Новая алмазная сутра - Бхагаван Раджниш

Судья его прервала и высокомерно сказала, чтобы он говорил через защитника.

Ошо продолжал: "Ваша честь, я чувствовал себя очень плохо на этих стальных скамейках, и я постоянно спрашивал этих людей - но не было даже подушки".

"Я не думаю, что у них есть подушка", - сказала судья де Лейни.

"Спать на стальных скамейках, я не могу спать на скамейках", - продолжал Ошо. - "Я не могу есть то, что они дают".

Мы просили, чтобы Ошо, по крайней мере, оставили его одежду, потому что у него могла быть аллергия на ткани из тюрьмы.

"Нет, по соображениям безопасности", - сказала судья.

Слушание должно было продолжиться на следующий день, и нас должны были перевести в Мекленбургскую Окружную тюрьму. Теперь, по крайней мере, мы вышли из военной тюрьмы.

В последние несколько дней жизни Ошо он сказал своему доктору: "Это началось в военной тюрьме".

Нас перевезли в Мекленбургскую Окружную тюрьму, и снова наши руки и ноги были в цепях. Цепи на моих ногах очень сильно врезались в щиколотки, и было трудно идти.

Ошо никогда не терял свою мягкую манеру движения, даже когда на ногах у него были цепи, а когда Ошо первый раз увидел, что меня и Вивек сковали вместе, он засмеялся!

Когда заключенный прибывает или покидает тюрьму, он ждет в камере без окон, примерно восемь футов длиной, в которой есть место только для одиночной стальной койки, и пространство между его коленями и стеной примерно шесть дюймов. Вивек и я сидели рядом на стальной койке, задыхаясь от запаха мочи. Стены были измазаны кровью и калом, а тяжелая дверь была покрыта выбоинами, очевидно от прошлых обитателей, которые сошли с ума и, жалея себя, бросались на нее.

Мы посмотрели друг на друга широко раскрыв глаза, когда услышали разговор двух мужчин по другую сторону двери, которые обсуждали нас, по-южному протяжно выговаривая слова. Они говорили о четырех женщинах, которые были вместе с Раджнишем и о том, что они хотели бы сделать с ними. Они обсуждали, как они выглядят, говорили "у одной сейчас месячные", (откуда они это знали?) Мы ждали два часа, со страхом готовясь к изнасилованию и оскорблениям, не зная, будет ли это нашим постоянным местом или нет.

Но больше всего лишало сил сознание, что с Ошо обращаются так же, как с нами, и мы не можем увидеть его.

Во время заключения в тюрьме самая ужасная вещь было знать, что с Ошо обращаются не лучше, чем с кем-нибудь другим, а если с ним обращаются так!..

Нашу одежду отобрали, также как и одежду Ошо, и нам дали тюремную одежду. Она была старая и, очевидно, много раз стиранная, но подмышки были жесткими от старого пота, и когда одежда согрелась теплом моего тела, я должна была терпеть вонь многих людей, которые носили одежду до меня.

Это было так неприятно, что когда мне предложили через три дня смену одежды, я отказалась, потому что, по крайней мере, я не подцепила вшей или чесотку, а следующий раз кто знает?..

Я слышала от Сестры Картер, которая помогала заботиться об Ошо, что когда Ошо принесли его одежду, он просто сказал шутливым голосом: "Но она не по размеру!"

Постельное белье было гораздо хуже, чем одежда, так что я спала не раздеваясь.

Простыни были порванные, желто-серого цвета; одеяло было полно дыр и было шерстяным.

Шерсть! У Ошо была аллергия на шерсть. Нирен, наш адвокат, привез новые хлопковые одеяла в тюрьму для Ошо, но Ошо никогда не получил их. Тюрьма находилась под покровительством христианской церкви. Священник посещал камеры с библией и говорил об учении Христа. Я чувствовала, как будто я вернулась по времени на пять сотен лет назад, все это казалось таким варварским...

Девяносто девять процентов заключенных были черными. Могло ли быть так, что только черные люди совершали преступления, или только черных наказывали? Я вошла в свою камеру, которую я должна была делить примерно с двенадцатью наркоманками и проститутками. "О, Боже, помоги", - сказала я себе, - "как насчет СПИДа?"

Женщины прекратили делать то, чем они были заняты, и все головы повернулись ко мне, когда я шла к пустой койке, неся мой искусанный блохами матрас. На мгновение я выпала куда-то.

