Присяжный - Эли Бертэ

– Да-да, вы не скоро отсюда уедете: вы назначены присяжным суда. Как я понимаю, вы будете присутствовать на суде над Франсуа Шеру, убийцей сборщика податей.

Де ла Сутьер снова содрогнулся.

– Папа, что она говорит? – спросила Пальмира тихим и дрожащим голосом. – Вы будете судить…

– Постой, – перебил ее отец и вновь обратился к швее: – Закончим разговор, и чем скорее, тем лучше. Вы видите, я занят. Итак, повторяю, если вы мне хотите что-то сообщить, можете прийти ко мне.

– Честная девушка не ходит к мужчинам, – возразила Женни, вставая и приняв насмешливо-скромный вид.

Она присела перед Пальмирой, поклонилась Робертену и направилась к двери, одновременно знаком приглашая де ла Сутьера пройти с ней несколько шагов. Он невольно подчинился власти, которую начинала брать над ним эта дерзкая особа. Когда они отдалились от Армана и Пальмиры на приличное расстояние, она сказала тихим, но повелительным тоном:

– Я буду вас ждать сегодня в восемь часов вечера на центральной площади.

В полной уверенности, что ей не смогут отказать, она с улыбкой на лице вышла из приемной, не ожидая ответа. Де ла Сутьер поспешил вернуться к молодым людям.

– Вот дерзкая девчонка, любезный де ла Сутьер! – вскрикнул Арман с явной досадой. – Я не понимаю, как мы с вами устояли против искушения выбросить ее из окна!

– Это правда, – подтвердил де ла Сутьер с притворным равнодушием, – но старых слуг из осторожности не худо и пощадить: эти люди всегда сумеют втереться в ваше доверие и узнать о некоторых семейных делах, а потом с легкостью распускать про вас дурную молву. Вот тайная пружина моего великодушия… к тому же все-таки она женщина.

Арман не поддержал разговора, и речь зашла о другом. Вскоре де ла Сутьер собрался идти, вместе с ним поднялся со скамьи и молодой Робертен. Целуя Пальмиру в лоб, отец, казалось, был исполнен нежности и обещал вскоре навестить ее опять. Однако, вернувшись в свою келью, она не почувствовала себя ни счастливее, ни спокойнее, чем была до свидания, которого так пламенно ждала. Девушке не оставалось ничего другого, как прибегнуть к молитве – единственному утешению, которое ей оставалось.

Вечер того же дня. Небольшая площадь, усаженная липами, погружена в полный мрак. Лишь несколько газовых фонарей, стоящих один от другого на большом расстоянии, едва освещают каменную мостовую.

Барабанщик отбивает отбой для военного гарнизона, расквартированного в городе. Вечерняя прохлада давно прогнала с улиц мирных граждан. Однако еще слышен тихий говор, раздающийся под сенью лип, а в темноте порой скользят легкие тени, но разговор столь осторожен, а движения так неуловимы, что редким прохожим, возвращающимся через площадь к своим домам, она кажется совершенно безлюдной.

Около восьми часов мужчина в теплом пальто и шляпе с широкими полями, которая скрывала верхнюю часть лица, приближался к маленькой площади.

– Какой стыд! – бормотал де ла Сутьер, а это был именно он. – В мои годы я вынужден в таинственном костюме цвета стен являться сюда для встречи с этим воплощенным демоном в образе гризетки! Чего она от меня хочет? Я должен ожидать какой-нибудь гнусной проделки! Эта девушка, невзирая на свою молодость, – существо самое порочное и самое развратное, какое мне только доводилось встречать. Увидим, увидим! Не съедят же меня, надеюсь.

Он рассуждал таким образом, пока не увидал перед собой группу из трех человек. Де ла Сутьер стал уже опасаться, не попал ли он в западню, но тут он узнал Женни Мерье. Женщина сказала довольно громко:

– Благодарю, что пришли, месье де ла Сутьер! Я была уверена, что вы примете мое приглашение!

Он ничего не ответил, тем временем по бокам от него встали двое мужчин – явно с целью быть свидетелями его разговора со швеей. Женни угадала подозрение, которое возникло у де ла Сутьера, и потому продолжила с нарочитой скромностью:

– Не удивляйтесь, что видите со мной двух надежных мужчин. Я принадлежу к честному семейству, и вы понимаете, что мне не позволили бы прийти сюда одной вечером. Один из моих спутников – мой отец, честный ремесленник, который воспитал меня. Другой – мой приятель, жених, если хотите. Кроме того, он приказчик и с согласия моих родителей ухаживает за мной и собирается на мне жениться. С ними двумя мне нечего опасаться оскорблений.

