Тайна Высокого Замка - Златослава Каменкович

— И убежал?

— Убежал…

— А Данько-пират где?

— Тут он. Встретишь, молчи, ни гу-гу! Точно мы его совсем и не знаем. Плевать на него хотели — и всё!

— Ладно. Олесь, а ты знаешь, он, кажется, прячется в пещере.

— Кто?

— Ну, этот… батько Данька-пирата!

Петрик ошибался. В пещере зачастую прятался сам Данько, который сознавал, что его отец совершал такие злодеяния, за которые не было тому ни пощады, ни снисхождения. А кто знает, пощадят ли жену и детей убийцы? Не зря же мать в ужасе твердила:

— Ох, не миновать мне криминала.

Данько грубо кричал на мать:

— Раскаркалась! Да я сперва ихний горсовет подпалю!

— Тихо, тихо… — испуганно махала руками маклерша, показывая глазами на соседскую квартиру.

— Бывает, что стены уши имеют…

— Да я этого Олеся подвешу вниз головой в пещере!

Однако чуть свет Данько трусливо убегает из дому, слоняясь где-то в центре города, среди сборища довольно тёмных личностей. Иногда он и вовсе не является домой ночевать. И каждое утро, вопреки материнскому запрету, Мироська, питая к брату беспредельную преданность, носит ему в пещеру кувшин воды и всякую всячину.

Два события отвлекли внимание Петрика и его друзей от маклеровских сынков.

Умер отец Ивасика. Умер человек добрый, смелый, сильный. Он учил Олеся ничего не бояться… Быть правдивым, честным, помогать слабым… Много у этого человека было друзей… Суровые, молчаливо-скорбные, они проводили своего товарища в последний путь. И те, кто ещё недавно, с сухим блеском в глазах выдерживал пытки в кровавых застенках дефензивы, сейчас, не пряча своих слёз, плакали над могилой человека, которого так горячо полюбил Олесь.

И ещё один человек с глубочайшей болью переживал эту утрату. То была тётя Оксана.

Кроме Олеся, никто не знал о той ночи, отягощённой муками раскаяния, когда эта женщина вдруг ясно поняла, что дальше так жить, как она живёт, нельзя!

Холодный ветер швырял в окна дождь, смешанный со снегом. Тётя Оксана вернулась домой, как обычно, на извозчике, уставшая, разбитая. Не раздеваясь, она сидела за столом не шевелясь, словно каменная, только слёзы из глаз: кап, кап, кап…

Вот она уронила голову на стол, рыдания сотрясали её плечи, а сквозь рыдания прорывались слова:

— Страшно, страшно так жить… Кругом эти рожи, пьют, шумят… А я… будто иду среди ночи одна… одна по тёмному полю… И на сотни километров нет вокруг ни одного огонька… Ни одного живого существа… Степан… Как мне и сыну ты нужен… Где? В какую тюрьму они упрятали тебя?..

Под натиском душевного смятения голос её ослабел и оборвался. Никогда ещё у тёти, такой гордой и скрытной, не вырывалось подобных признаний, как в тот поворотный миг её жизни…

Через друзей Степана она узнает, что муж заключён во Львовскую тюрьму «Бригидки». И узник даже не подозревает, кто так заботливо носит ему передачи, кто подкупает тюремщиков. А в один летний день, щурясь от дневного света, он выходит на волю.

Не зная, кому он обязан своим неожиданным освобождением, но полагая, что это хитрая уловка врагов, Степан в тот же день покидает город.

Успей бы Оксана ровно в одиннадцать утра быть у ворот «Бригидки», кто знает, возможно, злая судьба не разлучила бы Степана с семьёй ещё на год с лишним. Но случилось так, что у самого городского театра полиция с дубинками напала на демонстрацию бастующих маляров. Краковскую площадь и прилегающие к ней улицы полиция оцепила. Оксана с детьми не смогла пробраться к тюрьме.

Только спустя год, когда Олесь гостил у своего дедушки на Майданских Ставках, за ним туда приехали тётя Оксана и её муж…

Вторым событием, но уже радостным, было поступление Олеся, Петрика и Василька в новую школу, где все — и учителя, и дети, говорили на родном, украинском языке.

Как-то в середине октября, в один из чудесных тихих и солнечных дней, Олесь и Петрик возвращались из школы по Замковой улице. Внимание их привлекли трое незнакомых первоклассников, которые сбивали камнями каштаны.

— Гей, вы зачем портите деревья? — сердито напустился на них Олесь. — Тоже мне — охотники за каштанами! Не можете залезть и нарвать?

— Я ещё маленький, чтобы на такое высокое залезть, — тоненьким голоском обиженно возразил чернявый мальчуган, почтительно отступая назад.

Тогда Петрик бросил на траву портфель и ловко взобрался на большой ветвистый каштан.

— Ловите!

— Это мне!

— Нет! Это мне!