Затем я подошла к столу и скамейкам, где несколько женщин играли в карты, и спросила, могу ли я тоже принять участие. Я также хотела научиться говорить с южным акцентом до того, как я покину тюрьму. Мне нравились заключенные, и я увидела, что они более понимающие, чем люди, которых я встречала вне тюрьмы. Они сказали, что они видели меня по телевизору вместе с моим гуру, и не могут понять, почему мы были арестованы и посажены в тюрьму с таким большим шумом за нарушение эмиграционных законов. Они не могли понять, что происходит, почему с нами обращаются как с закоренелыми преступниками. Я думала, что если это так очевидно для этих женщин, тогда многие американцы придут в ярость в связи с арестом Ошо, и кто-то с пониманием, храбростью и властью выйдет вперед и скажет:

"Эй... подождите минутку... что здесь происходит?" Я была полностью убеждена, что это случится.

Это называется надеждой, и я жила с надеждой пять дней.

Через несколько часов мне сменили камеру, и я не спросила, почему, потому что я испытала облегчение, когда увидела, что я присоединилась к Вивек, Нирупе и Мукте. В нашей камере было еще две заключенных, и она состояла из трех блоков по две койки в ряд, стола, скамьи, душа и телевизора, который выключался, только когда было время спать.

Шериф Кидд был начальником тюрьмы, и я думаю, что он делал все, что мог, для Ошо в тех обстоятельствах. Он сказал Вивек и мне, когда нас фотографировали для картотеки: "Он (Ошо) невинный человек".

Сестра Картер тоже переживала за Ошо, и она приносила нам вести каждый день, например: "Ваш парень сегодня съел всю кашу из грита (южный вариант овсянки)".

Однажды утром через решетку в моей камере я увидела, как Ошо приветствует заместителя начальника Самуэля, это остановило время для меня и превратило тюрьму в храм.

Он взял руки Самуэля в свои, и они стояли, смотря друг на друга несколько мгновений. Ошо смотрел на него с такой любовью и уважением. Встреча, казалось, происходила не в тюрьме, хотя в реальности это было именно так.

Ошо дал пресс-конференцию, и его можно было увидеть по телевизору в тюремной одежде, отвечающего на вопросы прессы. Первый раз, когда я увидела Ошо в тюремной одежде, я была потрясена красотой, которую я никогда не видела раньше.

Когда я уходила вместе с Вивек, мы посмотрели друг на друга и одновременно воскликнули: "Лао-Цзы!" Он выглядел как древний китайский мастер Лао-Цзы.

Тюремщики тепло обращались с нами, и у них было уважение к Ошо; я видела, что здесь были хорошие люди, но система нечеловеческая, и они не понимают этого.

Одна из охранниц, когда мы ехали на лифте по пути в суд, повернулась к нам и сказала: "Пусть Бог благословит вас". Она быстро повернулась от смущения или просто не хотела, чтобы кто-нибудь слышал.

Нам разрешалось посещать спортплощадку во дворе каждый день по пятнадцать минут.

Камера Ошо была на втором этаже с длинным окном, выходящим во двор, и заключенные придумали так, что когда мы выходили во двор, мы бросали вверх ботинок, и Ошо появлялся в окне и махал нам. Видно было, что для него это трудно, но мы могли узнать его, и мы ясно видели его легко махающую руку. Мы танцевали и плакали от радости, иногда под проливным дождем, для нас это был даршан.

Туманная фигура в окне напоминала мне святых на цветных витражах в соборах.

Когда мы возвращались в нашу камеру, надзиратели обычно удивлялись: мы уходили во двор печальные, а возвращались, смеясь - что случилось?

В течение следующих четырех дней в судебной комнате я наблюдала как американское "правосудие" показало себя как фарс. Правительственные агенты лгали на месте присяги, свидетельства против Ошо делались санньясинами, которых шантажировали, чтобы они показывали ложь. Говорили о преступлениях, совершенных Шилой, хотя они не имели никакого отношения к случаю Ошо.

День проходил за днем, и я видела, что в этом мире нет ни здравого смысла, ни понимания, ни справедливости. Мои надежды были тщетными, что кто-то в Америке выйдет вперед и скажет, что то, что происходит, это бесчеловечно и безумно.

Никого не было. Ошо был один. Он сказал, что гений, человек калибра Будды всегда впереди своего времени, и его никогда не поймут его современники.

В этой стране, называемой Америкой, Ошо был в заброшенной, варварской земле, и ни у кого не хватало храбрости услышать, что он говорит, или попытаться понять.

Судебное разбирательство продолжалось пять дней, и в тот день, когда цепи сняли, репортер крикнул, когда мы покидали зал суда: "Как вы чувствуете себя без цепей?" - я помедлила, подняла руки над головой и сказала: "Я чувствую то же самое".

Ошо не разрешено было выйти под залог. Он должен был совершить путешествие в Портленд, Орегон, как заключенный, и там должно было быть вынесено решение.