Больные души - Хань Сун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В палате, куда меня подселили, в свое время были еще кое-какие женщины, но все они померли, и единственной представительницей прекрасного пола среди нас оставалась Байдай. При этом представительницей своего пола она была самой незаурядной, во всем знала толк и делала все так, как ей заблагорассудится. И любила еще тайком пригубить чего-нибудь горячительного.
Мои собратья-пациенты, похоже, не готовы были уразуметь, что у нас был острый дефицит пациентов противоположного пола. После того как врачи заканчивали обход, но до того, как приходили медсестры, чтобы выполнить предписания докторов и сделать уколы, вся эта компания сбивалась единым клубком в объятиях друг друга и концентрировались в одном месте, как урожай мускатного ореха. Периодически из толпы высовывались отдельные головы, устремляли лица в потолок и испускали из себя плотным фонтаном поганые легочные миазмы. Все пациенты были обмотаны сверху или закутаны снизу в полотенца и повязки, от чего толпа напоминала еле-еле держащуюся в вертикальном положении горстку дождевых червей. То ли они хотели таким образом продемонстрировать собственную отвагу перед Байдай, то ли пытались хоть как-то унять боль. В любом случае этим они друг друга поддерживали и приободряли. Но только к нам являлась Байдай, мужики либо разыгрывали перед ней немую сцену, либо, напротив, начинали подлизываться к ней, как бродячие псы, чуть ли не перегрызая себе вены и скуля от боли при первой возможности.
Боль – вот был неизменный лейтмотив, звучавший в нашей палате. Я и к этой шарманке привык. Проблема боли сводится к тому, что она перекручивает, деформирует человека, доводя его до крайне постыдного поведения. А это, естественно, портило воздух во всем нашем цветнике жизни. Больные подстегивали себя взаимными страданиями и заставляли друг друга ощущать еще большую боль. Не того я ожидал от стационарного отделения.
Когда боль становилась особенно невыносимой, в душу у меня закрадывалось некоторое недовольство: вот это – «лучшие условия» для исцеления, о которых мне твердили врачи? Или эту партию больных действительно считали второсортной? Я же, по идее, в городе К по особому приглашению! Почему же мне не выделяют отдельную ВИП-палату? Не стану ли и я таким же, как эти мелкие людишки низкого пошиба? И все от того, что я попил водички, которая оказалась в моем гостиничном номере! Я держал в памяти, что приехал в это место писать песню для небезызвестной компании Б. Но мне начинало казаться, что это было в какой-то прошлой жизни.
Впрочем, чего это я бушую? Это все пустяки. Перед лицом болезни мы все равны. В больницу меня доставили для того, чтобы я вылечился. А выживать – дело нелегкое, никакой тайны в этом нет. В людях, неспособных выживать, этот мир не нуждался.
Такой вывод – плод мысли современного человека. Еще 2300 с лишним лет назад древнегреческий мудрец Платон утверждал, что людей с тяжелыми заболеваниями души и тела лучше пускать по дороге смерти, у таких людей нет права на существование.
Раньше я был уверен, что написать несколько строчек для песни – удивительное достижение, от которого всему обществу польза, и по этому поводу сильно зазнавался. Теперь же я думал, что в моем занятии и смысла-то особого не было. Больница – место, в котором искореняются склонные человечеству самовлюбленность и чванливость.
Держа в уме такие мысли, я взял за правило по возможности не заводить друзей по несчастью, чтобы не проникаться состраданием к их недугам, которое бы могло замедлить мое собственное выздоровление. Как раз по этой причине я все больше сближался с Байдай. Любое правило существует для того, чтобы быть нарушенным.
Однажды, вскоре после того, как я попал в стационар, Байдай неожиданно вспрыгнула на подоконник в палате. Она воспарила высоко-высоко над нами, как выставленный перед гробом покойника траурный флажок. Девушка пронзительным голосом парового свистка огласила на всю мужскую аудиторию:
– Кто хочет узнать, от чего дохнут врачи?
Неожиданный поворот. Я обратил внимание, что синюю робу, в которую была одета Байдай, девушка явно сама смастерила и чинила. Слишком плотно уж ткань облекала фигурку. Капли подсохшей крови смотрелись на ней вышитыми цветами. И еще создавалось впечатление, будто девушка только что прошла через бурю, так ясно вдруг предстала перед нами вся прелесть женщины, у которой наступает золотая пора. Среди нашего безбрежно сероватого сброда Байдай выглядела охваченной ярким пламенем русалкой. Стоял я вместе со всеми и таращился на миловидную деву.
И не удержался от мысли: а как бы она смотрелась во врачебном халате?
5. От чего дохнут врачи?
Только позднее мне стало понятно, что Байдай оглашала эту фразу не первый раз. Она выкрикивала ее многократно. За всю мою бытность вечного больного я никогда не слышал от пациентов ничего подобного. «От чего дохнут врачи?» Ну как можно такое вопрошать посреди больницы? Или девушке не терпелось распроститься с жизнью?
Как только наши товарищи-больные услышали эти знаменательные слова, все сразу изменились в лице, попрыгали по койкам и спрятались под одеялами. Плохо было бы, если бы привлеченные шумом врачи и медсестры нас застали в таком виде.
Я единственный вообще не сдвинулся с места. И не от того, что мне не хотелось скрыться, а от того, что в больнице на всех не хватало ресурсов. На 45 больных имелось всего 20–30 коек. Не каждый день всем удавалось поваляться или отоспаться. Все больные, кроме Байдай, за которой было закреплено отдельное койко-место, были вынуждены бороться друг с другом за постели. Ну, или стелить себе лежанки на полу. Мне как новичку в этих местах койки вообще не полагалось. Так что не от хорошей жизни я остался стоять как пень.
Чудовищный вопрос, который выплюнула из себя девушка, вызывал во мне ужас, но и наводил на размышления. Я поначалу предположил, что она все это говорит исключительно для того, чтобы взбудоражить мужиков, среди которых оказалась, и отстоять собственную неприкосновенность. Но эта версия как-то не клеилась. У больных даже в мыслях не было
