Записки прокурора - Анатолий Безуглов

Тришкина замолчала. Я не задавал никаких вопросов. На моих глазах человек заново пережил трагический перелом в своей жизни.

Таисия Александровна горько усмехнулась:

- Говорят, быльем поросло... Нет, товарищ прокурор, все в нас. Только не думаешь об этом. Жизнь требует своего... Одно могу сказать: я была бы преступницей, наверное, если бы не дала Павлику жизнь...

- Простите, я вас не понял. Какому Павлику?

- Ах да, вы же не знаете... Сыну. - Она грустно улыбнулась. - Отец его Павел. Павел Павлович Белоцерковец.

- Расскажите еще о себе, - попросил я.

- Что вы, не интересно, наверное.

- Почему же, очень интересно.

- Поздно ведь...

Я посмотрел на часы. Начало двенадцатого. Время пролетело совершенно незаметно.

- Где вы остановились, Таисия Александровна?

Она пожала плечами:

- Нигде... Да вы не беспокойтесь, я поищу кого-нибудь из старых знакомых. В крайнем случае - перебьюсь на вокзале.

- Нет, так я вас отпустить не могу.

Тришкина протестовала, но я настоял на своем. Позвонил в гостиницу. Там сказали, что, возможно, освободится один номер. Это выяснится скоро, и мне сообщат.

- У нас есть немного времени, - сказал я Тришкиной. - Все равно ждать... Как вы попали в Чирчик?

- О, это целая история. Как в жизни бывает: не хотелось мне жить, а судьба решила иначе... Другие дрались, цеплялись за нее, а погибли... Папу эвакуировали с заводом. Мать уехала с ним, а я потерялась. Бомбили Лосиноглебск страшно. Несколько раз в день... Мы с мамой бежали на вокзал вместе. Вдруг тревога. Она тянет в бомбоубежище, а я как полоумная бросилась бежать, сама не знаю куда... Опомнилась, когда отбомбили. Искала мать, не нашла. Побежала на вокзал, и перед самым моим носом ушел состав... Вернулась я домой, а дома нет. Яма в земле. Что делать? Люди идут куда-то, я с ними. Сегодня одни, завтра другие... В окружение я не попала... Вот, не поверите, думала: пусть лучше убьют - такая усталость, безразличие... Знаете, когда я в себя пришла? Когда Павлика по-настоящему под сердцем почувствовала. Сама голодная, оборванная, а думаю: ребеночек-то мой, грех его убивать, не родив. Горелой пшеницей питалась: наши отходили, жгли, чтобы немцам не досталась... Добралась до Ташкента. А там эвакуированных больше, чем местных... Я вот с таким животом, работать не могу... Что говорить, страшно вспомнить... Людям мы обязаны своим горем, людям же и жизнью, и счастьем... Нашелся такой человек. Махбуба Ниязова. Павлик называл ее Махбуба-биби. По-русски бабушка Махбуба. Приютила у себя, а когда сын родился, помогла устроиться в госпитале посудомойкой. Специальности ведь никакой, да еще с ребенком на руках... В госпитале я и познакомилась с мужем. Его комиссовали. Хороший человек был. Павлика усыновил... Что дальше? После войны окончила сельскохозяйственный техникум. Перебралась в Чирчик. Пыталась разыскать маму, не смогла, видимо, нет ее в живых... Муж мой, Тришкин, умер в пятьдесят шестом. Тихий, добрый такой. Без почки и селезенки жил человек... Вот, собственно, и все.

- А Павлик?

- Павлик на Дальнем Востоке служит. В танковых частях. Уже капитан, внучка родилась летом... - Тришкина улыбнулась.

Это была ее первая радостная улыбка.

Позвонили из гостиницы. Нашелся номер. Гостиница буквально в двух шагах от прокуратуры, и я проводил Таисию Александровну до самого подъезда...

...У следователя Жарова Тришкина держалась спокойней. Самое тяжелое первое свидание с прошлым - она пережила при нашем ночном разговоре. Потом это становится более или менее привычным.

Тришкина передала Жарову последнее письмо от Митенковой. Оно чудом сохранилось. Таисия Александровна пронесла его в узелке вместе с документами по дороге беженцев - от Лосиноглебска до Ташкента. Последняя весточка из мира юности...

