Больные души - Хань Сун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После этой прогулки я приступил ко всестороннему знакомству с тем, как функционировала больница. Когда я поступил в стационар больницы города К, мне открылось, что все мои прошлые опыты с лечением были одними метаниями, сущей безделицей по сравнению с тем грандиозным действием, которое устраивали здесь.
4. Люди, которые не могут жить, миру не нужны
В отделении общей медицины было полторы тысячи с лишним койко-мест и почти тысяча врачей, техников и прочего персонала. Стены коридоров были завешаны портретами всяких знаменитых медиков. Как и следовало ожидать – сплошь не китайцы, а люди из западных стран: Гарен, Везалий, Пастер, Павлов, Морган, Хартвелл, Хейманс, Ландштейнер, Монтанье, Грингард, Вейн и прочие. Картины, как поговаривали, нарисовал известный китайский художник. На самом видном месте стояли бюсты американца Джеймса Уотсона и британца Фрэнсиса Крика, которые в 1953 году впервые предложили модель двойной спирали структуры ДНК – достижение, которое в наши дни ценят не меньше, чем ядерное деление и прилунение. Генетическое секвенирование, которое мне сделали, было бы невозможно без этого открытия.
На одной из стен крупным шрифтом была выведена общеизвестная клятва Гиппократа:
«…Я НАПРАВЛЯЮ РЕЖИМ БОЛЬНЫХ К ИХ ВЫГОДЕ СООБРАЗНО С МОИМИ СИЛАМИ И МОИМ РАЗУМЕНИЕМ, ВОЗДЕРЖИВАЯСЬ ОТ ПРИЧИНЕНИЯ ВСЯКОГО ВРЕДА И НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ. Я НЕ ДАМ НИКОМУ ПРОСИМОГО У МЕНЯ СМЕРТЕЛЬНОГО СРЕДСТВА И НЕ ПОКАЖУ ПУТИ ДЛЯ ПОДОБНОГО ЗАМЫСЛА; ТОЧНО ТАК ЖЕ Я НЕ ВРУЧУ НИКАКОЙ ЖЕНЩИНЕ АБОРТИВНОГО ПЕССАРИЯ. ЧИСТО И НЕПОРОЧНО БУДУ Я ПРОВОДИТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ И СВОЕ ИСКУССТВО. В КАКОЙ БЫ ДОМ Я НИ ВОШЕЛ, Я ВОЙДУ ТУДА ДЛЯ ПОЛЬЗЫ БОЛЬНОГО, БУДУЧИ ДАЛЕК ОТ ВСЯКОГО НАМЕРЕННОГО, НЕПРАВЕДНОГО И ПАГУБНОГО».
Гиппократ, для тех, кто не в курсе, – целитель из Древней Греции, жил аж в V–IV веке до нашей эры. На Западе его называют «отцом медицины».
Соседствовал с изречением Гиппократа длинный список с описанием великих изобретений человечества в области медицины, где значились, помимо прочего, микроскоп, градусник, вакцины, стетоскоп, анестетики, бактерициды, аспирин, гемодиализ, диализатор, антибиотин, химиотерапия, оральные контрацептивы, радиоиммуноанализ, эндоскопы, кардиостимуляторы, операции по трансплантации органов, искусственные сердца, клонирование и генетическое секвенирование – все то, в чем преуспела западная наука. Судя по всему, эта напоминалка должна была вселить больше уверенности в больных стационара по поводу будущего.
У входа в нашу палату, прямо на самом видном месте, наблюдались лаконичные, но сильнодействующие фразы, которые, по моей догадке, являлись девизами, к которым нам рекомендовались прислушаться в больнице:
«ДЕЙСТВУЙ, ОБНОВЛЯЙСЯ, УСЕРДСТВУЙ, ДОБИВАЙСЯ».
Еще там были надписи вроде:
«ПОМНИ НЕ О БОЛЕЗНИ, А О БОЛЬНОМ»,
«ПОМНИ О ПРАВЕ ПАЦИЕНТА НА ОСОЗНАННОЕ СОГЛАСИЕ»
и «УВАЖАЙ ПРАВО БОЛЬНОГО НА АВТОНОМИЮ».
