Больные души - Хань Сун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
20. Все болезни – за стенами
Полусумрачный коридор казался несуразно длинным подобием трубки крупнокалиберного сифона. Здесь стояли тьма, сырость и жуткий холод. Разглядеть перед собой получалось на считаные метры. Неясные силуэты людей – то ли еще живых, то ли уже мертвых – валялись неподвижно на каталках, подстилках и креслах. Кое-кто сидел, скособочившись и прикрыв глаза, под капельницами. Я увидал еще знакомую медсестру. Она ни секунды не сидела без дела и в этот момент помогала врачу с помощью шприца выкачивать у пациента из позвоночника телесную жидкость. Больной наблюдал за их действиями с глубочайшей признательностью. Я осторожно обошел их, стараясь оставаться незаметным. На этот раз я в самом деле предпринимал побег. Как покойник, вырывающийся из гроба. Но при этом я уговаривал себя: да какой это побег! Да, было больно. Но, несмотря на влитую в меня жижу, я вроде бы шел на поправку. Так что я был абсолютно вправе покинуть больницу. На мне же еще лежала большая ответственность, дело государственного масштаба: написать слова к песне… У меня перед глазами вновь всплыл образ начальника. Вот он, вдохновитель моего побега. Хотя я, если подумать, уже успел сделать все супротив указаний босса.
Не успел я пройти и несколько шагов, как повалился от боли на землю, веретеном завертелся в лужах крови и нечистот, в которых начали барахтаться и все мои бумажки. Долго я так пролежал, прежде чем очухался и заставил себя потихоньку подняться. Лифты уже отключили. Нетвердой походкой я вступил на лестницу. С большим трудом мне удалось добраться до приемной. Тяжело дыша, я подошел к дверям больницы и поглядел на город К с внутренней стороны створок. В этот таинственный, неведомый город меня занесло с командировкой. Град вздымался передо мной грядой священных вершин, озаренных несметными огоньками. Всепоглощающий свет, в отражении которого ночь казалась почти что днем. Плотно запертые стеклянные двери больницы были единственным препятствием, отделявшим меня от внешнего мира. И хотя я спешил уйти, выходить я не стал.
Я заметил, что за дверями стояла безбрежная сероватая толпа. Несколько тысяч сгорбленных старичков и старушек, походивших на откопанных из глубин земной породы идолов. Престарелые аккуратно держали над собой устремленные прямо в небо зонтики и застыли в безмолвном, упрямом ожидании. На лицах у них недвусмысленно значилось: «Я еще жить хочу». За спинами собравшихся бродили мутноватые облачка сумерек. Где-то в метре над землей висели сине-белые пузырьки в форме людских фигур. Получается, вся эта толпа пришла на осмотр к врачам, а вышли из дома рано, чтобы подкараулить докторов. Как только утром больница откроется, эта ватага рванет напролом внутрь, в гонке за первым номерком. Не поспеешь – не будет номерка, а без номерка – нет и жизни, одна смерть.
Мне начало казаться, что все самые острые болезни – там, за стенами, в городе. Или же под ногами, в глубокой преисподней. И эти старцы это поняли раньше, чем кто-либо другой, и прибежали сюда, чтобы укрыться от неприятностей. Вот они – умудренные знанием и опытом провидцы и пророки, которые увидели в больнице последнее пристанище. Если кого-то и можно было считать истинными беженцами от мира, то только этих стариков. Спрятавшись в больнице и вверив себя врачам, они могли избежать Судного дня и не провалиться в загробный мир, где их поджидали наказания, тянущиеся всю оставшуюся вечность. И только я зачем-то норовил вырваться из этой обители. За такое поведение с человека обычно просят объяснительную с самокритикой.
Дождь как шуршал, так и продолжал шелестеть. На небе воцарилась тьма, а на земле – мрак. Холод пробирал до костей. По моему выходу из больницы среди стариков установилось особо торжественное настроение. Бормоча себе под нос и двигаясь в одном направлении, они предавались общей молитве. Я обернулся. В амбулатории не было ни души. Белый свет, словно сияющий из глубокой древности, высвечивал отдельные слова: «РЕГИСТРАТУРА», «ВЫДАЧА РЕЦЕПТОВ», «КАССА», «АПТЕКА»… Нет, даже не столько слова, а то, во что они обращались. Значки выкручивались, изгибались, разрастались и превращались в некоторое подобие ангелов с прозрачными крылышками. Эти посланцы неба, колыхаясь, устремились через подернутый антисептиком воздух. Правда, улететь далеко им было не дано. Ведь каждый этаж, каждое отделение отсекались друг от друга закрытыми железными дверями, которые никого и никуда не пропускали. Тогда ангелочки опустились на землю и, вобрав крылья, припали к стенкам, окнам, колоннам и оградам. Отделение скорой помощи охватило яркое свечение, словно это был величественный храм предков, готовый день изо дня принимать наплывы паломников. И это святилище невозмутимо взирало на меня, возможно, пытаясь распознать, не иноверец ли я.
Ой, докторам уже наверняка все было известно. Таких же больных, как я, которые, не обращая внимания на сковывающую тело боль, пытаются предать веру и вынашивают подлые планы слинять из обители, бывает у них немало. Интересно, существуют ли неизлечимые заболевания? Опасная мысль! Мне следовало бы воспитать в себе абсолютную преданность больнице, такое же чувство, которое понуждало стариков посреди ночи приходить сюда и выстраиваться добровольно в очереди у дверей. Не надо утруждать каких-нибудь еще дамочек и заставлять всех насильно возвращать меня под сени этого дома.
Я оказался в полном тупике, выхода не было. Нет, не совсем так, выход, а точнее, вход был. Мне надо было просто по собственному желанию вернуться в больницу, которая любезно стояла с распростертыми навстречу мне дверями. Я же еще ни разу за всю мою жизнь не сбегал из больницы!
Тут я приметил, как в дверях показался, словно ниспосланный Небесами гонец, братишка Тао. Встав руки в боки, мальчик посылал мне улыбку, в которой читались и глубокая симпатия, и небольшая доля упрека. Я стыдливо потупил голову.
И вот я уже с готовностью возвращаюсь под опекой моего юного спутника в наблюдательную палату. От чего я, собственно, пытался убежать? Ведь больница мне желала лишь добра. Она была мне спасительным плотом посреди моря бесконечных мук.
