Сонька. Конец легенды - Виктор Мережко

В его комнате находились двое — Сонька и Михелина. Мать стояла рядом с дочкой, которая также сидела на стуле. Животу нее был весьма заметен, она прятала его под длинным неудобным пальто, полы которого регулярно разъезжались, и приходилось все время поправлять их.

— Что значит — все готово? — не поняла Сонька.

— Все! — Никита поднял на нее глаза. — Вам никогда раньше не приходилось бегать с каторги?

— Приходилось, — спокойно ответила женщина. — Но я всегда рассчитывала исключительно на себя. Теперь же приходится надеяться на вас.

— Приходится?

— Да, приходится. Потому что я отвечаю не только за себя, но и за дочку.

— Добавьте еще — и за мужа тоже.

— Да, и за мужа.

— Соня, — попыталась снять возникшее напряжение Миха, — мы с Никитой многое уже обсудили, теперь осталось только дождаться парохода.

— Но я должна иметь хотя бы элементарное представление, к чему готовиться.

— Элементарное представление вы получите, когда я обо всем договорюсь с капитаном! — обронил Гончаров.

— Знаете, поручик, — женщина взяла свободный стул, села на него, — я готова бежать одна. Через материк — мне не привыкать. Лишь бы не было погони. И недомолвок было бы меньше, и нервы меньше трепали бы друг другу. А дочку отправите пароходом.

— Я не отпущу тебя, — покрутила головой Михелина. — А как я одна на этом пароходе?!

— Не одна, а с ребенком, — сострила Сонька.

— Вот именно… Рожу по дороге, и кто со мной будет возиться?

— На пароходе всегда есть фельдшер, — бросил Никита.

— Который с радостью примет роды у беглой каторжанки, — зло заметила Михелина. — А потом с такой же радостью сдаст меня полиции.

Поручик помолчал какое-то время, снова уставившись в пол, затем подошел к Михелине, присел перед нею на корточки.

— Послушайте меня внимательно. Две женщины на борту — это еще можно как-то объяснить. Но некий господин с вами…

— Мой муж, — пожала плечами Сонька.

— Но он сумасшедший.

— Не больше, чем вы!

Гончаров укоризненно посмотрел на нее.

— Это почти хамство, мадам.

— Простите.

— Но он действительно не сумасшедший! — искренне воскликнула Михелина. — Он нормальный!

— Я устрою ему побег через материк.

— Нет, — Сонька поднялась. — Или он с нами, или я с ним.

— А обо мне опять забыли, — заметила Михелина.

— Хорошо, — поручик тоже поднялся. — Я буду думать, мадам.

— Спасибо, милый, — улыбнулась Миха и благодарно поцеловала начальника в выбритую щеку.

Когда воровки вышли из дома начальника каторги, из-за дощатого забора им навстречу вышел Кузьма Евдокимов и с ухмылкой заметил:

— Ох и крутите вы нашим Никитой Глебовичем! Прямо как две гадины… Глядите, как бы вам это боком не вышло, шалашовки!

— Гляди, как бы самому не выперло туда, откуда меньше всего ждешь, — ответила Сонька, взяла дочку под руку и осторожно повела по улице.

Воровка пришла к Михелевой хибаре, когда уже сильно стемнело. Он стоял возле входа, увидел Соньку, заспешил к ней навстречу.

Попытался обнять, она отстранила его.

— Не надо от чужих глаз.

— Так ведь никто не видит.

— Как говорил один полицмейстер, береженого и куры боятся. — Женщина оглянулась, никого не заметила, присела на бревно под хибарой.

Михель примостился рядом.

— Ну, чего он?

— Вроде уломали.

— А как надует?

— Не должен. Он хоть и псих, но слово держать умеет. Из благородных все-таки.

— Дай бы бог.

Михель попытался снова приобнять воровку, она резко отстранилась.

— Хватит, сказала! И так народ шепчется, что часто шастаю!

— Ты моя жена.

— Была.

— Была? — Михель отпустил ее. — А сейчас?

— Не хочу об этом. Есть дела поважнее.

— Я хочу знать.

— Спроси еще, были ли у меня после тебя мужчины.

— Спрошу!

— Были. И не один… Что дальше?

— Ты их любила?

— Любила, страдала, мучилась! Этого тебе достаточно?

Вор вцепился в ее плечи.

— Я убью тебя!.. Если что узнаю — убью!

Сонька сильно оттолкнула его.

— Убьешь и хрен выберешься отсюда!

— А мне без разницы, где подыхать! Но и ты хрен куда денешься! Вцеплюсь, не отпущу, убью! — Михель обхватил ее, изо всех сил прижал к себе. — Ты моя!.. Только моя! Никому не отдам…

— Пошел ты!

