Разбитая музыка - Стинг

Не знаю, сумел бы я хоть немного понять подобную музыку, если бы с самого начала не слушал ее так много и упорно. Я не джазовый музыкант, но я вложил немало труда в то, чтобы научиться понимать джаз и найти общий язык с теми, кто его играет.

К 1967 году моим родителям удается скопить достаточно денег, чтобы купить половину дома на две семьи неподалеку от побережья, в Тайнмуте. Это всего в нескольких милях от Уоллсенда вниз по течению реки. После стольких лет конфликтов мои родители каким-то чудом продолжают совместную жизнь под одной крышей, сохраняя свой союз если не фактически, то хотя бы номинально. В такой семье, как наша, развод не может рассматриваться как выход из положения: он неприемлем ни в финансовом, ни в социальном отношении. Я рад, что такое глобальное потрясение, как развод, обходит нашу семью стороной, но временами, измученный постоянным эмоциональным напряжением, от которого сыплются искры и которое накапливается где-то под фундаментом нашего дома, я мечтаю, чтобы вся эта конструкция наконец взлетела на воздух, раз и навсегда.

Я слишком неловкий и нескладный, чтобы быть хорошим футболистом, но я могу быстро бегать. Ни в одной из школ, где я учился, никто и никогда не побеждал меня в забеге на сто ярдов. Я ширококостный и сильный благодаря необходимости с детских лет помогать отцу и возможности в неограниченных количествах пить бесплатное молоко.

Я устанавливаю рекорд школы в беге на сто ярдов и получаю право на участие в чемпионате графства Нортумберленд в Эшингтоне. Сейчас лето 1967 года, и мне шестнадцать лет. Это самый серьезный забег в моей жизни. Я хорошо помню тошноту, которая подступает в ожидании стартового выстрела, мучительную тишину в промежутках между командами: «На старт…» Мои колени напряжены, а ступни в шипованных ботинках готовы сорваться с места. «Внимание…» Проходит целая вечность, пока я поднимаю голову и, как в тоннель, смотрю вперед, туда, где виднеется финишная черта. Марш!

Этим вечером я возвращаюсь домой, светясь от гордости. Я выиграл забег с хорошим результатом и, торжествуя, спешу сообщить эту новость моему отцу, который в это время встает с дивана после своего дневного сна. «Очень хорошо, сынок» — вот все, что он говорит мне на это, и спокойно отправляется на кухню приготовить себе чашку чая. У меня сразу падает настроение, и я обижаюсь на отца. Он слишком погружен в свои собственные несчастья, чтобы по-настоящему разделить мой успех или почувствовать гордость за мою победу, в которой, может быть, есть и его заслуга. Его гордость за меня остается невысказанной, она заморожена его постоянной печалью. Я понимаю это сейчас, но тогда не понимал.

Карьера бегуна обрывается для меня этим же летом после того, как я проигрываю один из первых отборочных туров на участие в забеге национального уровня. Я разочаровываюсь в спорте, утешая себя только тем, что спринт не требует никакой стратегии, никакой тактической тренировки. Или ты родился с такой мускулатурой, которая позволяет тебе быть самым быстрым, или нет. Спортивные достижения требуют жесткости по отношению к себе, суровой решимости. А эта тошнота, которая рождается где-то в желудке и подступает к горлу, этот страх, что ты не покажешь нужного результата, что тебя победят, что ты провалишься!

Я начинаю убеждать себя, что больше не буду стремиться получить одобрение моего отца, и тем не менее значительная часть моей жизни представляет собой не более чем тщетную попытку заслужить одобрение, найти понимание. И сколько бы я всего этого ни получал, насыщение, вероятно, никогда не наступит.

Я презираю новый дом с его претензией на пригородную виллу, но все-таки при нем есть сад, который так нравится моему отцу, хотя ему и приходится вставать по утрам еще раньше и ехать в Уоллсенд, чтобы развозить там молоко. Он возводит в саду строение, которое называет оранжереей, однако на самом деле это невзрачная постройка из подсобных материалов, в которой проделаны окна. Здесь отец проводит почти все свободное время в компании пауков и унылых кактусов.

Мама по-прежнему уезжает по четвергам в неизвестное место, которое считается домом Нэнси, но никто не говорит об этом ни слова. Стены в новом доме слишком тонки, чтобы можно было повысить голос. Наша семья напоминает монахов, давших обет молчания. Для младших брата и сестры я не более чем один из родственников. Я знаю, что они так же, как и я, подавлены обстановкой в семье, но, когда я бываю дома, я все равно как будто отсутствую. Я нежно люблю их и думаю, что они любят меня, но я никогда не рискнул бы проявить к ним какой-либо интерес или проявить свои чувства. Должно быть, они считают меня холодным и безразличным, но я даже приблизительно не представляю, что они знают и чем с ними можно заниматься. У нас с братом общая спальня в задней части дома. Считается, что она — с видом на океан, но это означает только, что если взобраться на платяной шкаф и устремить взгляд поверх крыш, где-то вдали будет виден серый, запретный горизонт Северного моря. Я стараюсь как можно меньше бывать дома. Иногда я целыми днями брожу по побережью от Тайнмута до залива Уитли-Бей, следуя за приливами и отливами. Я гуляю без всякой цели и думаю.

В какой-то момент я начинаю частенько проводить вечера в клубе YMCA[12] в Уитли-Бей и завожу дружбу с двумя братьями, Кеном и Питом Бригэм. Кен, как и я, учится в гимназии в Ньюкасле. Он прекрасный музыкант и умеет играть на пианино и гитаре. Пит на пару лет старше нас. Он — ученик шеф-повара и играет на бас-гитаре. Пит сделал свой инструмент сам, и я просто потрясен его гениальностью. Бас получился функциональным, но не грубым, практичным, но не уродливым. Пит посвящает меня в электронное таинство звукоснимателя с единственной катушкой, показывает расчеты длины мензуры и критических расстояний между ладами на грифе гитары. Это мое первое знакомство с бас-гитарой, но я не проявляю большого интереса к этому инструменту. Я теперь считаю себя классным гитаристом, потому что научился вполне сносно исполнять ритмические фигуры Хендрикса и пользуюсь этим умением, чтобы привлечь к себе компанию молодых музыкантов, которые почти каждый вечер собираются в музыкальной комнате клуба. Я — тот парень, который умеет играть «Purple Haze», и это становится моей визитной карточкой. Именно из таких мелочей создаются репутации. Я обучаю этой песне не меньше половины посетителей клуба.

Один из этих ребят — Кит Галлахер, который впоследствии будет шафером на моей свадьбе точно так же, как я буду шафером у него. Поверив в меня с самого начала, он стал моим другом на всю жизнь. Именно его энтузиазм и поддержка дали мне смелость вообразить, что я как музыкант обладаю некой особенной индивидуальностью и что мою мечту о музыке можно претворить в жизнь.