Когда отцовы усы еще были рыжими - Вольфдитрих Шнурре

Доехав до садового кафе, мы остановились. Господия Шатцхаузер привязал лошадь так, чтобы мы могли ее видеть, сидя за столиком; потом мы прошли по скрипящему гравию и уселись.

Господин Шатцхаузер заказал нам по кружке светлого пива с малиновым соком, и, пока кельнер их не принес, мы все время смотрели на улицу.

Грозе приходилось трудно; было в воздухе что-то несовместимое с громом; всякий раз, как он хотел громыхнуть, что-то облачно-ватное душило его. И с молниями тоже не ладилось. В лучшем случае им удавалось высветить разрыв в тучах, но пробиться сквозь дождевую тучу они никак не могли. Туча плыла очень быстро, зависая над нами рваными клочьями. И вот уже первые капли дождя застучали по виноградным листьям, лезущим вверх по часто натянутым бечевкам.

Люди на улице припустились бегом.

- А ты боишься дождя? - спросил господин Шатцхаузер.

- Я - как вы, - отвечал я.

- Я люблю дождь, - сказал он.

И мы остались снаружи.

Крупные капли дождя черными чернильными кляксами расплывались на асфальте. Там, где мы сидели, среди цветочных ящиков с вьюнками, стало сумеречно и очень уютно.

- Когда я был маленьким, - сказал господин Шатцхаузер, сняв свою клеенчатую шапку и подставив под дождь лысую голову, - я тоже всегда так делал. Пролезу на Конный рынок и смотрю, и плевать, запрещено это или нет.

Я как раз пытался себе представить, как же мог тогда выглядеть господин Шатцхаузер - наверняка очень симпатично; тут зашуршал гравий, к нам подошел кельнер, неодобрительно покачав головой, поставил на стол две кружки и, прикрыв голову подносом, по которому тотчас забарабанил дождь, помчался обратно.

- Твое здоровье! - сказал господин Шатцхаузер.

Какое же это было блаженство - после пыли и жары пить холодное пиво. Я сделал большущий глоток, отер пену с губ и заглянул в кружку.

Я думал, что умру со страху. Из кружки на меня разгневанно смотрел старомодный маленький мальчик, который был моим дедушкой. Всякий раз, когда в кружку попадали капли дождя, лицо его еще больше искажалось.

Но я сразу понял, почему он сердится - ведь я забыл о нем, забыл пойти на кладбище и сорвать для отца листок плюща.

- Что с тобой? - спросил господин Шатцхаузер. - Ты испугался собственного отражения?

Я быстро взял себя в руки, но оттого, что сердце билось часто-часто, я едва мог дышать.

- Там был не я, - с трудом выдавил я, - там был мой дедушка.

Тут впервые над крышами без помех раскатисто ударил гром. Лошадь на улице беспокойно зафыркала.

- Тихо, Блесси! - прикрикнул на нее господин Шатцхаузер. Высоко вздернув густые черные брови, на которых повисли переливающиеся всеми цветами радуги дождевые капли, он задумчиво смотрел на меня.

- Дедушка?..

- Да, но еще маленький, - отвечал я, - я ведь знаю его только по одной фотографии.

- Ах, вот оно что, - сказал господин Шатцхаузер. - И он тебя, видно, разбранил, раз ты так перепугался?

- Да, - сказал я, - разбранил.

- Ну и дела! - сказал господин Шатц+аузер.

- Я про него забыл, - объяснил я. - В лугах, на газовом заводе, в поселке - везде я о нем думал. Только на Конном рынке забыл.

- А может, он тоже был там с тобой? - предположил господин Шатцхаузер.

- Нет, - отвечал я, - я ведь о нем уже не думал.

- А почему, спрашивается, он должен дожидаться у ворот, если ты о нем не думаешь? - спросил господин Шатцхаузер.

- Должен, - сказал я, - а почему - не знаю.

Господин Шатцхаузер молча смотрел на рекламу "Берлинского Детского", где из пивной кружки выглядывал белокурый малыш.

- И поэтому, ты полагаешь, он так рассердился?

- Не только поэтому; - сказал я, - в первую очередь потому, что я не взял листок плюща с его могилы.

- А это еще зачем? - спросил господин Шатцхаузер.

- У отца пропали часы, - объяснил я, - а старый листок был в них.

- Ага, - произнес господин Шатцхаузер. Он опять замолчал, мы пили пиво и слушали дождь. Он был уже не такой сильный, гроза уходила, далеко, над Панков-Хейнерсдорфом, уже появилась светлая полоса, из которой, точно убежавшее молоко, все больше разливалась светлота.

- Одного я не пойму, - сказал господин Шатцхаузер, - при чем тут могила, если этот мальчуган, о котором ты толкуешь, живехонек?

Странно, этого я еще как-то и себе не уяснил.

- Это могила твоего дедушки, - сказал господин Шатцхаузер, - ладно.

- Но этот мальчик и есть мой дедушка, - сказал я.

- Мальчик позднее стал твоим дедушкой, - упрямо произнес господин Шатцхаузер.

