Сочинения - Валерий Брюсов

Давний гимн! припев всемирный!

В дни, где мамонт высил бивни,

В первом громе, в вешнем ливне,

Был ли тот же зов призывней?

Жди весны, ей верь, лови в ней

Флейты ропот, голос лирный.

Песнь вливаешь в струны ль, в слово ль,

Все ж в ней – отзвук вечной воли.

С ланью лань спозналась в поле,

Змей с змеей сплелись до боли,

Лоб твой влажен вкусом соли, —

Всех мелодий – вдоволь, вдоволь!

30 апреля – 2 мая 1921

Еврейским девушкам

Красивые девушки еврейского племени,

Я вас наблюдал с тайной дрожью в мечтах;

Как черные волосы упруги на темени,

Как странен огонь в ваших черных зрачках!

В Варшаве, и в Вильне, и в задумчивом Тальсене

За вами я долго и грустно следил.

И все мне казалось: стремитесь вы в вальсе

Неизбежном, над тайной бессмертных могил.

Как будто в вас ожили виденья библейские,

И матерь Ревекка, и дева Рахиль, —

Отвеяны помыслы ненужно-житейские,

И в новом жива вековечная быль.

Еврейские девушки! в холодной России

Вы – бессонная память о знойной стране,

Живое преданье о грядущем Мессии вы…

Девушки-матери, близки вы мне!

Август 1914. Вильно

Из прежде в теперь

Грядущий гимн

Солнце летит неизмерной орбитой,

Звезды меняют шеренгами строй…

Что ж, если что-то под солнцем разбито?

Бей, и удары удвой и утрой!

Пал Илион, чтобы славить Гомеру!

Распят Христос, чтобы Данту мечтать!

Правду за вымысел! меру за меру!

Нам ли сказанья веков дочитать!

Дни отбушуют, и станем мы сами

Сказкой, виденьем в провале былом.

Кем же в столетья войдем? голосами

Чьими докатится красный псалом?

Он, нам неведомый, встанет, почует

Истину наших разорванных дней,

То, что теперь лишь по душам кочует,

Свет, что за далью полней и видней.

Станут иными узоры Медведиц,

Станет весь мир из машин и из воль…

Все ж из былого, поэт-сердцеведец,

Гимн о былом – твой – восславить позволь!

Ноябрь 1921

Октябрь 1917 года

Есть месяцы, отмеченные Роком

В календаре столетий. Кто сотрет

На мировых скрижалях иды марта ,

Когда последний римский вольнолюбец

Тирану в грудь направил свой клинок?

Как позабыть, в холодно-мглистом полдне,

Строй дерзких, град картечи, все, что слито

С глухим четырнадцатым декабря ?

Как знамена, кровавым блеском реют

Над морем Революции Великой

Двадцатое июня , и десятый

День августа, и скорбный день – брюмер.

Та ж Франция явила два пыланья —

Февральской и июльской новизны.

Но выше всех над датами святыми,

Над декабрем , чем светел пятый год,

Над февралем семнадцатого года,

Сверкаешь ты, слепительный Октябрь,

Преобразивший сумрачную осень

В ликующую силами весну,

Зажегший новый день над дряхлой жизнью

И заревом немеркнущим победно

Нам озаривший правый путь в веках!

1920

Коммунарам

Под вопль вражды, под гулким гневом

Недаром вы легли в веках, —

Упал над миром тучным севом

Ваш огненно-кровавый прах.

Вы, лабиринтцы, в дни позора

Под дерзким эллинским копьем;

Ты, круг священный Пифагора,

Поющий на костре своем;

Вы, все, что восставали, тая,

Вальденцы, Виклеф, Гуса стан,

Пророки нового Синая,

Ты, исступленный Иоанн;

И вы, кто жертвой искуплений

Легли в Париже, у стены,

Чьи грозно вопящие тени

В лучах побед вознесены!

Как в басне, из зубов дракона

Возникли мощные бойцы,

Бросаете в земное лоно

Вы мученичества венцы.

Под те же гулы и угрозы,

Приемля ваш немолчный зов,

Мы ваши праведные грезы

Возносим над борьбой веков!

1920

Оклики

Четвертый октябрь

Окликаю Коршуна в пустыне:

– Что летишь, озлоблен и несмел? —

«Кончен пир мой! более не стынет

Труп за трупом там, где бой гремел!»

Окликаю Волка, что поводит

Сумрачно зрачками: – Что уныл? —

«Нет мне места на пустом заводе;

Утром колокол на нем звонил».

Окликаю Ветер: – Почему ты

Вой ведешь на сумрачных ладах? —

«Больше мне нельзя в годину смуты

Раздувать пожары в городах!»

Окликаю Зиму: – Эй, старуха!

Что твоя повисла голова? —

«Плохо мне! Прикончена разруха,

Всюду мне в лицо трещат дрова».

Чу! гудок фабричный! Чу! взывают

Свистом, пролетая, поезда.

