Мириад островов. Строптивицы - Татьяна Мудрая

— Мне ведь тоже объяснили, что мой любовник — лутенский агент, — проговорил Фаль задумчиво. — И оттого все глаза устремлены на твой экзотический бордель. Кавалеры, правда, немало поспособствовали тому, чтобы замять дело. А то казнили за разврат, подозревали лазутчика, а на самом деле невольно покрывают целый заговор. Не готийских простолюдинов, что покушаются на трон, а морян, действующих во имя самих морян. И началось это ещё в твоей воинской школе.

— Ты многое понял, сынок, — тихо ответил я. — Хочешь подкупить или откупиться?

Фаль поднялся с места — до того его зад попирал лучшее кресло в моём доме.

— Я хочу стать защитником, — ответил он, чётко отделяя одно слово от другого. — Может быть, я и предаю город, отечество, учение Пророка Езу и моральные идеалы ради горстки обезьян-извращенцев. Возможно, ты ударишь меня кинжалом за эти мои слова — противиться не стану. Даже по мере сил подскажу, как избавиться от трупа. Но если у моих детей будут няня-морянка и крещёная мачеха-морянка, никто не заподозрит ни меня, ни вас в ереси.

Это было не так логично, как трогательно.

— Ладно, — ответил я. — Получай Ситхи, если она не будет против такого. Может статься — не будет, малый риск для морянки словно капля рома в кофе. Только не командуй ею, ради всех вертских и нэсхинских богов. Позволь оставаться тем, кто она есть от природы. Прежнее поколение морян попало в беду лишь оттого, что наслушалось проповедей о святости нохрийского брака и о том, какой должна быть спутница жизни.

Он впервые за всю беседу вздохнул с облегчением.

— Я поговорю с ней сам, ладно? Если она такова же, как Коль-король, лих её в дугу скрутишь. Да, всё спросить хотел, но стеснялся. Опять же неувязки со временем. Вы с ним вместе в воинскую школу пришли? Он тебе ещё до того был другом?

Я кивнул:

— Не другом, а содружником, ты ведь явно слыхал. Это вроде побратима. Только он мне в те времена женой приходился. Нас монах завенчал по оплошности.

Фаль в очередной по счёту раз на меня выпялился.

— Да не будь же таким лопоухим! Ревновать и то уже поздно. Мне ведь весь потрох вывернули наизнанку. Вот таким морянским ножиком, как этот, только что был пошире — мужской. Самое глупое, не в войне или в бою, а во время тренировки. Так что и причины для развода не потребовалось оглашать. Бесплоден — значит, никакой не супруг.

— Вот, значит, отчего ты так печёшься о безопасности… содружник, — сказал он и улыбнулся.

Осталось договорить немногое — и лежащее, собственно, за пределами моей истории.

Когда медвежатки самую чуточку подросли, решено было их разделить. Эрвульф, как более слабенький, остался в семье, Лойто взяла с собой Ситалхо. Как одинокой женщине удалось перевезти годовалого младенца через кипящий котёл, в который обратилась уже не одна Готия, и благополучно вернуться к супругу, — не знаю. Только ведь она была морянка, понимаете?

Теперь Аксель — ученик при другом «Вольном Доме», в самом центре Верта. Его любят, потому что в этой семье — вернее, этой части большой Семьи — не родилось иных наследников. На юного Хельмута, бастарда тамошнего палача от знатной дамы, положиться можно не очень. Уж больно похож чувствительной натурой на Фаля, а это не всегда приводит к добру.

Далее. Не прошло и полугода, как Супрему завалили и свили в двойной бараний рог. Одна сила явилась из внешней Готии, другая — непосредственно из Совета Знатнейших, куда пришло новое поколение «аристо» — сплошь друзья и хорошие знакомые моих амазонок. Маэстрат примкнул к сильнейшим.

Кстати сказать, наша Марсалия оказалась единственным готийским городом, где аристократов не употребляли на нужды городского освещения, из кожи купцов и откупщиков не шили кошелей, лосин и перчаток, а простонародье не клали под нож лишь для того, чтобы сошёлся баланс.

Так что, выходит, не такая она и жопа.

— Ну и жуть, — вздохнула под конец Олавирхо. — Но все равно спасибо.

— Я могу удалиться? — спросил мэс Лебонай. — Или вы опасаетесь, что этот сеньор с большой дороги опять вас накроет?

— Ничего мы не боимся, — ответила она за обеих.

А когда они остались одни перед лицом неизвестности, спросила сестру:

— Что-то у нашего любезного ланисты концы с концами не вяжутся и многовато литературщины. Ну, Марсалию я знаю, но это просто деревня, а не реинкарнация рутенского Марселя. И гильотину в Верте ведь не изобрели и не присвоили — механизация считалась делом недостойным. В том смысле что смерть должна быть сугубо ручной выделки. И главное: разница между дедами Лойто и Хельмутом — лет самое большее в десять: когда один был давно неженат, другой уже вовсю с девчонками хороводился.

— Ну, значит, не младенца она везла, а мальчишку. И вообще Ситалхо звали совсем другую даму, — ответила Барба. — У них наречение именами свободное, оттого те нечасто повторяются. Это ма Галина тебя нарочно по покойному брату ма Орри назвала. Плохая примета на свой лад: только перечить твоей родительнице не осмелились. Победительница рутен, а как же.

— А мне моё имя нравится, — ответила Олли. — Уже тем, что в него записано приключение.

— Да, всё забываю спросить у тебя в точности, — сказала в ответ Барба. — Этот господин все пытался довести до нас, как моряне относятся к боли. Я знаю, что что ма Орри чистили нутро без опия, что в бою вы, моряне, буквально обращаетесь в машину для убийства и оттого считаетесь самым страшным и безжалостным народом во всех вертских землях.

— Угу, и вокруг эшафота стоять нас же нанимают, — кивнула Олавирхо. — Сестрёнка, я ж ведь половина наполовину. Так же, как и ты, сужу обо всём по рассказам.

— Наполовину? Скорее на три четверти, — улыбнулась её сестра. — Так что… как это? Колись.

— Ну, о том, почему моряне такие жестокие, спокойные и даже на пороге смерти весёлые, — чуточку помешкав, ответила Олли. — Рутенские врачи изучали своих землянцев, вообще не знающих, что такое боль. Они ещё все время царапаются или там обжигаются. Потому что нечему предупредить о вреде. И что хуже — совсем не умеют сострадать: вот это непонятно. Разве одно тело мучается, а не прежде всего душа? А что до наших ба-нэсхин, так это — нет, не удовольствие в обычном смысле. И вообще близко не стоит. Но и не претерпевание. Сначала — как труба, зовущая к бою. Хмель преодоления. Кураж, азарт, наркотик, шпоры и хлыст лошадке, прыгающей через высокую ограду. Опасность в чистом виде — причём действующая на того, кто по природе своей храбр. Вот тебе верные и точные слова для первой ступени. Но вот потом, когда уже ты не можешь переработать всё, что наваливается, — словно высокий порог вырастает между тобой и божеством. Острый меч между любовниками. Рождение дитяти в свет — этому сравнению я от мамы Галины выучилась. И вот когда, напрягая всю силу и волю, прорываешься на ту сторону — о! Хочется сочинить гимн, как рутен-индеец после прокалывания.