Все эти наставления были обвешаны изображениями, но не патологий, которыми страдали больные, а фотками с праздников и вечеринок, от чего обстановка выглядела почти живо и динамично.
В стационаре беспорядочно разлетающихся веером во все стороны рекламных листовок не было, как не было и лавочников с лоточниками. Все-таки и те, и другие, и третьи были внешними вкраплениями в работу больницы. Еду нам заказывали и доставляли специально назначенные санитары. Меню составляли профессиональные нутрициологи. Нам подавали блюда из таких ингредиентов, как: морской огурец, трехкоготная черепаха, коровья мякоть, свиная печень, овечьи почки, мясо на кости, речные раки и треска. Был даже суп с фрикадельками из вырезки. Конечно, все это было далеко не дешево и не по карману многим пациентам, которым только и оставалось, что перебиваться «быстрой» лапшой. Да и по большей части в наших палатах питались лекарствами. У больных особого аппетита на что-то другое и не было. Прием пищи отходил на второй план. О еде было как-то даже неудобно упоминать.
Врачи устраивали обходы каждое утро и каждый вечер. Моего главного лечащего врача – того самого человека среднего возраста с золотистыми очками, большими глазами, крупным носом и аккуратно зачесанными волосами – звали Хуаюэ. Он был старшим врачом. Хуаюэ был одним из лидеров своего дела, мог даже выступать наставником. Младшие коллеги уважительно называли его «профессор». На мой счет Хуаюэ быстренько созвал консилиум. Но что со мной стряслось, по-прежнему оставалось неясным. Документальные прецеденты моего состояния не были найдены. Недуг, который случился со мной, был самой настоящей диковинкой. Так что я очень кстати лег на стационарное лечение.
При палатах работал своеобразный супермаркет, где я себе прикупил судно, туалетной бумаги и лапши. Так как кошелек я уже давно отдал, для меня открыли отдельный счет. Была в стационаре и библиотека, где больные могли одалживать книги. Большим спросом пользовались всевозможные медицинские труды. Я выбрал для себя несколько томов: «Лабораторные исследования для чайников», «Анатомия в картинках», «Хирургия брюшной полости» и еще несколько изданий в том же духе. Почитав это все, я уразумел, как все устроено в больнице, а заодно – что из себя представляет этот «принцип Гейзенберга». Если совсем просто, то под ним имелось в виду следующее: если у тебя перед глазами есть какая-то штуковина, у которой есть два качества или два состояния, и тебе нужно разобраться, которое из этих качеств или состояний сейчас приключается, то определиться ты сможешь лишь с одним из этих качеств или состояний.
Вечные больные редко заглядывают в книги. Они же сами по себе и есть открытые книги, ходячие энциклопедии всяких хворей. Пациенты быстро становятся почти что экспертами, с готовностью рассуждающими сутки напролет о теории и практике врачевания любого заболевания, приводя при этом бесчисленные имена докторов, будто подсчитывая рассованные по закромам семейные ценности.
К доктору Хуаюэ все относились неплохо. По моим наблюдением, это действительно был человек с развитым чувством ответственности, пускай даже в самом начале он и умудрился напутать с моей медицинской картой. То можно было списать на сбой компьютера. Ну, или на мои иллюзии.
Хуаюэ был человек открытый и общительный. Он без суеты и спешки задавал вопросы, отвечал детально каждому пациенту и вообще не скупился показываться на людях. И еще он отлично знал, как дела обстоят у каждого больного. Во время обходов Хуаюэ держался непринужденно, изъяснялся точно и лаконично и во всем знал меру и грань. Конечно, и такой человек может временами вспылить. Например, был у нас один товарищ, которого так достала боль от химиотерапии, что он самовольно решил, будто его пора выписать из больницы. Хуаюэ окликнул его на пороге и обрушился на пациента с почти