Женщина выскользнула из его объятий, зло взглянула и зашагала в сторону поселка, не видя, что из-за ближнего барака за ними наблюдал Кузьма Евдокимов.

Гончаров лежал на кровати, забросив ногу на ногу, читал Толстого, когда в дверь неуверенно постучали. Удивленный поручик отложил книжку, сбросил ноги на пол.

— Кто?

Дверь приоткрылась, в ней показалось лицо Евдокимова.

— Извиняюсь, Никита Глебович, — он стащил шапку с головы. — Я с важным наблюдением к вам.

Недовольный офицер поднялся, махнул надсмотрщику:

— Заходи.

Тот робко перешагнул порог, старательно вытер ноги о половичок, но дальше идти не решился.

— Имею наблюдение, ваше благородие.

— Говори.

— К вам часто шастают две воровки — Сонька и ее дочка, и мне в голову вдруг ударила мысля. Чего они так часто к вам шныркают?

— Ну и чего?

Кузьма помял шапку, доверительно улыбнулся.

— Похоже, цель какую-то нехорошую имеют.

— С чего ты взял? — ухмыльнулся поручик.

— Так ведь воровки. А одна из них — сама Сонька Золотая Ручка. Представляете, чего могут наворотить?

Никита Глебович закурил, прищурился от дыма.

— Какие мысли имеешь, Евдокимов?

— Как бы побег к весне не готовили! Вас облапошат, а вы потом за все отвечай.

— Сам додумался или кто подсказал?

— Сам, ваше благородие. Я ведь ушлый, из крестьян. Мой тятька сто десятин имел, пока Соньке подобные не нагрели. За карты сел с землей, а поднялся — в одних штанах. С тех пор и ненавижу всевозможную воровскую заразу. Так и вешал бы их всех подряд.

— Что еще можешь сказать к своим наблюдениям?

— Придурок этот… Михель… он какой-то не такой стал. Вроде и дурачок, а в то же время не до конца. Будто соображает чего-то. И Сонька вокруг него ошивается. Может, попытаете их?

— Считаешь, надо бы?

— А то! Я бы тут каждого второго на дыбу поднимал, чтоб вели себя по-людски.

Поручик затушил окурок в пепельнице, кивнул.

— Молодец, Евдокимов. Ступай и следи дальше. Только гляди — никому ни слова. А то ведь брякнешь где, и никакого улова не будет.

— Будет улов, ваше благородие! — заверил надсмотрщик. — Я теперь буду держать глаз топориком. Востро! Ни одна зараза не проскачет! Вмиг засеку!..

— Ступай с богом.

— Благодарствую, ваше благородие! — Кузьма задом попятился к двери, толкнул ее спиной и вывалился в темный коридор.

Глубокой ночью из темной парадной дома торопливо вышел Китаец, огляделся и направился в сторону виднеющегося неподалеку Николаевского вокзала.

Народу на вокзале было совсем ничего — отдельные праздно шатающиеся личности. Китаец с оглядкой вошел в местное почтовое отделение, протянул девице за стойкой монету.

— Барышня, позвонить.

Она кивнула на один из аппаратов. Китаец снял трубку, попросил:

— Сорок пять сто двадцать один. — Дождался соединения, торопливо произнес: — Завтра в полдень, угол Одиннадцатой линии и Большого, — повесил трубку и поспешно покинул помещение.

В этот раз объектом для нападения был выбран банк «Васильевский» на углу 11-й линии и Большого проспекта Васильевского острова. Здание выходило на обе улицы, что во многом облегчало отход в случае неудачной операции.

Подстраховщики расположились почти по той же схеме, что и во время ограбления «Нового Балтийского» на Петроградке, хотя распределение боевиков было несколько иным.

Сотник с Хохлом сидели в пролетке прямо за углом 11-й линии. Жака и Китайца назначили также караулить в пролетке по диагонали от банка. Обе группы видели друг друга отменно и могли в самый критический момент легко прийти друг другу на помощь.

Все ждали, как и в прошлый раз, прибытия главных персон — Беловольского с командой.

В его команде должны были быть Ворон и Аслан.

Прошло уже более часа после условленного, а пролетка с Беловольским все не появлялась. Нервы были на пределе.

— Чего это они? — проворчал Сотник, глянув на карманные часы. — Полчаса как пора. Уж не случилось чего?

— Не должно быть, — ответил Хохол с сильным малороссийским выговором. — Може, сбегаю к Китайцу?

— И чего он ответит?.. Дубеет, как и мы. Сидим уж, подождем.

— А я мигом!

— Сиди, курва нерусская! — беззлобно выругался Сотник. — Ждем!

Жак молчал, изредка поглядывая на Китайца. Тот тоже ничего не говорил, смотрел перед собой спокойно и бесстрастно.