прав, считая, что в основе народной веры в бессмертие стремление не к совершенствованию, а к самосохранению. Но вот получена возможность продления жизни, и человек стал мечтать об усовершенствовании себя. То есть, когда исчезла борьба за существование, он стал приводить в порядок собственные душу и тело. Согласитесь, пока царила социальная несправедливость, трудно было следовать общечеловеческим заповедям: не убий, не предай...

- Да, мне это знакомо. Человек раздваивался.

- И в этом его спасение. Если бы он не был способен на такое во имя социальной справедливости, мы бы сейчас не беседовали с вами.

- Однако всему свое время. Я был свидетелем того переходного периода, когда социальные вопросы постепенно стали решаться мирным путем. Первые контакты изменили взгляд на многое.

- Надеюсь, вы расскажете об этом подробнее. - Лия вновь с огорчением подумала о прерванной беседе.

Они шли по коридору, мимо лабораторных комнат под номерами, откуда слышались гудение аппаратуры, чья-то речь, бормотанье, песня на незнакомом языке, и Радов не впервые испытал благоговение и страх перед тем, что совершалось за этими дверями.

- Минутку! - Он остановился у огромного, на всю стену, светящегося табло. На нем были имена тех, кого реплицировали в этом месяце. Радов скользнул взглядом по списку. Слева шло новое имя, справа - прошлое, за которым стоял век, откуда вернули человека. В этот раз почему-то чаще всего встречалось восьмое тысячелетие до новой эры. Восток.

- Не понимаю вашей логики, - обернулся он к Лии. - Все же по какому принципу вы отбираете счастливчиков?

Лия отвела взгляд. Это был самый больной вопрос. Вот уже второе десятилетие брали почву из разных мест Земли по плану бесстрастной ЭВМ. На Эсперейе рождалась новая мораль, и, как всякое рождение, это проходило не безболезненно.

- Тут появился я, - кивнул Радов, проходя мимо репликаторской под номером двадцать три.

- Сейчас здесь крестьянин из средневековой Руси. Через неделю сможете познакомиться.

Вошли в двадцать пятую.

Сложность и эстетическая содержательность репликаторских всегда восхищали Радова: изящно вделанная в стены аппаратура на кристаллах, прозрачные репливанны, похожие на огромные светящиеся самоцветы, чистота и тишина, сопровождающие сокровенную тайну.

Сейчас в двадцать пятой было непривычно шумно, многолюдно, поэтому их заметили не сразу. К Радову подошел старший репликатор Лер Лернинг и, дружески обняв, осведомился о его самочувствии.