- Но тогда, значит, это и его могила.

- Ты рассуждаешь неправильно, - сказал господин Шатцхаузер. - Кто там похоронен, взрослый мужчина или мальчик?

- Взрослый, - отвечал я.

- Ага!

- А как же мальчик? - в волнении спросил я. Господин Шатцхаузер пожал плечами.

- А что мальчик? Он же не умер, значит, должен быть еще жив.

Я думал так напряженно, что у меня разболелась голова. И я счел, что господин Шатцхаузер прав.

- Но другой дедушка, - допытывался я, - тот, что по правде лежит там, он мертвый?

- Постольку, поскольку его умертвили, - сказал господин Шатцхаузер.

- Отец его умертвил? - в ужасе воскликнул я.

Господин Шатцхаузер выдвинул вперед нижнюю губу и развел руками.

- Мне не хотелось бы никого обвинять, но зачем ему понадобился листок с могилы его отца?

- Он говорит, что листок помогает ему о нем думать, - объяснил я.

Господин Шатцхаузер нетерпеливо передернул плечами.

- Но в лучшем случае это поможет ему думать о смерти отца.

Я был уже окончательно сбит с толку.

- Но тогда выходит, что если бы я принес отцу этот листок с могилы, я бы тоже помог умертвить дедушку!

- Верно, - строго сказал господин Шатцхаузер. - Я тоже так считаю,

В полном отупении я посмотрел сквозь мокрые вьюнки на улицу. Над Вайсензее тоже начинало светлеть.

В умытом асфальте отражались просветы в облаках, такие синие, что глазам было больно. Я не знал, что теперь делать, я вдруг испугался этой могилы; долго вспоминал я, как отец уходил от меня по лугам, и я увидел его раздвоившимся и подумал: он мог бы идти там вместе с дедушкой. Мне больше не хотелось на кладбище, мне хотелось домой.

Казалось, господин Шатцхаузер умеет читать чужие мысли.

- Где находится могила, как ее узнать и где ты живешь?

Я все ему рассказал.

- Брось, - сказал он, - не стоит тебе идти туда. На Конном рынке ты видел жизнь, этого довольно. Кладбище от тебя не уйдет.

- А отец?! - воскликнул я. - Он же твердо рассчитывает, что я принесу ему листок!

Господин Шатцхаузер прищурил глаза и оглянулся.

- Я предложу тебе компромисс, - сказал он. - Видишь ты вон ту стену?

- Зеленую?

Господин Шатцхаузер кивнул.

- Она вся заросла плющом...

Лошадь на улице отряхнулась, так что забренчала сбруя.

Мне пришлось прислониться к столу, сердце, казалось, выскочит у меня из груди.

- Значит, я обману отца!

- Со словом "обман" надо обращаться осторожнее, - серьезно проговорил господин Шатцхаузер. - Вспомни ту уродливую лошадь. Что плохого с ней произошло, оттого что я ее выставил красавицей? Ничего. Даже наоборот, ее купили.

- А при чем тут листок? - спросил я.

- Очень даже при чем, - отвечал господин Шатцхаузер. - Или ты предпочитаешь вообще ничего не принести своему отцу?

- Нет, - поспешил сказать я.

Господин Шатцхаузер кивнул.

- Итак, он должен получить свой листок, хорошо. А будет он теперь, глядя на него, вспоминать своего отца или нет?

- Будет, - сказал я.

- Ну и...? - проговорил господин Шатцхаузер, подняв ладони кверху. Разве этого мало? Почему же этот листок плюща непременно должен быть листком с могилы? Почему ты должен идти к этой могиле и приносить ему листок? Почему он посылает своего сына к мертвым?!

Господин Шатцхаузер вдруг пришел в страшное возбуждение. Меня очень смутило, что отец как-то виноват передо мной.

- Но он же ничего плохого не думал, - пробормотал я.

- Конечно, нет, - согласился господин Шатцхаузер. - И все-таки: оставайся в жизни. Возьми этот листок тоже у жизни. Можешь быть уверен: кладбищенский плющ далеко не такой красивый.

- Правда, - сказал я, - теперь мне это ясно.

- Вот и хорошо. - Господин Шатцхаузер промокнул платком мокрую от дождя голову и снова надел клеенчатую шапку. - Тогда беги скорей к той стене и сорви лист.

- Сейчас, - сказал я, - а вы здесь подождете?

Господин Шатцхаузер не ответил, взял свою кружку и стал пить.

Я помчался во весь дух.

Я выбрал для отца очень красивый лист, во всяком случае, из тех, до которых я мог дотянуться, он был самым лучшим. Осторожно держа его, я помчался назад.

Еще издали я увидел, что повозка господина Шатцхаузера исчезла. Как жалко, ведь я не успел поблагодарить его за пиво. Я вошел в кафе и спросил, не велел ли господин Шатцхаузер что-нибудь мне передать.

- Не-а, - отвечал кельнер.

- А вы случайно не можете одолжить мне пустую сигаретную коробку? спросил я его.