Красные знамена обвивают

Русь былую, словно пояса.

Что грозило, выло и рычало,

Все притихло, чуя пятый год.

Люди, люди! Это лишь начало,

Октября четвертого приход!

Из войны, из распрь и потрясений

Все мы вышли к бодрому труду;

Мы куем, справляя срок весенний,

Новой жизни новую руду.

Кто трудился, всяк на праздник прошен!

Путь вперед – роскошен и широк.

Это – зов, что в глубь столетий брошен,

Это – наше право, это – рок!

25–30 октября 1921

Советская Москва

Все ж, наклонясь над пропастью,

В века заглянув, ты, учитель,

Не замрешь ли с возвышенной робостью,

И сердце не полней застучит ли?

Столетья слепят Фермопилами,

Зеркалами жгут Архимеда,

Восстают, хохоча, над стропилами

Notre-Dame безымянной химерой;

То чернеют ужасом Дантовым,

То Ариэлевой дрожат паутиной,

То стоят столбом адамантовым,

Где в огне Революции – гильотина.

Но глаза отврати: не заметить ли

Тебе – тот же блеск, здесь и ныне?

Века свой бег не замедлили,

Над светами светы иные.

Если люди в бессменном плаваньи,

Им нужен маяк на мачте!

Москва вторично в пламени, —

Свет от англичан до команчей!

13 ноября 1921

Просверк

Сеет Хронос

Нет, не струны, нет, не трубы,

Мой напев над морем вейте!

Закрываю тихо ставни,

Подношу покорно губы

К золотой забытой флейте;

Властвуй в темной тишине,

Старомодный, стародавний

Отзвук, милый только мне!

Пой из тьмы тысячелетней,

Из лесов аркадских басен,

Где к маслинам никли фиги,

Пой безвольней, безответней,

Но, как прежде, мудр и страстен,

Зовов нежных не тая, —

Здесь, где внемлют только книги,

Только тени, только я.

Где я? может быть, в преданьи,

В лунной трели менестрелей,

В песне призрачной Шопена, —

Но в сверканьи, но в рыданьи

Воды Геллы прогремели,

Обращая в нектар кровь;

Сеет Хронос алой пеной,

Чтоб земле всплыла Любовь.

28 февраля 1921

Зачем?

Зачем? Разве я знаю?

Не нами, давно суждено:

Поля опалять мистралю,

Якорю падать на дно.

Гольфштрему, может быть, хочется

Медлить в огне Гаити,

Но должен Малыдтремом корчиться

На холодном норвежском граните.

На эти глаза обманные

Стигматы губ наложить,

Это – играет ветер туманами,

Это – травами ночь ворожит.

Если двое в невольной неге мы

Угадываем шепоты срока,

Это – солнца Виктории-регии

Дрожат в синеве Ориноко.

Зачем? Кто нам ответит?

Словами любви не лги!

Сквозь эфир скользящей планете

Непонятны ее круги.

10 февраля 1921

Над сном надежд

Над сном надежд, что стаи птичьи, рея,

Кружат года, крик ястребиный зол;

Но дни, все дни взмывают, не старея, —

Вот – коршун, голубь, стрепет, стриж, орел!

Взлетайте! мчитесь! я, ловец бывалый,

Стрел, смерть поющих, не извел колчан.

Люблю сбивать с лазури в сумрак алый

Вас, бьющихся от боли острых ран!

Свой путь вершу меж круч, сквозь кольца веток,

Где в мгле никем не стоптана трава,

Но гибок лук, мой взор, как прежде, меток:

Всем зовам с выси вторит тетива!

Как весело за зелень летних теней

Стрела бежит, пронзая лист, легка!

День торжества, день жутких поражений —

Равно милы, – добыча в сеть стрелка.

Скорбь, радость, ужас, падайте со стоном

В гроб скал бесстрастных иль у горних струй,

И ты! ты! быстрый день, когда дано нам

Вновь ведать в жизни первый поцелуй!

3 февраля 1921

Инкогнито

Порой Любовь проходит инкогнито,

В платье простом и немного старомодном.

Тогда ее не узнает никто,

С ней болтают небрежно и слишком свободно.

Это часто случается на весеннем бульваре, и

У знакомых в гостиной, и в фойе театральном;

Иногда она сидит в деловой канцелярии,

Как машинистка, пишет, улыбаясь печально.

Но у нее на теле, сквозь ткани незримый нам,

Пояс соблазнов, ею не забытый.

Не будем придирчивы к былым именам, —

Все же часто сидим мы пред лицом Афродиты.

А маленький мальчик, что в детской ревности

Поблизости вертится, это – проказливый Амор.

Колчан и лук у него за спиной, как в древности;

Через стол он прицелится, опираясь на мрамор.

Что мы почувствуем? Укол, ощутимый чуть,

В сердце. Подумаем: признак энкардита.

Не догадаемся, домой уходя, мы ничуть,

Что смеется у нас за спиной Афродита.