— Мне!

— А ну, не ссориться! Всем достанется…

В эту минуту старый каштан внезапно окружили «пираты». Один из них попал камнем в голову Олесю. Бедняга, обливаясь кровью, побежал к себе во двор.

Тем временем «пираты» обшаривали карманы первоклассников, требуя «контрибуцию».

Спрыгнув с дерева, Петрик самоотверженно кинулся в густую кучу неприятелей.

— Не смейте грабить детей!

— Ха, защитник нашёлся!

Шкилет стукнул кулаком по спине Петрика и свирепо оскалил зубы, желая его напугать.

— Смерть проклятая! — крикнул Петрик и показал язык.

Данько, приняв величественную позу, сидел на камне и курил. Казалось, он выражал на своём лице полное равнодушие к тому, что совершалось.

«Пираты» скрутили Петрику руки назад и подвели к своему предводителю. Быть может, они ждали, что пленник упадёт перед ним на колени и будет просить пощады?

Глупцы! Кто-кто, а Данько хорошо знал упрямый нрав Петрика. Этот был не из тех, кто может признать его своим владыкой.

Мироська, отвратительно хихикая, подкравшись сзади, насыпал Петрику на волосы песку.

Изрядно поколоченный, Петрик вырвался из окружения, чудом подхватил в траве свой портфель и убежал.

Глава вторая. Загадочный гость

В изодранной куртке, прикрывая ладонью расцарапанную щёку, Петрик робко переступает порог кухни. Главное — незаметно пробежать в ванную комнату, помыть голову, причесаться…

— Где же ты бегаешь! — неожиданно входит на кухню Дарина. — Или сердце тебе ничего не подсказало?

Она почему-то в воскресном платье, радостная, суетится.

«Зря я боялся. Мама даже не заметила разорванный рукав», — с облегчением подумал Петрик, кладя на подоконник портфель.

— Вот, неси на стол мёд…

Войдя в комнату, Петрик побледнел и застыл на месте с открытым ртом.

— Сынку!

Отец оброс бородой, страшно исхудал, виски у него серебрились, и когда он смеялся, возле глаз и губ собирались незнакомые морщинки. Но всё равно Петрик сразу узнал его. Узнал и уже не мог отвести взгляд от добрых и любящих глаз.

— Это и есть мой Петрик! — с гордостью проговорил Ковальчук, обращаясь к гостю, сидящему за столом, которого радостно возбуждённый Петрик сразу и не разглядел.

— Вылитый батько, — сказал гость, прищуривая глаза.

Петрик отшатнулся, словно его толкнули в грудь. «Кто это? — подумал мальчик. — Где ж я его видел?»

Но память обрывалась, как рвётся истлевший шпагат.

Петрик смотрел на гостя таким испытывающим, пристальным взглядом, как будто хотел заглянуть ему в самую душу. Но гость не отвёл глаза и ласково улыбался мальчику.

— А скажи, герой, из какой битвы ты воротился? — полюбопытствовал гость.

— Это Данько-пират всегда наскакивает. Он грозится, что сведёт со мной счёты, хотя бы это стоило ему жизни. Так и говорит: пусть моя мама не удивляется, если найдёт меня как-нибудь утром в постели с перерезанным горлом! Батько у него «тайняк»… Он скрывается от властей!

— Какой головорез! — возмутился гость. — Фамилию не помнишь?

Петрик смутился. Ни фамилии Данька-пирата, ни имени его отца Петрик не знал.

— Врагов надо знать, герой, — с той же знакомой Петрику улыбкой покачал головой гость.

— Пока пили чай, Ганя сбегала за дядей Тарасом, который не замедлил явиться со всей семьёй.

Из разговора взрослых Петрик понял, что суровые испытания сближают людей. Гость, которого зовут Мартын Ткачук, по профессии электромонтёр. Год назад за революционную деятельность его бросили в Берёзу Картузскую. Отец Петрика крепко привязался к этому стойкому, верному товарищу по борьбе, сумевшему завоевать уважение среди узников лагеря смерти.

— Да расскажите ж, как пришло освобождение, — нетерпеливо требовала Дарина.

— Что рассказывать? — развёл руками Ковальчук. — День начался, как всегда, муштрой. Только вот примечаю, у дежурных полицаев морды больно невесёлые. Тут я ловлю момент и спрашиваю земляка, ты его, Тарас, знаешь. Это наш поэт Александр Гаврилюк. Спрашиваю, что это полицаи такие сумрачные? А он шепчет; «С тех пор, как началась война, им невесело…» А вечером мы даже разулись на ночь. Уснули как убитые.

— И вдруг, — с волнением перебил его Мартын Ткачук, — нас разбудили громкие возгласы: «Воля!», «Воля, браты!» У окна столпились люди и с кем-то перешёптываются. Слышим, кто-то сквозь рыдания кричит: «Эй, товарищи! Воля!»