"Тася, здравствуй, подружка! Не зашла я к вам перед отъездом, потому что искала Гену и Павлика не только на пляже, но и в сквере имени Кирова, и на пустыре возле консервного завода, где мы, помнишь, собирали ромашки. Честно говоря, времени до отхода поезда еще оставалось много, но к вам не хотелось. Мне показалось, что ребята поругались очень серьезно, и видеть все это я не могла. Напиши мне, что они не поделили? Впрочем, сейчас это, наверное, не существенно... Нас бомбили два раза. Попали в железнодорожный клуб. Говорят, метили в станцию. Лешка наш ушел на второй день, папу не хотели брать по состоянию здоровья, но он добился своего и тоже ушел. Очень волнуюсь за маму. И надо же было уехать ей в гости! Из газет узнала, что Полоцк взяли немцы. Страшно за нее. Многие тут эвакуируются. Я решила дождаться маму. И дом не на кого оставить. Барабулины уехали. Помнишь Верку Барабулину, они сидели с Полей Штейман на четвертой парте? Так их дом сразу заняли какие-то незнакомые люди. С нашей улицы ходили в райсовет жаловаться, но ничего не добились. Что я тебе все о нас пишу? У вас, наверное, еще страшнее, вы к немцам ближе. Очень беспокоюсь за Павла и Гену. Как они? Сообщи обязательно. Пишу и не знаю, получишь ли мое письмо. Твоя Лера".

Таисия Александровна получила письмо, когда вышла из больницы. Она ответила подруге, что Геннадий погиб. Ни об аресте, ни об исчезновении Белоцерковца не писала...

Личность Домового по фотографии Тришкина не опознала. По ее словам, у Геннадия были густые темно-русые волосы, серые глаза, крупный, как у нее самой, рот. Павел Белоцерковец был чуть светлее, глаза неопределенного цвета - не то светло-зеленые, а под синюю рубашку отдавали чуть заметной голубизной. Роста они были почти одинакового, среднего. Павел казался стройнее. Ни у того, ни у другого татуировок или других примет она не помнит.

Человек, прятавшийся у Митенковой, мог иметь в молодости темно-русые волосы, светло-серые или светло-зеленые глаза, быть стройным или нет. Теперь это был согбенный старец, совершенно облысевший, с глазами светлыми, цвет которых не определишь, которые постоянно слезились. Рост - действительно средний.

Возникла мысль свести Таисию Александровну с Домовым. Может быть, по каким-то едва уловимым жестам, черточкам она сможет определить, кто же это Геннадий или Павел? Фотография - одно, а живой человек есть живой человек.

А когда к концу следующей недели Межерицкий и Жаров решили ехать в дом творчества вместе с Тришкиной, ее в гостинице не оказалось. Уехала два дня назад. По словам женщины, с которой Тришкина жила в одном номере, она отправилась куда-то к брату.

Межерицкий был удручен.

- Я не хочу сейчас говорить о том, кто виноват в утечке информации... Мне кажется, главное теперь - смягчить удар, - уверял он меня по телефону.

- Я тоже так думаю, - согласился я.

- Если уж она с ним встретится, хорошо бы организовать так, чтобы не было особого урона ни той, ни другой стороне... Между прочим, я уже заказал междугородный разговор. Жду с минуты на минуту...

...Через четверть часа я снова услышал в трубке голос Бориса Матвеевича:

- Ничего определенного сказать не могу. Вчера Тришкина пыталась увидеться с больным, но ей не разрешили... Она искала его в парке сама... Что будем делать?

- По-моему, надо подождать хотя бы до завтра...

На следующий день с утра все было спокойно. Мы вздохнули с некоторым облегчением. И напрасно. Около полудня позвонил Межерицкий:

- Дело плохо, Захар. Наш больной сбежал...

- Как?! - вырвалось у меня.

- Очень просто. Мне только что сообщили, что к завтраку он не вышел. В его комнате не обнаружен ни он, ни его вещи. Впрочем, какие вещи - маленький чемодан, помнишь, с которым я обычно езжу на рыбалку... Зубная щетка, паста, моя старая электробритва, новые домашние туфли, что значатся на балансе больницы... А позвонили так поздно, потому что связи не было.

- Как ты думаешь, куда он мог податься?

- Не знаю. Слишком тщательное подготовление...

- Не замешана ли сестрица... то есть Тришкина?

- В каком-то смысле, по-моему, да.

- Он может быть буйным, агрессивным?

- Исключено.

- А что-нибудь сделать с собой?

- Вполне возможно.

- Вот дьявол, проворонили!

- Теперь, наверное, дело за вами.

- Да, я тут же звоню Жарову... А Домовой ужинал вчера?

- Ужинал. Но это ничего не значит. Ужин у них рано.

- Значит, он мог уйти еще вчера...

...Константин Сергеевич позвонил мне прежде, чем я набрал его номер. Он сообщил мне то же, что и Межерицкий. Сведения были получены от "композитора", который вел наблюдение за Домовым.

Надо же было случиться, что именно сегодня утром он впервые покинул на несколько часов подопечного из-за сильной зубной боли. В доме творчества стоматологического кабинета не было... Разумеется, потом вся местная милиция была поднята на ноги. Но поздно.

В два часа я выехал с проверкой по общему надзору на объединенную автобазу. Дело не терпело отлагательств: мы уже получили несколько тревожных сигналов о нарушении правил по технике безопасности со стороны руководства базы.

В три часа меня разыскала по телефону Вероника Савельевна. Обычно невозмутимая, на этот раз она взволнованно спросила: