Отчий край - Во Куанг

Едва войдя в дом, он спросил:

— Никак, с шелкопрядом управились?

— Мы уж ждали тебя, ждали, — заметила жена, направляясь в кухню, — да не дождались. Нá вот тебе твою долю!

— Значит, с шелкопрядом все в порядке. — Голос Бон Линя сразу повеселел. — А то я боялся, не управиться тебе одной!

Жена Бон Линя рассказала, как помогли ей соседи и как мы ездили в Фубонг продавать коконы.

— Ты знаешь, — радостно сказала она, — если вычесть все расходы, то получается, что шелкопряд дал нам…

Сколько он им дал, я не расслышал, потому что голос жены Бон Линя опустился до шепота.

— Очень хорошо, — сказал Бон Линь.

— Я просила Тхоа купить нам материи, сколько нужно, — настойчиво продолжала его жена. — Надо мальчикам сшить новую одежду, да и ты сшей себе новые брюки. Потом я еще хочу купить поросенка на откорм, да нужно отложить денег на выкуп за землю, мы ее по слишком низкой цене заложили. Ты меня слушаешь?

Бон Линь по-прежнему не отвечал.

Я открыл глаза и старательно таращил их, пытаясь что-нибудь рассмотреть в темноте. Кажется, Бон Линь совсем не слушал жену.

Странно, ведь он так долго отсутствовал и за это время дома столько всего произошло! Наверное, естественнее было бы, если бы он сейчас забросал свою жену вопросами. Но он вместо этого молчал и изредка, невпопад, поддакивал.

— Что с тобой? — спросила жена. — Может, опять кому-то в борьбе проиграл, что так опечалился? Не ходи ты больше на эти драки! Дождешься — это плохо кончится!

— Что? — очнулся Бон Линь.

— Говорю, проиграл борьбу кому-то?

— Да нет! Это все в прошлом. Кш теперь этим занимается, не до того!..

Бон Линь подсел поближе к жене и низким, показавшимся мне незнакомым, голосом спросил:

— Вот что! Ты не видела в эти дни Кыу Тхонга?

— Что случилось? Они вроде такие тихие оба, и он и она?..

— Родители тихие, да вот детище их… Только смотри никому не проболтайся: их сын чиновник Нинь — тайный агент, причем очень опасный.

— Ой! Что ты, быть того не может. Он такой сознательный! Помнишь, с какой речью выступал? «Пришел новый день, долой колонизаторов, которые драли с нашего брата три шкуры…»

— Специально так делал… А на самом деле он сотрудник охранки, это точно установлено.

— Выходит, он французский жандарм?

— Когда он еще учился в Хюэ, ему удалось проникнуть в Союз демократической молодежи. Делал вид, что работает с большим пылом, а на самом деле уже тогда был сотрудником охранки. С языка у него «демократия» да «независимость» не сходили. Недавно разобрали материалы французской охранки и обратили внимание на то, что многие донесения подписаны одними и теми же буквами: «И. А.». При проверке оказалось, что это псевдоним Ниня. Только что в Дананге мне показали его дело, такие охранка заводила на своих агентов. Там очень много разоблачающих его документов. Это крупная птица!

— Шпион проклятый! Наемный черт! — возмутилась жена Бон Линя.

— Сейчас французы вернулись в Намбо, вот и прихвостни их зашевелились. Нужно как можно скорей поймать этого Ниня. Ни в Дананге, ни в Хюэ его нет. Последний раз его видели здесь, у нас. А потом он куда-то исчез.

Голос Бон Линя опустился до шепота, и я еле разобрал несколько слов:

— Хоак из рыбачьего поселка, его дядька…

Бон Линь замолчал и потом что-то шепнул жене, видно спрашивая.

— Они оба уже давно спят, — громко ответила она. — А когда они спят, так их хоть в буйволятник выбрасывай, они ничего не почувствуют!

…Я внимательно прислушивался к тому, что рассказывал Бон Линь. В голосе его было что-то значительное, он словно притягивал к себе. И чем тише старался говорить Бон Линь, тем сильнее напрягал я свой слух. Когда жена Бон Линя сказала «наемный черт», я вздрогнул. Я очень боялся всяких чертей, и мне сразу пришли на ум черти, которые были нарисованы на картинках у Бай Хоа. Мне даже показалось, что все они, наймиты подземного владыки, черти со свирепыми мордами и с огромными мечами, притаились в темноте в углу кухни. Кто бы мог подумать, что такой вылощенный тип, как этот Нинь, тоже окажется наемным чертом, то есть платным шпионом!

Я понимал, что нечаянно услышал нечто необычайно важное, о чем нельзя ни забыть, ни с кем-нибудь поделиться. Однако все, что попадало в мои уши, точно само рвалось оттуда.

С большим трудом хранил я в себе эту тайну несколько дней. На пятый день, не выдержав, я бросился к Островитянину.

— Ты ничего не знаешь? — спросил я его.

Островитянин заявил, что знает: его возьмут с собой, когда поедут закупать бревна на строительство школы. Поедут туда на лодке Хыонг Кы и по дороге заедут в Зуйтиенг, проведать семью Биен Зоана, знаменитого охотника на тигров. В их роду все охотники, и там наконец-то Островитянин посмотрит на схватку с тигром.

— Да нет, не про это! — сказал я.

— Ну тогда… — запнулся Островитянин. — Да ведь Бон Линь сказал жене, чтобы она никому ничего не говорила!

— Ну, ну! Когда это было?

— Когда он вернулся. Они тогда очень долго разговаривали…

Не в силах больше сдерживаться, я прямо спросил его:

— О том, что Нинь — шпион, да?

Выходит, Островитянин тогда тоже не дремал и не хуже меня слышал все, о чем рассказывал Бон Линь.

— Нинь — это такой весь наодеколоненный и важный, да? — спросил Островитянин. — А вот Хоáка я еще не знаю.

— Хоак живет в рыбачьем поселке. Ты его должен был видеть тогда на поминках у Бон Линя. Нинь, наверное, сейчас у кого-то из своих родственников. Его нужно как можно скорее поймать! Разве ты не понял: Бон Линь считает, что Нинь сейчас прячется или у родителей, или на джонке Хоака?

Островитянин кивнул.

— Значит, нужно держаться подальше от этих мест, — продолжал я. — Смотри не ходи больше купаться к рыбачьему поселку, там шпион.

У нас в Хоафыоке был свой рыбацкий поселок. Он носил то же название, что и село, и состоял примерно из десятка парусных джонок. У каждой на носу торчало два рога, похожих на рога буйвола, и было нарисовано по два глаза. Каждой парусной джонке обычно сопутствовали одна-две небольших лодчонки. Эти маленькие лодчонки жались к ее бортам, точно щенята к матери. Когда поднимался ветер, джонка-мать начинала поскрипывать, и лодчонки, подпрыгивая на волнах, тыкались в ее борта, совсем как слепые щенята в поисках материнской груди. У пристани джонки казались тяжелыми и неповоротливыми. Зато в море они неожиданно делались легкими и подвижными. Над голубыми волнами высоко поднималось широкое полотнище паруса. Его было видно, даже если он долетал до самого горизонта, тогда он походил на изогнутый острый меч.

В Хоафыоке джонки то и дело швартовались к пристани и отшвартовывались от нее. Самой большой в поселке была джонка Мыоя. Эта огромная, трехпарусная джонка брала в Хоафыоке сахар и, подняв паруса, шла до самого Дананга и Хюэ. На ее счету, кроме того, было немало славных походов в открытом море. Среди наших ребят эта джонка пользовалась огромным уважением. Едва завидев, что она подходит к пристани, мы разражались громкими криками:

— Идет! Джонка Мыоя идет!

Через несколько минут новость эта облетала все село. Взрослым тоже не терпелось посмотреть, что на этот раз привез хозяин джонки — соус рыбы мук или соус рыбы ком, в чем он — в бочонках или в канистрах, какая на него цена. Если джонка привозила хороший рис, то даже те, кому он был не нужен, непременно, зачерпнув его пригоршней, несли показать домашним: вот, мол, какой хороший рис привезли.

Джонка Хыонг Кы, про которую говорил Островитянин, была хоть и невелика по размерам, зато очень надежная, прочная. Она ходила даже через пороги. Хыонг Кы возил на ней чаще всего доски особой прочности, сделанные из лима — железного дерева. Привозил он их с верховьев и менял здесь на прессы-соковыжималки для сахарного тростника. Когда-то Хыонг Кы постоянно жил в Хоафыоке, но вот уже несколько лет как перебрался в Зуйтиенг, где была его родина. Однако Хоафыок он не забывал, и каждый год его джонка проводила по нескольку месяцев у здешнего причала.

Джонка тетушки Фыóнг занималась перевозом в Хойан. Обычно она отправлялась в путь, когда уже начинало смеркаться, и пассажиры, убаюканные протяжными криками лодочницы, просыпались только на рассвете, когда на берегу виднелись домишки Хойана.

Рыбацкий поселок в Хоафыоке принимал и чужие джонки, пришедшие к нам из других мест. Морские джонки привозили в Хоафыок покупателей листьев кео, без этих листьев нельзя было обойтись, когда сажали батат. Джонки эти казались приземистыми, а оттого, что на них не было навеса, — точно голыми. Зато лодочники выглядели настоящими богатырями. По вечерам они разжигали костры, чтобы варить батат, и пламя костров озаряло весь берег. До отказа наполнив трюмы листьями кео, они неторопливо поднимали парус и уплывали.