Месье де ла Сутьер попытался разглядеть стражей столь робкой и добродетельной гризетки. Честный старик отец был мал, худощав, тщедушен, одет чрезвычайно бедно, и лицо имел бледное, с выражением тупоумия, близкого к идиотизму, с красным носом, усеянным прыщами, который ясно свидетельствовал о его привычке к пьянству. Жених, наоборот, был сильным малым, одетым с притязаниями на щеголеватость. На нем была шляпа, заломленная набекрень, и палка в руке; трудно было представить, что он может быть приказчиком мирного коммерческого дома. Соседство этих людей пришлось де ла Сутьеру не по вкусу, и он произнес с недовольством:

– Боже мой! Что это вам взбрело на ум появиться с таким конвоем? Стоило прийти ко мне среди дня, и я принял бы вас безо всех этих ухищрений. Однако к делу. Что вы хотите мне сказать? Надеюсь, вы сможете это сделать в двух словах. Признаюсь, у меня нет привычки к подобным таинственным свиданиям, и я спешу вернуться к своим занятиям.

Суровость речи де ла Сутьера немного смутила Женни Мерье, которая, быть может, хвастала перед отцом и женихом, что заставляет плясать под свою дудку гордого дворянина. Она продолжила робко:

– Мне нужны свидетели нашего разговора, сударь, потому что вы обязаны ответить передо мной за вред, который нанесли, прогнав меня постыдным образом из Рокроля. Когда я вернулась домой одна, со своими узлами, мой отец заподозрил меня в неблаговидном поступке и хотел ударить, жених мой хотел меня бросить. Бедная девушка, подобная мне, не имеет ничего, кроме доброго имени, я и приняла все меры, чтобы добиться оправданий после вашего несправедливого поступка. Но госпожа меня к себе не допускала, вы сами в приемной монастыря сегодня оттолкнули меня, причем с редкой жестокостью. Теперь, однако, вы здесь, и я умоляю вас сказать в присутствии лиц, уважение и любовь которых мне дороги, держала ли я себя во время моего пребывания в Рокроле скромно и прилично, служила ли я вам и вашей дочери с усердием и не отослали ли вы меня из одного лишь вашего каприза, в котором, я признаю вполне, вы никому не обязаны отчитываться.

Воплощенная добродетель не могла бы выражаться с большим достоинством, и не знай де ла Сутьер, с кем он имеет дело, он позволил бы себя убедить. Однако он ответил с нетерпением:

– Вы только из-за этого заставили меня прийти в столь пустынное место? Но я вижу, вы от меня просите объяснения. Извольте, я не откажу вам в нем. Итак, я объявляю, и мне все равно, кто бы меня ни слушал, что мой дом вы оставили не по какой-либо из обыкновенных причин. Я не обвиняю вас ни в лени, ни в жадности, ни в неверности или похищении чего бы то ни было, а если я вас отослал, то, вероятно, по внушению каприза, согласно вашему собственному определению. Довольны ли вы теперь и позволите ли положить конец совещанию, в котором для меня нет ничего занимательного?

– Благодарю вас, сударь, – ответила девушка, – я и не ожидала от вас великодушия. Но мне еще надо сказать вам пару слов с глазу на глаз. Не позволите ли вы мне взять вас под руку?

– Меня под руку? – вскрикнул с гневным изумлением де ла Сутьер, отступая на шаг.

Как ни дерзка была швея, однако она потупила взор.

– Я хочу быть уверена, что нас никто не услышит, – произнесла она со смущением и сделала несколько шагов в темноте; почти невольно за ней последовал де ла Сутьер, оставив в стороне усатого молодца и старика Мерье.

Когда они дошли до самого пустынного места на площади, де ла Сутьер остановился и произнес с нетерпением:

– Здесь, кажется, очень удобно говорить. Что вам еще надобно от меня?

– Послушайте, – произнесла Женни, но теперь голос ее был тверд, резок и почти нахален, – минуту назад я вам дала возможность осознать вашу вину передо мной, и мне едва удалось вытянуть из вас несколько слов, чтобы изгладить нанесенное мне оскорбление. Теперь же мы потолкуем вдвоем. Вы, верно, забыли, что мне известны некоторые тайны, которые легко могут служить мне орудием мести?

– Тайны?

– Не хотите ли вы прикинуться, что не понимаете меня? Разве вы думаете, я не знаю, что произошло возле брода старика Нико и как умер сборщик податей? Разве я не знаю, наконец, что вы назначены присяжным суда, который завтра открывает свои заседания, и что именно вам придется судить несчастного невинного человека за преступление, совершенное вами, и никем иным? Какой бы дурной и легкомысленной вы меня ни считали, я, однако, собираюсь молчать – не ради вас, я знаю вашу надменность и грубую заносчивость, а ради вашей дочери, простодушной и легковерной девушки, которая никогда до сих пор не обходилась со мной высокомерно. Но сегодня и она вместе с вами оттолкнула меня с презрением, смиренно терпеть которое я не намерена. Не удивляйтесь, если я впредь буду следовать одним внушениям моей совести и буду говорить правду вслух.